Стена памяти (сборник) - Энтони Дорр

Ну почему она – это не я? – думает Имоджина.

Вайоминг поворачивается к Солнцу боком. До свидания, каролинские утки. До свидания, домо́вые крапивники{48}. Счастливого пути, маленькая желтая древесница{49}, – надо же, села вчера на заоконную кормушку и, прежде чем взяться за еду, глянула на Имоджину и подмигнула! Брошенные шины вмерзают в землю. А птицы разлетаются по своим суровым маршрутам миграции.

– А вы-то что же? – спрашивает брат Герба. (Это уже в Миннесоте, на праздновании Дня благодарения. Мать Герба наклоняет голову, вдруг заинтересовавшись. Племянники Герба стучат вилками и ножами по столу, как барабанщики.) – Вы вообще думаете когда-нибудь детьми обзаводиться?

Герб бросает взгляд на Имоджину:

– Конечно. Но ведь это ж… такое дело…

Во рту у Имоджины кусок тыквенного пирога превращается в цемент.

– Ну, вы уж не тяните слишком долго, – говорит жена брата Герба. – Вы ведь не хотите на выпускной концерт своего чада ехать в инвалидном кресле?

А вот другие такие же моменты. Двухлетний племянник Герба без приглашения залезает Имоджине на колени и вручает ей книжку-раскладушку «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай».

– Вот тако-ой ширины! – говорит он, переворачивая страницы. – Вот тако-ой вышины!

Он извивается и ерзает, прижимаясь всем телом; от его волос пахнет глубоким холодным озером в летний день.

На следующий день в аэропорту Герб дергает Имоджину за рукав и показывает ей туда, где газетные автоматы. Оказывается, у автоматов стоит женщина с беловолосыми двойняшками в комбинезончиках. Двойняшки – лет, наверное, трех – подпрыгивают на носочках и поют про паучка, которого вымыло из водосточной трубы. Допев, смеются, хлопают в ладоши и принимаются бегать вокруг матери кругами.

Когда Имоджине был двадцать один год, ее родители одновременно погибли: на шоссе номер 506 их «бьюик-лесейбр» занесло, и в миле от дома они улетели в канаву. На дорожном полотне не было ни льда, ни встречного транспорта, а «бьюик» ее отца был совершенно исправен. В полиции это назвали несчастным случаем. Две недели Имоджина и Герб, держа перед собой на блюдечках вафельки-«трисквиты», выстаивали в самых разных, но всегда перегретых и чересчур забитых барахлом гостиных, а потом Имоджина закончила колледж и мигом улетела в Марокко.

Три года она прожила в Рабате{50} в однокомнатной квартирке без холодильника и с одним окном. Там нельзя было носить ни шорты, ни короткие юбки и нельзя было выйти из дома с мокрыми волосами. Иногда она целыми днями торчала у себя на кухне, читая детективные романы. Ее письма того времени были длинными, по нескольку страниц, и Герб снова и снова их перечитывал, положив на торпедо своего джипа.

…А голуби тут водятся двух пород. Одни такие толстенькие, называются «голубь каменный» – это те, что водятся и у нас. Вечерами они сидят на карнизах и воркуют. Но есть еще и другие голуби – с беленькими полосочками на шейках. Это крупные птицы, они собираются в огромные стаи и принимаются кружить над домами, – получаются этакие темные посверкивающие колеса, которые вращаются, как мобайлы, сделанные из металла. Иногда по утрам на них пикируют вороны, и тогда голуби пронзительно кричат, а мне с кровати кажется, что это плачут и просят помощи какие-то летающие младенцы.

О родителях она никогда вслух не упоминала. Однажды написала: Ремнями безопасности здесь никто не пользуется. А в другой раз: Надеюсь, ты у себя в джипе всегда возишь сзади мешки с солью{51}. Это было сразу после того, как она уехала. Потом она там понемногу прибилась к Корпусу мира{52} и стала работать со слепыми женщинами.

В те годы Герб не раз останавливался у туристического агентства «Дестинейшнз тревел», что в самом центре Ларами, и подолгу смотрел, как вертится у них в витрине полутораметровый пластиковый земной шар, но купить авиабилет так себя и не заставил. Встречаться они начали всего за четыре месяца до гибели ее родителей. А туда, в Африку, она его ни разу не приглашала.

Он слал ей вежливые светские ответы: про поездку автостопом на озеро, про новый сорт зерновых хлопьев, который ему понравился… С любовью, Герб, решительно завершал он эти письма, но чувствовал себя при этом как-то глуповато. Его беспокоило, не слишком ли эти его письма длинные. А также не слишком ли они короткие.

В 2004-м, после шестнадцати месяцев бесплодных попыток забеременеть, Имоджина обращается к гинекологу. Тот составляет план диагностических мероприятий. Надо провериться у эндокринолога. Уролога. Сделать кучу анализов.

– Во всяком случае, – говорит он, – отчаиваться пока не время.

– Отчаиваться не время, – говорит Имоджина Гербу.

– А я и не отчаиваюсь, – пожимает плечами тот.

Сделали анализ на СПИД. Анализ на гепатит. Через два дня Герб мастурбирует в двухсотграммовый специальный стаканчик и едет с ним к урологу в Шайенн{53} – это шестьдесят шесть миль на восток по шоссе «Интерстейт-80». Стаканчик едет в красивом маленьком рождественском пакетике (на корпоративах в таких раздают подарки), потому что бурые бумажные пакеты у них с Имоджиной кончились. Пакетик с изображенным на нем улыбающимся Санта-Клаусом стоит на пассажирском сиденье рядом с водителем. Образчик спермы едва покрывает донышко стакана. Мучит мысль: неужто есть мужчины, способные разом накончать такой стакан доверху?

В тот же вечер Имоджина уходит с работы рано: сегодня ей надуют живот углекислым газом. Потом через шейку матки в фаллопиевы трубы введут контрастное вещество. Таким манером подготовленную, ее везут в рентгеновский кабинет, где пахнущая арахисовым маслом медсестра с сережками в виде мультяшной собачки Снупи прикрывает Имоджине грудь свинцовым фартуком и просит ее сохранять полную неподвижность.{54} Медсестра уходит; Имоджина слышит, как оживает рентгеновский аппарат: с тихим жужжаньем в нем начинают бегать электроны. Она закрывает глаза, старается не шевелиться. Все это время ее, видимо, пронизывают лучи.

Шесть дней спустя звонит телефон. Врачи обмозговали ситуацию. Двухфакторное бесплодие. В общем и целом, Имоджина удостаивается трех слов: синдром поликистозных яичников{55}. Герб – двух: серьезный дефицит. Подвижности, концентрации, чего-то еще. Оказывается, только три процента объема его спермы жизнеспособно.

У Герба буквально вытягивается лицо. Он ставит полусъеденный ломтик дыни на стол, уходит в туалет и там запирается. Имоджина ловит себя на том, что неотрывно смотрит в пространство между столом и холодильником. Обнаруживает там пыль и один малюсенький овсяный бублик «чирио». Из туалета доносится стон. Потом там спускают воду. Одной рукой Имоджина тихонько щупает живот.

Все утро она сидит за компьютером, утопая в воспоминаниях. Автобус лезет вверх, каждый новый слой воздуха все холоднее; горы бурые, как картон, небо фосфоресцирует. Вот чей-то двор. Там в мусоре роются газели. На деревенских крышах спят овчарки.

– Ни родителей, ни мужа, ни детей, – как-то раз поведала ей одна слепая старуха. Ее взгляд втягивал в себя, как вакуум; Имоджина не знала, куда смотреть. – Я сама себе и род, и племя.

Экран компьютера перед ней расплывается. Она кладет голову лбом на стол.

– Что ты бесишься? Имоджина, ты на меня, что ли, злишься?

Герб ничего не может с собой поделать: он почти воочию видит, как это вновь и вновь в ней начинается – туманный вихрь, будто перед его лицом крутятся лопасти вентилятора.

– Ни на кого я не злюсь, – говорит она.

Она приходит к выводу, что их неудачи были с самого начала неизбежны. Предначертаны. Генетически предопределены. Вся эта их неприспособленность, робость, их непохожесть на других. Она всегда робела, всегда жила далеко от города, всегда много читала, а когда одноклассники приглашали на танцы, всегда отвечала «нет». Имоджина Снежная Королева. Имоджина мечта онаниста. Слишком миниатюрная, слишком бледненькая, слишком хорошенькая. Слишком ранимая.

– Все прекрасно, – объявляет она Гербу за обедом, во время передачи «Своя игра».

Куда уж прекрасней: десять лет старались не залететь, а теперь оказывается, это и без того было невозможно.

У Герба собственная теория: это все шины во дворе. Целое кладбище, семнадцать металлов, шестнадцать видов углеводородов, все это просачивается в колодец, льется из душа, попадает в макароны, и теперь яды пропитали их изнутри.

Опять анализы. Имоджину подвергают лапароскопии, в ходе которой врач десять раз протыкает ее яичники электрохирургической иглой. Герб мастурбирует в другой стаканчик, опять предпринимает полуторачасовую поездку в Шайенн, спускает штаны перед другим урологом.