Стена памяти (сборник) - Энтони Дорр

Она дважды моргает. Еще, может быть, губы облизнула. Может, нет.

Он (запнувшись):

– Все клетки имеют что, Мисти? Клеточную мембрану, цитоплазму и генетический материал, правильно? Это касается дрожжей, мышей, людей – не важно…

Мисти улыбается и, постукивая кончиком ручки по столу, смотрит куда-то вдоль прохода.

Горы коричневеют. Лесные пожары застят дымом солнечный диск. У Имоджины нет сил сесть в машину и ехать с работы домой. Она не может себя заставить даже подняться из-за рабочего стола. Скринсейверная рыба плывет и плывет по экрану монитора, за окном все меркнет, тускнеет, потом чернеет, а Имоджина все сидит в рабочем пластиковом кресле, чувствуя, как давит на нее всем своим весом офисное здание.

Любой человек имеет право встать и уйти. Белый свет достаточно обширен. Можно забрать свои четыре тысячи долларов наследства и рвануть прямиком в аэропорт, чтобы, пока боль разбитого сердца не успела тебя догнать, оказаться уже где-нибудь посреди пустыни, где слышен будет лишь собачий лай и никто в радиусе трех тысяч миль не будет знать твоего имени.

Безжизненное ничто постоянно и вездесуще. Безжизненность – правило. Жизнь – исключение.

Уже чуть ли не в полночь она съезжает с шоссе на темную подъездную дорожку, а в гараже, прежде чем встать и пройти в дом, роняет голову на баранку: стыд сковывает ей все тело, сочится из подмышек.

Надо в это дело внести ясность, думает она. Либо я способна иметь ребенка, либо не способна. И от этого уже отталкиваться.

Но никакой ясности нет как нет.

И почти сразу же Герб получает мейл от [email protected] Тема – Нейроны.

в общем, если, как вы сказали позавчера в аудитории, все, что мы чувствуем, мы чувствуем благодаря нейронам, и все рецепторы работают одинаково, перекачивая туда-сюда всякие эти ионы, почему от некоторых вещей делается больно, от некоторых щекотно, а от других чувствуешь холод?? почему иногда бывает так приятно профессор росс и почему, если за все наши ощущения отвечают нервные волокна, у меня такое СИЛЬНОЕ ЧУВСТВО, хотя рецептор мой как раз никто не стимулирует, то есть профессор росс я что-то чувствую, а ведь ко мне вообще никто не притрагивался и сейчас тоже не трогает??

Герб читает, перечитывает сызнова. Потом еще раз. Дело происходит в среду утром, и ломтик поджаренной булки, намазанный земляничным джемом, он так до рта и не доносит. Воображает ответы: Это сложный вопрос, Мисти… или: Понимаете, Мисти, существуют фоторецепторы, механорецепторы и хеморецепторы… или: Давайте это обсудим подробнее… или: Встретимся в пятницу в 4 пополудни у меня в машине, волноваться не надо, потому что ОТ МЕНЯ ВЫ НЕ ЗАБЕРЕМЕНЕЕТЕ… Но тут же соображает, что она-то как раз может от него забеременеть, ему для этого только и потребуется, что захотеть: два слова, три улыбки, и ее яичники – здоровенькие, спеленькие, двадцатилетние, овоцитами так и кишащие, – навыдают яйцеклеток, которые мало того что почти в два раза младше Имоджининых, они у нее вообще небось оснащены какими-нибудь лучевыми аттракторами{66}, так что притянут кого угодно, даже его полумертвых сперматозоидов, все три их жалких процента.

Потом он думает о щиколотках Мисти, о ее ключицах; вспоминает внешность двадцатилетней девчонки с блеском на веках и именем, которое звучит как прогноз погоды.

Из кухни доносится звук отодвигаемого стула. Герб делает письму Delete и сидит у монитора, ждет, красный как рак.

Они поженились через шесть месяцев после того, как Имоджина вернулась из Марокко. На медовый месяц он свозил ее в Монтану, повел тропой, проложенной вдоль линии опор лыжного подъемника; на ее голые руки брызгал моросящий дождик, колени с шорохом раздвигали выжженную солнцем сырую траву, а оставшиеся внизу опоры подъемника сиротливо маячили в дымке дождя. Он все предусмотрел: взял бутылку вина и салат с курятиной.

– Ты знаешь, – сказал он ей в тот день, – я думаю, наш брак – это навсегда.

И вот 2004-й, они женаты почти одиннадцать лет. Он сдает в деканат ведомость с оценками, которые выставил студентам за летнюю сессию, потом садится в уголке бара в торговом центре «Коулз» и выпивает кружку вкусного темного пива.

Потом едет к бассейну Корбетта{67}. На скамейках под сорокафутовой фреской с изображением ковбоя сидят какие-то люди, все без пиджаков. Найти Мисти Фрайди не так уж сложно – вот она: на голову выше остальных девушек, вся гладенькая в темно-синем с белыми полосками закрытом купальнике. Плавательная шапочка на ней золотая. Герб в своем камуфляжном обмундировании обливается потом. Пловчиха на дорожке, по которой предстоит плыть Мисти, выполняет разворот и устремляется обратно. Мисти становится на стартовую тумбу, опускает на глаза защитные очки. В помещении жуткое эхо: голоса отдаются от потолка, от вспененной, волнующейся воды. Давай-давай, Тэмми! Бекки, нажми! У Герба такое ощущение, будто он пробивается сквозь внутренность живой клетки, расталкивает митохондрии{68}, при этом заряженные ионы повсюду так и прыгают, отскакивая от мембранных оболочек, все вокруг яростно развивается и само себя перестраивает.

Однако, если взглянуть иначе, все неподвижно. Мисти стоит, присогнув колени; ее руки вытянуты над головой. Мгновение, когда ее товарка по команде вот-вот коснется стенки и Мисти прыгнет, словно растягивается, превращаясь в минуту, в час. От перешедшего из воды в воздух хлора у Герба першит в горле.

Мисти уходит под воду; Герб спешит назад к своему джипу. По пути твердя себе, что это просто биология, химический выплеск желания, он действует на спинной мозг, и тот трепещет, как осиновый лист под ветром. И это правда. Но есть вопросы. Нет преступления, если нет действия. Разве не этому учат в воскресной школе? В одном Мисти права: действительно странно, как люди ухитряются заставлять других что-то чувствовать, совершенно к ним не прикасаясь.

Заводит двигатель, едет к дому. На западе солнце заходит за пик Медисин-Бау, выстрелив вверх стрелами золотых и серебряных лучей.

– Всех обстоятельств не учтешь, – сказала однажды Гербу мать, распределяя кончиками пальцев крем под глазами. – Долговечность брака зависит от многих факторов. Поди пойми, что у людей происходит за закрытыми дверьми.

Герб входит в дом, а Имоджина сидит там за кухонным столом вся в слезах. В угасающем свете дня ее волосы все такие же белые и чуть не светятся.

Потом они ждут, потому что клиника согласна снова ими заняться только в начале октября. На сей раз медсестер они уже знают по именам, знают дозы и схемы приема препаратов; даже медицинский язык для них уже не тайна за семью печатями. Короб с лекарствами стал меньше: у них уже есть стаканчики для образцов, спиртовые салфетки, шприцы. Имоджина опускает резинку пижамных штанов; Герб вонзает иголку первого шприца.

В офисе «Сайклопс инджиниринг» секретарши натягивают под потолком фальшивую паутину{69}. В кабинет к Гербу приходит в гости Гесс, уже не очень новый преподаватель ботаники, угощает сэндвичами – с индюшатинкой, с маринованными помидорчиками… Затевает разговор о беременности своей жены, о том, как она блюет в кухонную раковину и как их еще не родившаяся дочка уже размером с авокадо.

– Это ж спятить можно! – говорит он. – Ты только представь: каждый наш студент, каждый, кто живет в этом городе, вообще каждый из когда-либо живших на планете людей на белый свет появился только потому, что два человека трахнулись!

Герб улыбается. Едят.

– И сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь{70}! – кричит Гесс, и крошки хлеба пополам с клочками салатных листьев разлетаются по столу.

Ночью Имоджине снится сон: они с Гербом сидят на диване с цветастой обивкой в комнате у слепой старухи, пьют охлажденный чай, и слепая задает им вопросы об их сексуальной жизни. Входит мать Имоджины, таща за собой две старые покрышки. Слепая старуха делает Имоджине УЗИ. Под потолком, хлопая крыльями, мечутся голуби.

Подкожно. Внутримышечно. Герб вывинчивает использованные иглы, бросает их в контейнер для острых предметов. Выстраивает перед Имоджиной в ряд таблетки. По двору, цепляясь за будылья шалфея, стелется низовой туман, земли не видно вовсе. Между кормушками, как привидения, мечутся несколько вьюрков.

На работе Имоджина объясняет региональному менеджеру Эду Коллинзу, зачем и впредь ей часто будет нужно уходить с работы пораньше. Задирает подол юбки и показывает ему все разнообразие синяков и кровоподтеков, оставшихся после инъекций. Ягодица выглядит так, словно на ней взорвался гроздью какой-то медленный сине-лиловый фейерверк.