Наказать и дать умереть - Матс Ульссон

Итак, я принял вызов.

– Вы Свенссон? – спросил мужской голос с сильным английским акцентом.

– Да, это я.

– Тот, который писал об убийстве в отеле в Гётеборге?

– Именно.

– О’кей. Ничего, если я перейду на английский?

– Ничего.

Мы продолжили по-английски, мне показалось, он даже сорвался на кокни, когда спросил, согласен ли я ему заплатить.

– За что? – удивился я.

– За информацию, – пояснил мужчина.

– Какую же?

– Возможно, я вспомнил бы кое-что из того вечера.

– А именно?

– Ну… вы понимаете, о чем я… политик и шлюха…

Я собирался возразить, что Ульрика Пальмгрен не занималась проституцией, но вместо этого вышел на улицу, желая продолжить разговор без помех. Я направился к станции метро на площади Святого Эрика, но на углу возле банка играл саксофонист. Пришлось повернуть в другую сторону.

– И что вы можете мне сообщить? – поинтересовался я.

– Мне кажется, я его видел.

– Кого?

– Того типа.

– Грёнберга?

– Who tha fuck is that?[23]

– Политик.

– Да, и его. Но и другого тоже. Сколько я получу?

– Все зависит от того, что вы нам скажете.

– Я хочу тысячу фунтов.

– Даже не знаю, сколько сейчас платят за такое газеты.

– У нас бы выложили миллион.

– Так вы действительно англичанин?

– Я устал от Гётеборга, от этих дождей, я хочу домой…

«Конечно, – подумал я. – В Англии всегда прекрасная погода».

– А почему вы не объявились раньше? – поинтересовался я. – И почему не обратились в полицию?

– Fack tha police![24]

– Где вы?

– В вашем гребаном Гётеборге.

– По какому номеру я могу с вами связаться?

– Я сам вас найду, через коммутатор.

– Но я должен буду кое с кем переговорить, – объяснил я. – Я больше не работаю в газете. Мне нужно заручиться поддержкой редактора и уладить массу вопросов, прежде чем я смогу дать вам ответ.

– Тогда валяй, а я перезвоню через час, о’кей?

– О’кей, – согласился я. – А как тебя зовут?

Но он уже дал отбой.

И хотя я недавно звонил Карлу-Эрику Юханссону, пришлось побеспокоить его снова и получить подтверждение того, что я уже знал, во всяком случае, с достаточной долей вероятности: газета может заплатить за информацию, но сумма зависит от объема и ценности последней.

– Он хочет тысячу фунтов, – сообщил я.

– Фунтов? – удивился Карл-Эрик.

– Да, это около пятнадцати тысяч крон.

– Нет, фунт сейчас стоит дешевле, – возразил Карл-Эрик. – Но десять-двенадцать, думаю, ты можешь обещать смело, если его сведения действительно окажутся ценными. А они должны быть чертовски ценными, потому что больше двух-трех тысяч мы обычно за такое не даем. Даже в провинциальной газете, где я одно время работал, выкладывали сотню только за то, что человек сообщал о необыкновенно высоком папоротнике у него на огороде.

– Или о морковке, похожей на член с яйцами, – добавил я.

– Нет, нас интересовали только папоротники. А почему, собственно, в фунтах?

– Он англичанин. Утверждает, что был в том пабе в Гётеборге, когда убили девушку. Якобы видел того, кто был с Грёнбергом.

– И почему он не объявился раньше?

– У меня сложилось впечатление, что он не дружит с полицией. И он торопится домой, в Англию. Говорит, ему надоели дожди.

– В Англии их, конечно, не бывает.

Распрощавшись с Карлом-Эриком Юханссоном, я вернулся в «Меллквист», сел на табурет у окна и стал ждать.

Он перезвонил через час и семь секунд – время, за которое я успел выпить три чашки капучино и съесть липкую имбирную булочку.

– Это я.

– Я понял.

– Что они сказали?

– С оплатой все о’кей, в разумных пределах конечно. Но для начала я хотел бы что-нибудь услышать от тебя, ты понимаешь?

– Sure[25], – ответил он. – Ты в Стокгольме?

– Да.

– Можешь ко мне подъехать?

Я попытался возразить, однако спустя два часа уже рулил по Е4 к югу от Стокгольма. По дороге забрал из газеты свою почту. Карл-Эрик оказался прав: коробка выглядела угрожающе.

А я-то думал, народ перестал писать журналистам бумажные письма.

Было тепло почти по-весеннему. Облака, окутавшие небо над Стокгольмом, рассеивались по мере моего продвижения на юг. Я остановился на заправке в Гренне, чтобы купить колбасок гриль с пюре и выпить на удивление вкусный кофе из автомата, и вдоволь насладился прекрасным видом на озеро Веттерн, расположившись на берегу за столиком для пикника.

Коробка с корреспонденцией была при мне. Я решил заняться письмами, однако вскоре понял, что бо́льшая часть их не содержит и малой толики здравого смысла.

Те, кто говорит о новом уровне коммуникации между СМИ и обществом, плохо представляют себе время бумажных писем с простой маркой на конверте.

В коробке я сразу заметил несколько серьезных посланий, не менее содержательных, чем профессиональные статьи газетно-журнальных дебатов. Между ними попадались и другие – злобные выпады, сгоряча набросанные ручкой или даже карандашом. Их авторы – в основном мужчины за семьдесят – во всем винили феминистку Гудрун Шюман, мусульман или Златана Ибрагимовича. Или просто писали о том, что «любая баба заслуживает хорошей взбучки».

Я давно не получал мейлов от предполагаемого убийцы, из чего сделал вывод, что он мог перейти на бумажные письма. Только это и заставило меня еще раз пересмотреть содержимое коробки. С первого взгляда на конверт я определял, стоит ли его вскрывать, – я для этого достаточно опытен.

В результате около дюжины писем я отложил в сумку с ноутбуком, которая лежала рядом со мной на переднем пассажирском сиденье. Остальные вместе с коробкой выбросил в обнаружившийся за бензозаправкой мусорный бак. После чего снова взял курс на Гётеборг.

Англичанин захотел встретиться в пабе «Паддингтон», что на Санкт-Паулигатан, 1.

Это почти wasteland. Пустошь.

Так далеко я заезжал лишь раз, когда только купил GPS и столь плохо его запрограммировал, что отклонился от шоссе в неизвестном направлении. Я долго блуждал возле какого-то Ульскрукена, прежде чем, ориентируясь на парк аттракционов с «американскими горками», выбрался оттуда через Лисеберг, Готиа-Тауэрс и «Гамла-Уллеви» – непонятно почему так названный совершенно современный стадион.

Сразу после Буроса солнце скрылось за тучами, а когда я поворачивал на Ландветтер, в ветровое стекло снова хлестал дождь, и в воздухе пахло осенью.

В памяти всплыли изображения англичан из книжек моего детства: элегантные, подтянутые, непременно в котелках и с зонтиками в руках, если, конечно, они не были солистами «Роллинг стоунз». Они разговаривали на той разновидности английского языка, которую называют королевской, и были джентльменами до мозга костей.

Тогдашний англичанин был продуктом двух мировых войн и послевоенной нищеты, нынешний – современного изобилия и нездоровой пищи. Рommes frites[26], чипсы, бекон и несколько литров пива в день – в результате все население поголовно страдает избыточным весом. А с утонченностью было покончено, когда первые футбольные фанаты, высадившись на континенте, разбили стекла в витринах магазинов и помочились в фонтаны.

Не могу похвастаться, что знаю гётеборгские пабы, но два-три, в которые заходил на Авевине[27], показались мне отвратительными. Из разряда тех, что называют плескальнями и где плещут в лучших английских традициях или, скорее, даже в ирландских.

Именно ирландские пабы стали у нас настолько популярны в последнее время, что любой швед считает себя экспертом по «Гиннессу», даже если выговаривает это слово далеко не с первого раза.

Но англичанин, поджидавший меня в «Паддингтоне», пил не «Гиннесс». Он сидел за маленьким столиком в глубине зала с чем-то больше похожим на пинту «Битера». Собственно, я не знал, кто это, пока он не помахал мне.

Он узнал меня, потому что видел по телевизору.

Англичанин оказался совсем не толстым, скорее крепким, с темными короткими волосами. Высоко закатанные рукава рубахи открывали предплечья, сплошь покрытые татуировками, значение которых я мог истолковать лишь предположительно. Меня не удивило, что во рту у него сильно недоставало зубов, а те, что сохранились, производили отталкивающее впечатление – всем известно, что англичане панически боятся дантистов.

– Закажи себе «Битер», – посоветовал он. – Пиво здесь настоящее, не сравнить с мочой, которую продают в пабах на Авенине.

Я попросил минеральной воды, рискуя получить бутылкой в лоб. Оно и понятно: бармен, гордящийся богатейшим ассортиментом пива самых экзотических сортов, мог воспринять такой заказ только как оскорбление. Даже по другую сторону Е6.

Информатор представился как Джимми. Он нервно постукивал по своему бокалу, и я заметил, что у него изгрызены ногти. На всех пальцах, кроме указательного правой руки. При этом его белая футболка была безупречно чистой, без надписей и картинок и аккуратно заправлена в голубые джинсы.