Дорога войны - Валерий Большаков

Валерий Большаков

Дорога войны

Часть первая

ДИКИЙ СЕВЕР

Глава первая,

в которой главные герои встречаются в Большом Цирке

Клинок рассек секутору[1] левое бедро, правда, неглубоко — понож помешал, но кровь брызнула струйкой, словно алый родничок забил. Трибуны взревели.

Луций Эльвий по прозвищу Змей резко отшагнул, опуская оба гладия.[2] Сегодня он выступал как димахер — гладиатор, который бьется двумя мечами.

— Пятьсот сестерциев[3] на Змея! — кричали римляне с трибун.

— Пятьсот на Фламму!

— Попал! Так его!

— Промазал, растяпа!

— Клянусь Геркулесом, ставлю тысячу!

— Две тысячи!

— Бей же, бей! Не стой!

— Руби! Коли!

Луций Эльвий, пользуясь мгновением, немного отдышался. Анний Фламма, обряженный в голубую тунику секутора, выглядел жалко — роскошные белые перья на шлеме были ссечены и походили на заячьи уши, левая рука висела, как ослиный хвост, по переплетениям мышц стекала кровь из разрубленного плеча и капала в песок. Щит валялся в стороне, а сам секутор едва стоял — из горла его вырывалось клокочущее дыхание, розовые пузыри лопались на почерневших губах.

— Бей его! — ревели с трибун. — Бей!

— Нападай же! Ну!

— Давай! Сейчас ты его достанешь!

— Вперед! Он уже твой!

Болельщики яростно махали кулаками с отведенными вниз большими пальцами, требуя смерти.

Димахер мягко шагнул к секутору, скрестил мечи и резко развел их, нарочно открываясь. Фламма вяло взмахнул клинком, изображая бледную немочь, и вдруг резко подался вперед, делая выпад. Луций промешкал долю мига, и меч Анния достал его — проколол кольчугу на боку острием, пустил кровь. «Большие щиты» — те из зрителей, кто болел за секуторов, — победно взревели, вскакивая с мест.

Досадуя на оплошность — надо же, купился! — димахер отпрянул, отбивая меч Фламмы левым гладием, и рубанул правым. Удар не прошел. Анний живо извернулся — куда только вялость делась! — пригнулся и широким секущим движением ударил Луция по ногам. Димахер резко подпрыгнул, а когда приземлился, нанес двойной рубящий удар — обоими мечами сверху вниз, словно пытаясь оттяпать противнику руки. Секутору без щита пришлось туго, но он справился — изогнулся, отбивая один меч, а другой принял на шлем. Грянул дребезжащий удар.

Приседая, Змей пошел кругом, пользуясь левым мечом, как щитом, а правым нанося уколы. Фламма топтался, повернувшись к димахеру боком, и отбивал удары.

— Кончай танцевать! — орали с трибун.

— Бейтесь давайте!

— Коли его! Во! Еще!

— Руби, Змей!

— Бей его!

— Нападай! Не стой как столб!

— Давай! Давай!

Главный судья — сумма рудис — топтался невдалеке и выразительно шлепал палкой по ладони — пошевеливайтесь, дескать, а не то испробуете моего судейства!

Луций Эльвий завершил полный круг и вдруг резко изменил правила игры — прикрываясь правым мечом, ударил левым. Фламма успел выставить клинок, принимая удар, и тогда димахер сделал выпад с правой руки, поражая открывшегося противника в живот. Трибуны застонали от восторга…

Секутор поник, ослабевшие пальцы обронили гладий. Луций выдернул свой, и Фламма рухнул на четвереньки, обхватывая левой рукой колено Эльвия, — секутор просил пощады. Дырчатое забрало скрывало его лицо, но Змей хорошо представлял себе бледные щеки, по которым струится пот, и бесконечно усталые глаза — как у загнанной лошади.

Он поднял голову, оглядывая цирк, и повернулся к городскому эдилу, устроителю игр. Эдил, пожилой коренастый мужчина в белой тоге с красной подкладкой, лениво поднялся и обшарил глазами трибуны, перебирая в пальцах платок. Изучив общественное мнение, он пренебрежительно взмахнул одной рукой, без платка. Добей!

Димахер глянул на поверженного противника, улыбнулся — и быстрым движением меча распорол Фламме горло. Кровь, гонимая колотящимся сердцем, хлынула, обливая Луцию ноги. Секутор осел и повалился на бок. Готов.

Распорядитель игр приблизился вразвалочку, осмотрел раны и поманил служителей-лорариев. Те подбежали и коснулись раскаленными прутами ноги и руки Фламмы. Распорядитель-куратор удовлетворенно кивнул и оборотился к почтенной публике.

— Погиб! — возвестил он.

Трибуны взорвались торжествующим ревом. С приветственными криками мешались громкие проклятия тех, кто просадил свои сестерции.

— Он победил! — громко объявил куратор, пальцем указывая на Луция Эльвия. — Аплодируйте ему, римляне!

Циркус Максимус породил волну рукоплесканий, прокатившуюся по арене грохочущей лавиной одобрения.

Распорядитель вручил Луцию пальмовую ветвь, и димахер, воткнув мечи в песок, побежал вокруг всей арены, размахивая этой наградой за убийство. А тело Фламмы, зацепив крюками, поволокли прочь.

Большой Цирк не зря так назывался — пока Змей добежал до середины, он успел запыхаться. Когда-то давно Циркус Максимус был таким, что его и цирком-то назвать было нельзя. Просто здесь, в долине Мурсии, зажатой Палатинским и Авентинским холмами, издревле зеленел луг, удобный для скачек, парадов, процессий, а заросли миртовых деревьев на склонах прикрывали зрителей от солнца. Это сюда Ромул заманил сабинов, и, пока те глазели на конные соревнования, римляне похитили их незамужних дочерей.

По центру долины протекала речушка, мешавшая скачкам, и поток упрятали под каменное арочное покрытие. Поставили сверху статуи богинь Полленции и Сегесты, бога Конса, прочих божеств второго плана и назвали все это сооружение «спиной». Вот вокруг «спины» и носились колесницы, наматывая семь кругов, а по сторонам, вздымаясь тремя ярусами, тянулись мраморные скамьи для двухсот тысяч зрителей.

— Красиво он его уделал! — раздался сверху веселый голос. — А что за поза! Стоит, как статуя!

Луций поднял голову, ухватывая взглядом четырех молодцев в красных туниках, облокотившихся о валики парапета. Говорил чернявый парень приятной наружности, роста среднего, зато ехидства — величайшего. Его сосед, добродушный великан с узковатым разрезом глаз, прогудел:

— Как статуй!

— И почему я не скульптор? — закручинился чернявый. — Изваял бы с него «Терминатора»…

— Да у тебя и так язык как зубило. — проворчал великан.

— Нет, Гефестай, — осклабился чернявый, — ты неправ!

Змей сбился с шага, остановился, чтобы послать эту почтенную публику куда подальше, но сдержался. «Молчи, язык! Хлеба дам».

Третий из компании, сухощавый эллин с варварской прической — его длинные, иссиня-черные волосы были стянуты в «хвост» на затылке, — обернулся к четвертому, высокому блондину с лицом холодным и твердым, помеченным шрамами.

— Эдуард в своем репертуаре, — заметил длинноволосый со скользящей улыбкой. — А по-моему, Зухос бился адекватней.

— Зухос был воин, — коротко сказал блондин. Бросив равнодушный взгляд на Луция, он отвернулся.

— Понял, Церетели? — проговорил Гефестай наставительно. — Воином! А ты где сидишь? В ци-ирке! Уразумел ли, о Эдикус?

— Ты меня убедил, — кротко ответил Эдикус. — С цирковых не ваяем! Из любви к искусству.

Озлясь, Луций Эльвий сплюнул на белый нильский песок и побежал дальше. Добравшись до оппидума — элитарных северных трибун, украшенных башнями с зубцами, он остановился. Всё, круг почета совершен, пропадите вы пропадом с вашей славой!

Под оппидумом в ряд шли двенадцать проездов-карсересов для колесниц. Между стартовыми воротами торчали «герма» — пирамидальные столбики со скульптурными головами бога Гермеса наверху и с эрегированным фаллосом. Герма были как пожелание удачи. Луций отворил калитку в крайних воротах и прошел внутрь, окунаясь в полутьму, смутно освещенную факелами. Карсерес был пуст, время для скачек еще не пришло.

— Луций Эльвий! — раздался громкий голос. Гладиатор обернулся и разглядел в потемках тщедушного человечка в поношенной тунике.

— Чего тебе? — буркнул Змей.

— Я послан сенатором Элием Антонием Этерналисом, — проговорил человечек, задыхаясь от бега, — превосходительный просил тебя явиться к нему завтра с утра!

— Скажешь, что буду. Непременно. Человечек поклонился и убежал.

Луций отер пот с тела и натянул чистую тунику. Он был свободным человеком, и в бои гладиаторов ввязывался по собственному желанию, как вольнонаемный аукторат. Все было в его недолгой жизни — и победы, и помилования. Дважды ему вручали тонкий деревянный меч-рудис, освобождая от боев, и он оба раза возвращался на арену. Игры здорово подогревали его холодную кровь. Да и деньжат можно было подзаработать.

Гладиатор задумался, соображая, и ухмыльнулся: сегодня у него был сороковой бой! Сороковая победа. Сороковой труп.