Наказать и дать умереть - Матс Ульссон

– Анонс, мы должны подумать об анонсе, – напомнила главный редактор. – Займешься этим, Мартин?

Мартин кивнул.

– А что с веб-версией? – подал голос Даниэль Клэссон.

Это была его первая реплика за все совещание.

Анна-Карин Экдаль повернулась ко мне:

– Вы гарантируете, что мы одни? – (Я кивнул.) – В таком случае наплевать на веб-версию. У нас будет большой эксклюзивный материал на бумаге, а в Интернете выложим его не раньше завтрашнего утра.

– Возможно, не стоит особенно упирать на то, что мы имеем дело с больным, – осторожно заметил я. – У нас ведь была воскресная рубрика о том, что порка – современное дополнение к сексу. Это своего рода национальное движение, разве мы не писали об этом? – (Мне никто не возразил.) – Первые изображения агрессивного секса обнаружены на стенах египетских пирамид, – добавил я.

– Не грузите, – махнула рукой Лотта Берг.

Это единственное, что она изрекла за вечер.

– Будет нелишним просветить народ, – возразил я. – В конце концов, на то мы и журналисты.

– Это популярное чтиво, – напомнила Анна-Карин. – Хорошие продажи и много кликов на веб-странице – вот что мы имеем каждый раз, когда пишем на подобные темы. Много воды утекло с тех пор, как у нас прошел материал о сектанте и его женщинах? В Сети выложен фильм, и он до сих пор популярен. Неплохо было бы вытащить и этого сектанта. Он жив, интересно?

– А что с ним сделается? – пожал плечами Карл-Эрик.

– В тот раз он выглядел таким хлюпиком, – засомневалась Анна-Карин.

– Хлюпиком он был с рождения, – успокоил ее Юханссон.

– Что-нибудь еще? – Анна-Карин обвела взглядом присутствующих.

– А что с Грёнбергом? – спросил я. – Не думаю, что он связан с садомазо, но упомянуть его, по-моему, лишним не будет. Вы не против, Анна-Карин?

– Вовсе нет, – согласилась главный редактор. – Мне нравится ваша идея. Пусть Крюгер приведет его в качестве примера того, куда катится шведское общество.

– В таком случае стоит снова опубликовать фото, где он поет «Hungry Heart», – предложил я. – Можно ли красноречивее проиллюстрировать падение поклонника Спрингстина?

Мартин Янзон рассмеялся, а остальные поджали губы. Все знали, что Анна-Карин Экдаль горячая поклонница Спрингстина.

– Так и поступим. – Главный редактор хлопнула ладонью по столу, объявляя, что заседание окончено.

На все про все ушло семнадцать минут, я засекал по мобильнику. Я искренне восхитился ее организованностью.

– Будете писать здесь? – поинтересовалась Анна-Карин.

– Нет, у меня кабинет в другом месте.

– Где же?

– На Кунгсхольмене, рядом с полицейским участком.

– А почему вы от нас ушли? Нам нужны такие репортажи.

– Слишком много заседаний, а «такие репортажи» требуют свободы. – Я вздохнул. – На самом деле я сам не знаю.

Последнее больше походило на правду.

Просто в один прекрасный день все закончилось. Финансовое состояние газеты ухудшилось, и в результате несколько лет подряд мы занимались исключительно обсасыванием сплетен о знаменитостях, выуживая их на англоязычных сайтах.

– Мне кажется, я на правильном пути, – добавил я, но Анна-Карин уже выскочила в коридор.

Быть может, торопилась на другую, не менее важную встречу.

На ней была узкая юбка, которая, кажется, называется «карандаш», – модель более чем уместная в газете.

Похоже, мужчин обязали приходить в редакцию в костюмах, а женщин – в платьях или юбках.

Карл-Эрик провел меня вниз, к брутального вида вахтеру, мы снова пошли по тихим редакционным коридорам.

Весь следующий день я намеревался провести за ноутбуком. Был уверен, что получу письмо от анонима, как только газета выйдет, и надеялся оказаться достаточно проворным, чтобы ответить ему, прежде чем он исчезнет из Сети.

Однако в тот вечер я выпил слишком много пива и кальвадоса и поэтому проспал дольше, чем рассчитывал, а будильник на мобильнике поставил не на то время.

И когда я включил ноутбук и зашел в почту, письмо уже было на месте.

Значит, «экзекутор», – писал загадочный корреспондент. – Что ж, можно и так.

Глава 16

Гётеборг, март

Верить газетным новостям – все равно что ловить рыбу за хвост.

Я никогда не понимал этого выражения, возможно, потому, что никогда не видел, как ловят за хвост рыбу.

Тем не менее журналисты быстро устают, это факт.

В то время как читатели ждут дальнейшего развития темы, редакторы не дают нам засиживаться на месте. Им нужны все новые скандалы и разоблачения.

Или я что-то путаю?

Истории с продолжением не имеют успеха в современных СМИ, где диетические и медицинские советы и результаты тестирования компьютеров и автомобильных шин повторяются с периодичностью в два-три месяца. Другое дело – в прежние времена, когда каждый начинал день с утренней газеты.

Сейчас же среднестатистический обыватель покупает один-два номера в неделю, и подобные «сериалы» вряд ли имеют смысл.

Но с «экзекутором» все вышло иначе.

Его драма, разыгравшаяся в формате А1, продолжалась из номера в номер. Со временем она стала занимать меньше места и сместилась с первых полос ближе к концу. Но не исчезла.

Другие издания пытались рассмотреть тему под новыми углами. Одна феминистическая газета во всем винила патриархат, показавший свое истинное лицо. Другая, наоборот, видела в S & M закономерное следствие феминизма. Некто из союза «Красный удар» утверждал, что пресловутая война полов не более чем фикция и сам он мечтает только о сильных женщинах, то есть в определенном смысле о возврате к матриархату. Мне даже захотелось познакомить автора с Харриет Тэтчер – моей подружкой из Нью-Йорка, специализирующейся на порке мужчин. В ней он нашел бы то, что искал.

Я участвовал в двух утренних посиделках на телевидении, паре ток-шоу и одном радиожурнале. Я снялся в документальном фильме и стал героем множества интервью. И все это из-за одной новостной заметки. Понятно, что я знал больше, чем говорил и писал, однако держался в рамках официальной версии.

Но шло время – и интерес к «убийствам с розгой» стал угасать. Йеспер Грёнберг вышел на свободу и залег на дно. Ходили слухи, что его жена забрала детей и скрылась в неизвестном направлении.

В одной программе я как-то заговорил об этом. Ведущая – молодая и на вид боевая особа – засомневалась в этичности затронутой темы. Имеем ли мы право поднимать проблему супружеской измены? Что это, как не бесцеремонное вторжение в личную жизнь?

Трудно сказать что-либо толковое на теледебатах, тем не менее мне удалось не на шутку возмутиться и прокричать в камеру, что если Йеспер Грёнберг корчит из себя добропорядочного отца семейства и строит политическую карьеру как защитник семейных ценностей, то избиратель – черт его возьми! – имеет право знать о похождениях своего героя.

Впоследствии газеты, Интернет и «Твиттер» написали, что я ругался в эфире.

Я регулярно звонил инспектору криминальной полиции Эве Монссон, но раз от раза беседы становились все короче. Отчасти потому, что ее расследование топталось на месте, отчасти потому, что Эва не располагала всей информацией об убийстве в Гётеборге. Казалось, сейчас она больше занималась расстрелами эмигрантов в Мальмё.

Инспектор Бенни Йоранссон обнаружил не только полное отсутствие чувства юмора. Он даже не считал своим долгом перезванивать мне, если я не заставал его на месте. Вернее, сделал это лишь единожды, дабы сообщить, что новостей для меня у него нет. Кто их поймет, гётеборгцев!

Если поначалу я проверял электронный ящик по многу раз в день, то теперь заглядывал в него все реже. Мой аноним молчал, отчего я чувствовал одновременно разочарование и облегчение. Разочарование – потому что терял последнюю нить, связующую меня с разгадкой случившегося с Ульрикой Пальмгрен и Юстиной Каспршик. Облегчение – потому что во время бесед с полицейскими совесть мучила меня все меньше.

Если время и дает нам способность забывать, то далеко не всегда предоставляет возможность ею воспользоваться.

Вскоре объявился Карл-Эрик Юханссон и сообщил, что в редакции накопились письма на мое имя. Целая коробка – и вахтеры не знают, что с ней делать. А через несколько минут мне позвонили из Гётеборга, но это единственное, что я успел заметить, – на дисплее тут же высветилось: «скрытый номер».

В тот момент я сидел не в кафе «Иль», а в «Меллквисте», заведении на Рёрстрандсгатан в Стокгольме, в котором обычно не пишу, а читаю. Недавно в нем добавился еще один зал – владельцы купили помещение бывшей табачной лавки и сломали стену, – так что теперь «Меллквист» вмещал больше десяти человек. В одиночестве я обычно устраивался в старом отсеке, возле окна, откуда открывался великолепный вид на улицу, людей и автомобили. Если же кого-нибудь ждал, выбирал столик в новом зале, более просторном.

Итак, я принял вызов.