Наказать и дать умереть - Матс Ульссон

Я продолжал двигаться на юг, и, когда миновал Хальмстад и въехал на территорию Сконе, небо стало совсем чистым, без единого облачка. Я свернул с трассы на шоссе 112, которое вело к Хёганесу.

Напротив Юнсторпа я увидел с правой стороны щит с указателем на Мёлле и продолжил путь вдоль берега, к Сольвикену.

Чем ближе подходило море, тем извилистее и у́же становилась дорога. Я миновал две или три фермерские усадьбы наверху, возле большой дороги, а потом потянулась череда коттеджей, изначально бывших обыкновенными дачными домиками, но потом перестроенных. Среди них выделялись особняки старой постройки, из тех, что наследуются из поколения в поколение и внушают особое почтение на фоне новоделов с патио, балконами и широкими панорамными окнами с видом на залив.

Это был совсем небольшой поселок, не сравнимый ни с Торековом, ни с тем же Мёлле. Несколько лодок с подвесными моторами качались на волнах возле деревянных мостков, но многочисленные летние парусники все еще томились в сараях.

Списывались в утиль старые суда, на смену частным лавочкам и мастерским приходили более крупные совместные предприятия. Как и все гавани мира, рыбацкие поселки в Северо-Западном Сконе переживали смену эпох. Сегодня не оседлаешь, как раньше, с утра велосипед и не отправишься на побережье за свежей рыбой. Теперь лишь немногие могли позволить себе жить за счет рыбной ловли – те, кто имел большие катера, на которых мог уходить в многодневные рейды по Северному морю.

Но и тем, кто еще развлекался рыбалкой по выходным, было чем поживиться в Хельсингборге, Хёганесе и Энгельхольме.

Ресторан располагался высоко на берегу, откуда открывался фантастический вид на гавань и море, в низком длинном доме с широкими окнами и террасой.

Я вышел из автомобиля и поднялся по деревянной лестнице. Вокруг не было ни души, только откуда-то из-за здания доносились голоса. Я направился туда и увидел Симона Пендера. Яркое весеннее солнце плохо прогревало воздух, но на Симоне был пробковый тропический шлем и шорты цвета хаки до колен, из-под них выглядывали бледные ноги. Мой приятель о чем-то разгоряченно спорил с мужчиной, который стоял на лестнице-стремянке и занимался ремонтом водосточной трубы.

– Ты понимаешь по-литовски? – спросил, повернувшись ко мне, Симон.

– Нет.

– Что это, если не закон подлости? – возмутился Симон. – Стоило мне выучить польский, как поляки исчезли, а вместо них появились люди из Литвы. Этот, – он показал на мужчину на лестнице, – не понимает ни по-шведски, ни по-немецки, ни по-английски.

– Ты говоришь по-польски? – удивился я.

– Не то чтобы… – замялся Симон. – Но я знаю, как отличить польский автомобиль среди тысячи остальных.

– Как?

– По лаку.

– Да ну?

– По лаку, говорю тебе.

С Симоном Пендером мы познакомились в очень закрытом гольф-клубе, куда я одно время ходил делать репортажи. Газета хотела скандальный материал о том, что там пьют, едят и, вообще, кто купается в этой невообразимой роскоши. Читателю предоставлялось судить самому, почему юным футбольным звездам и ученицам школы верховой езды бывает столь трудно выкроить время для тренировок. Симон Пендер работал там старшим официантом. Впоследствии мы встречались с ним во множестве других ресторанов Стокгольма, в то время как юные футбольные звезды и ученицы школ для верховой езды продолжали борьбу за возможность заниматься любимым видом спорта без меня.

Симон был высокий и громкоголосый и имел за плечами интересную жизнь. Он успел побывать и официантом, и теннисистом, и тренером по гольфу, и карточным шулером, плавал на круизных судах вдоль берегов Швеции, Таиланда, Вьетнама, Англии и Гонконга. Его отец был англичанином, а мать шведкой. Сейчас он прервал разговор с человеком на лестнице и направился к ресторанной кухне.

– Ты голоден? – спросил он меня. – У меня свежее мясо прямо со скотобойни. Могу приготовить его под луковым соусом.

– Звучит аппетитно, – ответил я.

– Останешься ночевать? У меня, конечно, нет лишних постельных принадлежностей, но имеется кровать, на которую можно положить надувной матрас.

– Нет, мне надо в Мальмё.

– И что ты там забыл?

– Пока не знаю.

Это было чистейшей правдой.

Иногда меня охватывал непонятный дух беспокойства, заставлявший то пускаться в путь, то возвращаться домой без особой причины и цели. Всю свою жизнь я старательно избегал Мальмё, но почему-то попадал туда снова и снова, прекрасно зная, что не задержусь и что меня вскоре потянет обратно.

Пообедав, мы с Симоном вышли с чашками кофе в руках осмотреть дом, в котором мне предлагалось остановиться. Мужчина из Литвы все еще стоял на лестнице и, судя по грохоту, стучал молотком по водосточной трубе.

«Мой» дом был немного в стороне от ресторана, в березовой роще. В нем стоял спертый, сырой запах, какой обычно бывает в брошенных на зиму помещениях. Но он оказался просторнее, чем я ожидал, – три большие комнаты и кухня внизу и две спальни с кладовкой на втором этаже.

Из окна на кухне открывался вид на гавань и залив.

– Этот дом тебе, должно быть, дорого обходится? – спросил я.

– Не дороже, чем остальные, – ответил Симон.

– А сам где живешь?

– В Энгельхольме. Располагайся здесь, когда захочешь.

Я уже хотел.

И все же, распрощавшись с Симоном, я сел в машину и двинулся дальше на юг, снова снял номер в «Мэстере Юхане» в Мальмё, где таки написал требуемые три тысячи знаков, хотя Мартин Янзон и не прислал свое фото в костюме. Я из тех, кто иногда позволяет людям садиться себе на шею.

Выходя из отеля, я перекинулся парой фраз с приветливой регистраторшей на ресепшене, поскольку и здесь меня тревожили те же проблемы, что и в «Элит Плаца» в Гётеборге.

– У вас есть номера, куда можно пройти из гаража, минуя регистрационную стойку? – поинтересовался я.

– Да, но нам придется отпирать гараж, чтобы впустить вас.

– Это если с машиной. А можно ли проникнуть внутрь, зная код замка?

– В принципе да, – ответила девушка. – Правда, у нас там камеры наблюдения.

Она показала на маленький экран у потолка, на котором я узнал подъезд к гаражу в черно-белом цвете.

– Но у вас ведь не всегда бывает время смотреть этот телевизор, – предположил я, – и тогда, зная код, можно проскочить вовнутрь. Или проскользнуть, спрятавшись за въезжающим в гараж автомобилем…

– Да, но для машины все равно придется открывать ворота, а это мы обязательно увидим, – объяснила регистраторша.

И была права. Я задумался.

– А вы не записываете то, что снимается на камеру?

– Нет, на это нужно специальное разрешение, – ответила девушка. – Мы следим только за тем, что происходит в настоящий момент.

Иногда они заставали там целующиеся парочки или мужчин, которые мочились на стену. Она призналась, как весело бывает в таких случаях нажать кнопку громкоговорителя и прокричать что-нибудь людям, которые и не подозревают, что за ними ведется наблюдение.

Я направился в «Кин-Лонг», куда Чьен заманил меня обещанием нового рыбного блюда. Собственно, я клюнул бы на что угодно, мне было все равно.

Я и раньше не особенно верил, что убийца протащил Юстину Каспршик в номер мимо регистрационной стойки. Теперь же точно знал: у него была другая возможность это сделать. Но кому известен код замка?

Охране? Да, вероятно. Почтальону? Но в гараж не носят корреспонденцию. Парковщикам? Возможно.

Ведь это был, в конце концов, гараж парковки, а значит, к нему должны иметь доступ не только сотрудники отеля.

Небо было все еще ясным, когда я пересек площадь Густава Адольфа и остановился у ворот дома Ульрики Пальмгрен. Табличку с ее именем уже сняли и заменили другой. Теперь здесь проживал некто Т. Юнгберг.

Рыбное блюдо Чьена оказалось смесью филе пикши, кальмара, креветок и морских гребешков, приправленной легким чесночным соусом. Я взял к нему южноафриканский совиньон-блан. А после кофе с коньяком окончательно размяк и почувствовал себя одиноким.

Я посмотрел в окно, на отель на противоположной стороне улицы. Льющийся оттуда свет показался мне странным. Сейчас этот отель назывался «Хилтон», но, когда он только открылся, все знали его как «Шератон», и пол-Сконе съезжалось сюда, чтобы с высоты птичьего полета полюбоваться Мальмё, Эресундом и, если повезет, увидеть Копенгаген.

Не сразу я понял, что именно меня насторожило. Полная луна. Ее свет, зловещий и насмешливый, отражался в окнах отеля.

В свете серебристой луны…

Откуда эта строчка, из песни?

На следующее утро я сидел в зале для завтраков с кипой газет и размышлял, не поехать ли мне в Копенгаген, погода для этого была самая подходящая.

Я вспомнил, что «В свете серебристой луны» действительно известная мелодия из репертуара Фэтса Домино[35]. Она звучала в одноименном фильме с Дорис Дей в главной роли. Разве не там были садомазохистские сцены с ее участием? Я достал мобильник и зашел на сайт фильма. В свое время раздобыть этот фильм было нелегко, но теперь в Интернете можно найти все.