Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности - Бо Со

Первый Бойлстонский профессор начал преподавать в свой сороковой день рождения и оставил эту должность три года спустя, вернувшись на государственную службу. Его последняя лекция привлекла в часовню толпы слушателей и, по словам писателя Ральфа Уолдо Эмерсона, приехавшего в университет много лет спустя, «еще долго в нем гремела»[36]. Через год после ухода Адамса его лекции были изданы в виде книги – в знак великого вклада Америки в ораторское искусство, в котором до этого безраздельно доминировали классические и континентальные авторы.

В 1825 году Джон Куинси Адамс был избран президентом США. Пропрезидентствовав один срок, он провел остаток жизни в американском Конгрессе. Там он заработал безупречную репутацию благодаря неуклонной борьбе против рабства, кульминацией которой стала восьмичасовая речь в Верховном суде, в которой политик защищал африканцев в деле о невольничьем испанском корабле «Ла Амистад». Репутация эта пришла к нему вместе с прозвищем «Красноречивый старец»; такое же было у знаменитого древнегреческого оратора Исократа.

О славном жизненном пути Адамса я прочел в августе 2013 года во время авиаперелета длиной в сутки из Сиднея в Бостон. В этом путешествии все было катастрофическим: его длительность, спертость воздуха, питание, да все. Но стоило мне дойти до страниц, посвященных истории США, как я почувствовал себя так, будто кто-то разбил иллюминатор и впустил в салон струю свежего воздуха.

Отчасти это объяснялось тем, что речь в той истории шла о месте, куда я направлялся. Для восемнадцатилетнего парня, подверженного грандиозным идеям, мысль Адамса об Америке звучала очень многообещающе. Он говорил о молодой республике, которой суждено возродить демократическую традицию и которая при этом достаточно открыта для того, чтобы один человек мог повлиять на ее будущее.

С такого угла Адамс виделся мне не столько выразителем этой идеи, сколько ее воплощением. В его биографии четко прослеживался сюжет пса, который благодаря упорному труду и учебе научился рычать как лев. Я даже увидел в ней мифические элементы (этот президентский сын совершенно не подходил под определение выскочки). Но и в этом тоже была своего рода американская романтика: эта страна настаивала на своем месте в центре мира, но признавала, что она – претендент-аутсайдер.

А как насчет того факта, что Адамс говорил на своей инаугурации о красноречии? Ну, это так, для вящей убедительности.

С концепцией риторики я впервые познакомился зимой в шестом классе. Мы с одноклассниками сидели на полу, скрестив ноги, в классе со стенами красного кирпича, а миссис Гилкрист, этакая динамо-машина с фиолетовыми волосами и первая учительница, в которую я был влюблен, рассказывала нам о риторике. «Риторика касается всех элементов, которые входят в практику убедительной речи: слов, речи, жестов, структуры. Если аргументация – это то, что мы говорим, то риторика – то, как мы это говорим. Посмотрите на меня. Как я стою?» Тут миссис Гилкрист одну за другой без малейших усилий сменила ряд поз; одни были экспансивные, другие печальные. «А как звучит мой голос?» Прямо на наших глазах простая учительница превратилась в величественную даму в пылу громоподобной речи. А потом в скромную сжавшуюся фиалку, чей голосок едва был слышен. Ребята были так заворожены этим действом, что некоторые забыли, как моргать.

Но стоило миссис Гилкрист перейти от этого театрального представления к рассказу о древних истоках риторики, большинство моих одноклассников начали терять интерес. Мне их отсутствие энтузиазма было вполне понятным: разве есть места, где можно использовать слово logos, не рискуя прослыть заучкой или показушником?

Однако у меня каждое слово миссис Гилкрист на том уроке вызывало огромный и неподдельный интерес. Мне уже было отлично известно, что манера речи в корне меняет понимание сказанного человеком. К этому времени, в 2006 году, я уже неплохо знал английский, но тонкие нюансы акцента, произношения и идиом четко помечали меня как чужака. Я никогда не считал свои идеи менее интересными или ценными, чем идеи сверстников, но при этом знал, что распределение доверия – материя крайне непостоянная.

А еще я быстро понял и принял, что к ораторскому мастерству приходят не благодаря врожденному таланту, а благодаря учебе, образованию. С момента приезда в Австралию я учил новый язык упорно и кропотливо: записывал в блокноты слова и фразы, повторял предложения, прослушивал записи на английском, репетировал позы и жесты. И считать риторическое искусство продуктом гения казалось мне роскошью, которую я просто не мог себе позволить.

В тот день в остальной части урока миссис Гилкрист меня особенно привлекала одна любопытная деталь. Оказывается, многие учителя риторики в Древней Греции, известные как софисты, не были афинянами. Это были ученые и ораторы из дальних стран, иммигранты.

Затем, уже в средней школе, я увидел в дебатах занятие, в котором к риторике тоже относятся как к ремеслу, а не как к врожденной способности.

Тренеры в школе Баркер-колледжа не ожидали от нас совершенства, но и небрежности не терпели. Они муштровали нас бесконечными упражнениями, чтобы искоренить тики или слова-паразиты («гм», «ну» и т. д.) и навязчивые жесты (ерзанье, переминание с ноги на ногу, скрещивание рук на груди). Упражнения были, например, такими.

Подсчет: произносить одноминутную речь на любую тему перед другим человеком. Попроси слушателя посчитать, сколько раз у тебя начинался нервный тик. Повторяй упражнение до тех пор, пока их число не дойдет до нуля.

Перезапуск: произносить одноминутную речь на любую тему. Каждый раз, когда начинается нервный тик, начинай предложение сначала. Повторяй, пока не произнесешь всю речь с начала до конца без тиков.

Наказание: произносить одноминутную речь на любую тему перед другим человеком. Каждый раз, когда у тебя начинается тик, слушатель имеет право тебя наказать (например, швырнуть скомканной в шарик бумажкой). Повторяй, пока число наказаний не дойдет до нуля.

В школе на уроках риторики дискуссии тяготели в основном к гиперболам и абстракциям, но в дискуссионных клубах придерживались более серьезного подхода. Мы относились к языку и речи максимально уважительно и внимательно, ведь они помогали нам побеждать.

Иными словами, скука рутинных упражнений шла в комплекте с обещанием вознаграждения в форме красноречия или манеры речи, которая заставляет других людей остановиться и выслушать тебя. А вот чего я тогда не мог знать, так это того, что благодаря стремлению отточить навыки риторики я не только объезжу весь мир, но и поступлю в Гарвардский колледж. Это стало важнейшей вехой в моей жизни – я буквально «проговорил» себе путь в места, претензии на принадлежность к которым были в моем случае весьма сомнительными.

Вкатывая две огромные сумки во двор Гарвардского колледжа утром 26 августа 2013 года, я думал о связи этого момента с тем давним уроком миссис Гилкрист. День был столь прекрасен, что его великолепие не портил даже университетский оркестр. В нескольких метрах впереди шагала одетая в джинсы мама, которая, ловко увертываясь от чемоданов, ящиков и предметов мебели, рассуждала о том, что не я, а она должна заезжать сейчас в общагу. «Я бы извлекла из этого места гораздо больше пользы», – сказала она, хмуря брови в притворном протесте.

Общежитие, в которое меня распределили, называлось Страус-холл. Это было четырехэтажное здание в стиле колониального возрождения, приютившееся в самом углу главного двора. Волоча сумки вверх по крутой парадной лестнице, я поприветствовал с десяток новых соседей; у всех были детские лица, лоснившиеся от пота. В комнате С-31, уютной, обшитой деревянными панелями, с камином, трое моих соседей и их родственники уже были заняты делом; в руках у них виднелись метлы и разводные ключи. В жизненных ситуациях, когда нужно, что называется, растопить лед, я обычно инстинктивно ретировался, но на этот раз, смирившись, что мне с этими людьми жить, я сумел улыбнуться и бодро поприветствовать присутствовавших. Вскоре мы уже плечом к плечу собирали общую мебель.

Из трех ребят мне больше всех понравился Иона. Это был парень с броскими чертами лица – проницательные голубые глаза, рыжие волосы – и подтянутым, спортивным телом, но его жесты и движения выдавали природную мягкость. Первая же книга, вытащенная