Стучитесь, открыто. Как я боролась с раком, потеряла надежду и нашла себя - Ана Мелия

Я почему-то запомнила взгляд этой женщины. Взяв заключение УЗИ, она молча ушла в кабинет врача. Ни лицо, ни цвет волос – ничего не осталось в памяти… Но глаза – такие напуганные и внимательные – да. «Ого, как все серьезно» – с иронией подумала я.

Позвали в кабинет. Какие-то общие, ничего не значащие фразы… Я расслабленно слушала, пока врач вдруг не оборвал разговор на фразе «Я думаю, Анна, вам лучше показаться онкологу».

«Онколог? Где он вообще принимает? В онкологическом диспансере?».

Ну и место! От одного названия – уже неприятный металлический привкус страха во рту. Оказывается, надо еще пройти кучу обследований, чтобы получить направление туда. «Да вы шутите! Мне же на море через неделю! Умеете испортить настроение перед отпуском…».

Море было так близко! Оно обдавало меня почти осязаемым предвкушением. Я уже чувствовала жар по-южному щедрого солнца, прикрывала глаза, защищаясь от миллиона искр морской глади, вдыхала дурманящие запахи летних рынков. Я знала, еще немного – и все это великолепие вытеснит привычную жизнь. Я окажусь во власти приятной лени и удовольствий.

Но почему-то вместо приятного предвкушения пришлось сделать рентген, сдать кучу анализов, обойти нескольких врачей – и всё только ради того, чтобы получить направление к онкологу. И это в тот момент, когда мне предстояло выбрать красивые наряды на лето, шляпу с широкими полями, большие солнечные очки, браслеты, которые будут радовать веселыми солнечными днями и волнующими южными ночами!

Душа моя рвалась собирать чемоданы, наслаждаться приготовлениями, но что-то глубоко внутри распрямилось и стало больно колоться. И это что-то толкало меня в унылые больницы, запихивало в кабинеты врачей, торопило и злилось, когда я придумывала способы бегства от тягостной ноши. Это колючее ощущение внутри оказалось гораздо сильнее моей лени, беззаботности и даже крепкого, хорошо утрамбованного жизнелюбия. Именно оно – колючее и неудобное – еще не раз спасет мне жизнь.

К онкологу я добралась в конце мая. Мой первый онколог – Валерий Сергеевич – был серьезен. Его густые седые волосы по ручейкам бакенбардов перетекали в белоснежные усы и бороду. Невысокого роста, мощный, крепкий – он напоминал мне капитана из детских книжек. Не хватало тельняшки и трубки во рту.

Его отстраненность, разговоры с самим собой, долгие взгляды в никуда… Ему бы встать на корме и отдавать команды матросам низким громким голосом. А вместо этого, он сидел в старом здании районного онкодиспансера, в окружении пожилых пациенток, робко приносящих в качестве благодарности бутылку дешевого коньяка. Наверное, Валерий Сергеевич и сам понимал, что оказался не на своем месте. Здесь были груди разных калибров… С другой стороны, гарантированный коньяк.

Валерий Сергеевич крепко пил, и это не мешало ему работать.

Когда его пальцы впервые пробежали по моей груди, он тут же всё бросил и принялся кому-то звонить. Мне достались настоятельные советы.

«Пойдешь делать маммографию. Это в соседнем здании, скажешь, что от меня, пройдешь без очереди. Бегом! Одна нога здесь, другая там!»

Надо было ему все-таки идти в капитаны. Команды отдавал он четко.

Я послушалась и побежала, подгоняемая желанием скорее разделаться со всей этой нелепостью. Села в очередь за такими же, как и я, «отвалериясергеевичами» и «отгеннадияивановичами».

Маммография оказалась процедурой крайне болезненной и неприятной. Уже заметно отекшая, тяжелая и твердая грудь категорически не хотела размещаться в нужных плоскостях. Женщина в неглаженном халате не стала церемониться. Втиснула ее между двух пластин и с силой закрутила. Крик застрял у меня где-то в горле, и в то же мгновение хлынули из глаз слезы – мне было больно, очень больно и обидно стоять тут, зажатой чем-то холодным и злым.

«Замри» – грубовато бросила через плечо врач, но, услышав мои рыдания, прикрученной к железному аппарату, сникла. – «Ну хватит, хватит, не плачь.. Надо так, понимаешь? Потерпи, я сейчас быстренько пару снимков сделаю и отпущу…».

Управилась она и правда быстро, а потом еще и без очереди сделала заключение. Мягко сунула его мне в руки: «Ну, беги, чего сидишь?».

Старый морской волк Валерий Сергеевич, докуривая очередную сигарету под окнами больницы, никуда отпускать меня не собирался. Изучив размытые снимки, он выдал мне новое задание в духе «Поднять паруса!».

– Шагом марш на биопсию в восьмой кабинет.

Глава шестая, в которой меня хотят зарезать.. хотя нет, мне показалось

Кабинет номер 8 находился в глубине коридора.

Его искусственно отделили дополнительными дверями, образовав таким образом небольшой предбанник. Ко мне вышла медсестра, буднично и уныло сказала раздеться до трусов и надеть бахилы. Я в недоумении застыла. До трусов и в бахилах? Это что за дикий наряд?

«Такие правила», – отрезала она и закрыла дверь, оставив меня одну в небольшом коридоре.

Я стала робко раздеваться. С ужасом обнаружила, что как раз сегодня надела довольно вызывающие леопардовые стринги. Села, вжавшись в стену, обхватив себя руками. Вышла медсестра и нервно уточнила: «Бахилы где? Почему не надела?». Я натянула два синих пакета на ноги и в таком виде вошла в кабинет.

В восьмом кабинете было многолюдно. Молодой врач, две медсестры – все разом повернулись в мою сторону. Не зная, что прятать – грудь или леопардовые трусы, я поплелась в пакетах-бахилах по холодному полу. «Ложись на кушетку, будем делать тебе прокол».

Легла. Мои руки оторвали от груди и развели по сторонам. Предупредили, что сейчас будет больно – и резко воткнули прямо в грудь раскаленный кинжал.

Нет, это, конечно, был не кинжал, а толстая игла для биопсии, но грудь мою пронзило таким огнем, что я даже не смогла выдохнуть. Дикая, горячая боль разлилась по измученной маммографией груди, но самое страшное было впереди. С такой же силой врач резко достал иглу, и снова меня будто ударило током. Я еле сдерживала слезы, стонала и молилась, но мне приказали лежать спокойно, потому что биопсию надо повторить.

«Нет, нет, пожалуйста, не надо, я не могу!»

«Терпи, это тебе надо. Ещё один разочек – и отпустим».

Я застыла без движения и дыхания. Сжалась в комок боли и стыда, лежа без одежды в чертовых бахилах в холодном бездушном кабинете, где мне без обезболивающего протыкали больную грудь огромной иглой. Место прокола горело, мышцы внутри от боли скрутил спазм, спина была мокрая. Когда врачи скомандовали: «Готово, можешь одеваться», у меня не осталось сил ответить. Я с трудом встала и на слабых ногах поплелась к своей одежде.

Морской волк поймал меня где-то на лестничном пролете и скомандовал быть как штык на следующий день на врачебной комиссии. Без вариантов.

Грудь тянуло, голова гудела, но слезы уже не текли – они застыли где-то внутри.

Глава седьмая, в которой слишком мало воздуха

Комиссию назначили на полдень. И чем меньше времени оставалось до полудня, тем беспокойнее становилось у меня на душе.

Я не боялась: ничего страшного сказать мне не могли. Я уже сдала онкомаркеры, они были в норме. Наконец-то я получила заключение по тем самым клеткам кожи, что так больно взяла из ранки маммолог – и там чисто.

Подруги в один голос рассказывали: такое случалось практически с каждой. Устрашающие подозрения всегда оказывались беспочвенными. Да я и сама понимала, насколько нелепы могут быть подобные предположения. Моя мама, многочисленные тетушки, сестры – были здоровы. Обе бабушки уже умерли, но причина их смерти значительно отличалась от рака – инфаркт, инсульт.

И всё же… какая-то посторонняя мысль, еще толком не сформулированная, сырая и невнятная, дергала меня. «Что это может быть? Что за болезнь, которая не лечится антибиотиками, не реагирует на примочки, которые мне прописали, и так быстро распространяется?».

Беспомощность лекарств, которую я наблюдала уже третий месяц, была мне неприятна. Я не могла ничего проанализировать, не знала, как взаимодействовать, и это новое для меня ощущение отсутствия контроля над своим телом нервировало.

Обычно решительная и собранная, я чуть дрогнувшим от напряжения голосом попросила мужа: «Миш, поехали вместе. Что-то мне в этом диспансере не по себе, неприятно. Сходи со мной на комиссию».

Миша, как и большинство сильных и уверенных в себе мужчин, больниц не любил и ехать туда боялся. Едва переступая их порог, он менялся, в глазах появлялись какая-то запуганность и бессилие. Рационального смысла брать такого помощника с собой не было, но я почему-то успокоилась, когда он согласился.

Приехали – и тут же попали в вязкую, крикливую, нервную очередь. Люди заходили в кабинет, чтобы выйти или с надеждой, обнадеживающими результатами, или с отчаянием, когда по лицам врачей читаешь гораздо больше, чем в своем сухо написанном, непонятном диагнозе.