Стучитесь, открыто. Как я боролась с раком, потеряла надежду и нашла себя - Ана Мелия

Я села на простой стул перед стареньким компьютером, к которому присоединялась камера, похожая на обычную веб-камеру. Петр Львович, заметив мой недоверчивый взгляд, гордо сообщил, что его оборудование стоит не один миллион долларов.

Я села и поняла, что быстро мы не закончим. «Современное дорогостоящее оборудование» работало крайне медленно. Стеклянный глаз камеры словно пытался заглянуть мне прямо в душу (а путь туда, как известно, неблизкий) и вытащить на поверхность все сокровенные тайны. Даже не мои – а моего биополя.

Происходило это так: на экране появлялась картинка, похожая на детскую игру, состоящая из белых точек. Далее по этим бесконечным рядам точек ездил указатель и окрашивал их в разные цвета. Зеленый – признак здоровья и целостности клеток. Черный – плохо дело, дыры в карме, но Петр Львович, конечно, придет на помощь и всё залатает.

Сканирование клеток продолжалось несколько часов – Петр Львович ориентировал на четыре-пять, но уже на втором часу я тихонько завыла и попросила не сканировать хотя бы ноги.

Стеклянный глаз сверлил меня строгим взором и упорно красил клеточки только зеленым. Он окрасил зеленым всю голову, плечи и руки, живот, все внутренние органы. Но что самое интересное – и мою грудь. Тут Петр Львович не выдержал, прервал сеанс и попросил меня раздеться, чтобы своими собственными глазами увидеть, есть ли проблемы или я сама себе их придумала.

Я разделась, и вид моей покрасневшей, отекшей груди говорил сам за себя. Петр Львович сконфуженно хмыкнул и усадил исследовать грудь по второму кругу.

Долго зеленые точки, одна за другой, поглощали экран. Я даже попыталась шутить, что, мол, с таким зеленым биополем возьмут в любую армию мира, но Петру Львовичу было не до смеха. Он упорно не понимал, почему аппарат не видит очевидного. Что-то нажимал, настраивал, подкручивал – зеленое поле только мелькало бликами на стареньком экране компьютера.

И вдруг одна точка не закрасилась. Еле заметным черным пятнышком она мигала посреди этого зеленого раздолья – вот она я, искали? Петр Львович аж подпрыгнул на стуле от радости, и все приговаривал: «Говорю же, видит он все, видит!». Ткнул в черную точку мышкой, компьютер стал обрабатывать ее и наконец выдал диагноз «Т-клеточная лимфома кожи».

И у меня, и у Петра Львовича был такой растерянный вид! Если бы компьютеры умели краснеть, старенький монитор с системным блоком бы точно сгорели со стыда.

Однако Петр Львович быстро взял себя в руки и авторитетно заявил, что диагноз «рак груди» мне, конечно, шьют ошибочно. По-хорошему, нужно обследоваться на лимфому. Я, уставшая, перепуганная, ответила, что поеду в Петербург и проконсультируюсь там.

Вреда от Петра Львовича было не больше, чем пользы – разубеждать не стал, свое мнение сильно не навязывал и даже денег не взял. В виде исключения. Ведь он же понимал: лимфома кожи – штука сложная, денег понадобится на лечение немало.

На том и расстались.

На следующий день я отправилась в Санкт-Петербургский НИИ Онкологии.

Глава десятая, в которой я встречаюсь с королем и его свитой

Вадим Сергеевич был чрезвычайно хорош собой – особенно с его точки зрения.

Самолюбование, самообожание читалось во всём. В идеально подстриженных волосах и чуть тронутых сединой усах. В хорошо обставленном просторном кабинете. В начищенных до блеска дорогих ботинках. И даже в деле, которому он решил посвятить свою жизнь – хирургии и онкологии. Прибыльных, перспективных пластов в медицине! Это вам не детей принимать в районной поликлинике.

Вадим Сергеевич настолько любил себя, что работал не покладая рук. Ему нравилось быть заведующим крупного отделения. Нравились толпы ожидающих пациенток – он был нарасхват, почитаем и востребован. Даже в его искреннем желании сделать отделение лучше, современнее, уютнее – проскальзывала нотка самодовольства. Вот, мол, талантлив во всем – и за операционным столом, и в делах хозяйственных.

Я вошла в кабинет после двухчасового ожидания – и сразу попала под его холодное обаяние. Есть такой типаж людей – обладая природной харизмой, они пользуются ей так умело, помалу, что окружающие как-то незаметно впадают в зависимость от неожиданного теплого слова или сдержанной улыбки. Уверенный в себе, точный в формулировках, с горделиво приподнятой головой, он вызывал одно желание: подобострастно опустить глаза и выдохнуть «Да, Ваше Величество».

– Об операции и речи идти не может! Опухоль большая и расположена близко к коже. Вероятность рецидива слишком велика. Сначала надо пройти химиотерапию, посмотреть на отклик, и только потом принимать решение об операции.

– Да, Ваше Величество (про себя, а вслух): Вы меня вылечите?

– Рак не лечится. Единственное, что мы вам можем предложить – пройти химиотерапию и сделать операцию. Грудь мы вам восстановим, это делать мы умеем. Химиотерапия будет стоить столько-то (называет сумму, от которой хочется сразу заказать гроб и отпевание). Вам понадобится четыре курса до операции. Откладывать лечение не советую, опухоль слишком большая.

– Я… я согласна начинать.

Ваше Величество тут же кому-то позвонил и скомандовал заняться новой пациенткой. Моментально взял в оборот. Вспоминая его, я в каждом слове и действии вижу жесткий прагматизм и холодный расчет. Молодая пациентка – такие жить хотят, если надо, и денег найдут, и пластику груди, конечно, будут просить. Опять-таки, повод продемонстрировать коллегам свое мастерство.

Но тогда… вся эта гигантская конструкция института из блоков, корпусов, отделений, тысячи людей в коридорах, титулованных врачей – показалась мне такой внушительной и надежной, что я доверилась. Вот только то упрямое и колючее, что, казалось, надолго поселилось в моей душе, снова давало о себе знать. Давило, когда я вновь видела холодную дежурную улыбку Вашего Величества, слышала его ответы, отстраненные, полные сарказма и только ему одному понятного смысла. Но я старалась отгонять сомнения.

Я была так напугана и так нуждалась в спасителе, что готова была близоруко щуриться, чтобы случайно не разглядеть чего-нибудь лишнего.

Дверь кабинета распахнулась. На зов босса пришел молодой врач, Дмитрий Владимирович Карманов. Высокий, широкоплечий, с охапкой густых каштановых волос и яркими карими глазами – мечта, а не врач! С такой внешностью он мог смело работать кем угодно, и все было бы к лицу: загорелый по пояс рабочий на стройке, одетый в стильный деловой костюм директор завода, улыбающийся очаровательный капитан самолета.

Из этого великолепия Дмитрий Владимирович выбрал профессию врача-онколога. Медицинская униформа эффектно сидела на его стройной фигуре. Наброшенный халат вызывал в пациентках доверие и признание, выгодно оттеняя стать и рост. На фотографии, наклеенной на стенде у входа в отделение, Дмитрий Владимирович так залихватски улыбался, что прозвище приклеилось моментально – Красавчик.

Красавчик повел меня по хитросплетению коридоров института, на ходу диктуя план действий:

– Сначала отнесете блоки с биопсией в лабораторию. Закажите иммуногистохимию, она покажет статус опухоли. Сделайте компьютерную томографию грудной клетки и органов брюшной полости и сцинтиграфию скелета. Когда будут готовы результаты, позвоните, и Вадим Сергеевич назначит лечение.

Я, еле успевая за ним, пыталась запомнить распоряжения. А когда вышла на улицу, всё смешалось в голове… я в растерянности остановилась.

Погода в Петербурге стояла удивительная. Мягкое солнце щедро заливало парковку, дорогу к приемному покою и десятки тропинок. Легкий ветерок как бы невзначай касался моих волос и замирал. Я бродила между корпусами, разбросанными по большой живописной территории с прудом и парком – и находила в себе столько ощущения жизни!

Пазл упорно не складывался. Такой доброжелательный мир вокруг и коварный часовой механизм внутри совершенно не хотели уживаться вместе. Куда правдоподобнее бы сейчас оказалась буря, затяжной дождь с молнией и раскатами грома. Но мир подыгрывать не собирался. Напротив, он сочно осыпал меня своими прелестями, дразня и играя. Мол, это всё мое. И останется моим. Даже если не будет тебя. Я такой великий, а ты такая маленькая. Куда тебе тягаться?

Однако, мир, видимо, еще не знал, что в голове моей уже зародилась мысль. Робкая, неокрепшая, она пустила ростки и вгрызлась в меня крепкими корнями – я буду бороться до последнего. Я не сдамся. Какие бы партии этот мир не разыгрывал со мной, пусть даже не рассчитывает на быструю победу.

Заезжая в тоннель монотонно гудящего компьютерного томографа, в слезах уговаривая отстраненную женщину в регистратуре записать меня на ближайшие числа на сцинтиграфию, подолгу изучая грустные истории болезни на онкологических форумах, я держалась за эту спасительную мысль.