Наказать и дать умереть - Матс Ульссон

– Кажется, он видел убийцу. Этот Джимми, Кевин или Кев.

– Откуда ты знаешь?

– Я с ним встречался.

– Правда? А мне говорили, здесь никто ничего не видел и не слышал. Полицейским и не удалось ничего из них вытянуть. – Я показал на дверь лифта. – Отсюда можно подняться в номера?

– Да.

– А если человек не живет в отеле, где он может раздобыть ключ?

Линус улыбнулся:

– Знаешь, сколько ключей мы находим, когда закрываемся? Люди роняют, забывают… Приходят сюда с кошельками и ключами, а потом оставляют нам и то и другое.

К стойке подошли мужчина и женщина, и бармен направился к ним принимать заказ. Мужчине перевалило за пятьдесят, его спутница – в светлом пальто и с черными, коротко остриженными волосами – по возрасту годилась ему в дочери. Он взял виски со льдом, она – белое вино. Оба выглядели промокшими, в воздухе запахло дождем.

Я допил свое красное южноафриканское, помахал Линусу рукой, вошел в лифт и нажал кнопку нужного этажа.

Через некоторое время я снова спустился к регистрационной стойке. Там стоял парень в белой рубашке с черным жилетом и в черных брюках; он, насколько я знал, отвечал в отеле за парковку.

– Вы где-нибудь отмечаете тех, кто потерял ключ и получил новый? – спросил я.

Он покачал головой:

– Нет. Если мы не узнаем постояльца в лицо, он предъявляет документы, удостоверяющие личность, и все.

– То есть установить, кто из постояльцев терял ключи, невозможно… Я имею в виду вечер, когда произошло убийство.

Он снова покачал головой:

– Нет. Однако есть еще одна вещь…

– Какая? – насторожился я.

– Некоторые постояльцы требуют два ключа и получают их. Один вставляют в замок на двери своего номера, чтобы там не вырубалось электричество. Например, если хотят подзарядить ноутбук. И если они теряют один ключ, могут спокойно пользоваться вторым.

– Да, это понятно, – кивнул я.

– Многие не возвращают нам ключей, о них ведь так легко забыть. Другие оставляют их себе в качестве сувенира. Такое часто случается летом, когда много туристов. Этого я, признаться, не понимаю. Тоже мне сувенир. Обыкновенный кусочек пластика.

Горничная принесла мне в номер бутылку коньяка и плитку шоколада. Снаружи шелестел дождь, в застекленное окошко на потолке стучали капли. Я развернул шоколадку и набрал номер Эвы Монссон. Она долго не отвечала. Я уже собирался отменить вызов, когда услышал ее голос:

– Прости, я только из душа.

– Ты принимаешь душ по вечерам? – удивился я.

– Да, а по-твоему, это надо делать непременно утром?

– Представь себе, если ты лежишь под одеялом и потеешь всю ночь, утром возникает необходимость ополоснуться.

– Ополоснуться? – рассмеялась она.

На самом деле я хотел спросить, успела ли она набросить халат или стоит посреди комнаты, завернутая в полотенце. А может, голая? Я представил себе ее мобильник, оставленный на кухонном столе или в прихожей, и Эву Монссон, с распаренного тела которой стекает вода.

Я передал ей свой разговор с портье.

– У меня самой масса таких ключей в сумочке, – призналась Эва. – Иногда путаю их с банковскими картами.

До меня не сразу дошло, что она сказала. Я витал в своих фантазиях, представляя Эву Монссон в ее квартире.

– Ты слушаешь? – окликнула она.

– Извини, задумался. Так что?

– Подумай лучше о нем. Вдруг он уже не объявится.

– Кто? – не понял я.

– Преступник. Убийств больше не было, мы ничего не нашли, и он не дает о себе знать.

Я молчал. Что-то мешало мне с ней согласиться, но и возразить было нечего.

– Я беседовала с профессионалами. По другому делу, правда, насчет сумасшедшего из Мальмё. Но и о нашем убийце спросила тоже.

Меня даже пот прошиб. Она говорила о «нашем убийце», а я до сих пор не рассказал о письмах, которые получал по электронной почте.

– И что профессионалы?

– Преступник ставит своей целью наказание. Оно у него разное для женщин и мужчин. Первых он убивает, вторых оставляет жить опозоренными.

– Не думаю, что Томми Санделль чувствует себя опозоренным, – засомневался я.

– Но преступник-то этого не понимает. Обычно в таких случаях все идет по нарастающей: нагнетается жестокость убийств, они происходят все чаще. Но он пропал. Думаю, мы о нем больше не услышим.

– Не знаю. Будем надеяться.

– На этом давай закончим. Я стою посреди комнаты голая, и подо мной лужа.

Я плеснул себе коньяку и еще долго не мог заснуть, представляя Эву Монссон обнаженной после душа с мобильником в руке.

Лужа на полу была далеко не самой важной деталью картины, которую рисовало мое воображение.

Глава 17

Копенгаген, март

Он ненавидел Копенгаген, тем не менее постоянно сюда возвращался.

Тому имелось много причин, но ни одна из них не была напрямую связана с городом. Он ненавидел Копенгаген и себя вместе с ним с тех самых пор, как его мать стала уезжать сюда к своим мужчинам. Он оставался дома один, смотрел в темноту и слушал доносящиеся снаружи звуки. Он боялся. Возвращения матери и всего, что происходило за стенами дома. Она пахла по́том, табаком, дешевым вином. И он инстинктивно чувствовал ее женское начало, хотя еще толком не знал, что такое женщина. Иногда она заявлялась в плохом настроении, кричала и бранилась.

Время от времени она брала его с собой – прогуляться в Тиволи, покататься на колесе обозрения и попить лимонада. Но до Тиволи они так ни разу и не добрались. Дело заканчивалось тем, что мать, поужинав очередной порцией пива, отправляла его спать в каком-нибудь грязном углу в Нюхавне. Он предпочел бы никогда не вспоминать всего этого.

В супермаркете «Нетто» он всегда брал чипсы из свиной шкурки – особый сорт, за которым специально охотился. Брал две упаковки. Одну, чтобы съесть на месте – на этот раз на скамейке на Конгенс-Нюторв, где он сидел, пока не начало моросить. Вторую, как обычно, оставил на обратный путь, намереваясь открыть на мосту Эресундсбрун.

Он любил именно этот сорт, в меру жирный, в меру жестковатый, и соли в самый раз. «Сделано по старинному рецепту» – гласила надпись на упаковке. Ниже красовалась картинка: симпатичная хрюшка с томными глазами, обрамленными большими ресницами, в черной шляпе, круглых очках, с галстуком-бабочкой на шее и чуть заметными усиками под пятачком.

Потом он сидел в рыбном ресторане в квартале Кёдбю. Не он один усматривал в этом противоречие: в Кёдбю[32] должен быть мясной ресторан, а не рыбный. Заведение так себе, но, кроме ветчины, он любил устриц и впервые попробовал их именно здесь – такое вот совпадение.

Его затащила сюда польская шлюшка. Потому что ресторан популярный и вообще удобный, зал просторный, большая барная стойка, за которой можно уютно устроиться, и – фантастические устрицы.

Пока он усаживался за столик возле окна, моросящий дождик на Конгенс-Нюторв сменился ливнем и теперь хлестал в огромные окна под порывами сильного ветра, мешая ему разглядывать приземистые двухэтажные дома по ту сторону площади: гостиницы, кафе, рестораны и офисные конторы.

К устрицам полагается брать пиво или шампанское, но он пил кока-колу. Он заказал их дюжину, по шесть каждого сорта. Мягкие, склизкие, дряблые – самых крупных оставил напоследок – устрицы пахли не солью и морем, как им полагалось. Их запах напоминал о матери, какой она была, когда возвращалась из Копенгагена.

Он прищурился, всматриваясь в дождь. К ресторану подкатил автомобиль. Хотя «подкатил» – мягко сказано. Он ринулся, рванулся к зданию, загородив вход, будто его водитель подъехал к собственному дому. Из машины выскочила женщина с коротко остриженными светлыми волосами и мужчина в тонком трикотажном джемпере. Они вбежали в зал, отряхиваясь, как две мокрые собаки. Судя по тому, что он успел увидеть в декольте блузки женщины, она была без лифчика. У мужчины из V-образного выреза джемпера выбивались курчавые темные волосы. Он носил две цепочки на шее, на первый взгляд золотые. У нее в ушах болтались креольские серьги, на губах яркая помада. Женщина постоянно улыбалась, скаля ослепительно-белые зубы.

Ее ягодицы, прикрытые коротким платьем, аппетитно подпрыгивали, когда пара проходила мимо него, чтобы занять места за барной стойкой. Мужчина чем-то походил на свой автомобиль – такой же напористый, наглый и омерзительный. «БМВ», насколько он разбирался в машинах, со шведским номером.

Пара пила что-то из высоких узких бокалов. Женщина поцеловала мужчину в щеку, ее платье скользнуло вверх, и он заметил тонкое кружево на черных трусах. В этот момент он понял, что она, как никто, заслуживает наказания, и ему захотелось задержаться здесь подольше. Она должна сама выбрать прутья для розги. Он рассматривал это как важную часть экзекуции, полезный урок нежности и смирения.

Она соскочила с барного стула и процокала мимо на высоких каблуках, не заметив его. Двое мальчишек разглядывали рыбку в аквариуме. Он провожал женщину глазами, и больше всего на свете ему хотелось согнать с ее лица самодовольную улыбку.