Стена памяти (сборник) - Энтони Дорр

Спина болит, ноги болят, руки в ссадинах. Над темной линией гор расходящиеся круги звездного света. В траве вокруг принимается свиристеть хор ночных насекомых. Луво садится на рюкзак, последний апельсин кладет на колени; череп, завернутый в спальный мешок, ждет двумя метрами ниже. Что остается? Надеть ярко-красную куртку. И ждать.

Возвращение

Уже за полночь рядом с Луво останавливают машину три англоговорящие финки. Из них две по имени Паула. На вид все три женщины слегка навеселе. Вопросов о том, почему у Луво такой измученный вид и как долго ему пришлось их дожидаться, сидя на обочине одной из самых глухих дорог во всей Африке, они задают поразительно мало. Не снимая шапки, он рассказывает им, что занимался поиском окаменелостей, и просит помочь с погрузкой черепа. Что ж, о’кей – они соглашаются и вместе берутся за работу, время от времени прерываясь, чтобы пустить по кругу бутылку каберне, так что через пятнадцать минут череп сперва переваливает через стенку, а потом оказывается в задней части кузова жилого автофургона, дачи на колесах, – там специально освобождают место для громоздкой находки.

Финки путешествуют по Южной Африке. Одной из них только что стукнуло сорок, а остальные рванули сюда с ней за компанию, чтобы это событие отпраздновать. Весь пол фургона по колено завален обертками от съестного, картами и пластиковыми бутылками. Они передают друг дружке толстую, звездообразно надрезанную палку сыра; одна из Паул отламывает от нее клинья и кладет на крекеры. Луво ест медленно, оглядывая свои сорванные ногти и думая о том, что от него, должно быть, попахивает. Тем не менее смех женщин звучит искренне, а магнитола играет рэгги.

– Вот так приключение! – наперебой повторяют они, наводя его этим на мысли о тех нескольких затрепанных книжках, что лежат на дне его рюкзака.

Остановив машину на высшей точке перевала, они выходят и просят Луво сфоткать их около погнутой ржавой таблички с надписью «Die Top»[2]; у Луво возникает чувство, что это ангелы, посланные небесами.

Рассвет застает всех за завтраком: сделав остановку в придорожном городке Матьесфонтейн, они сидят в пустой и гулкой столовой зале гостиницы «Квинз», едят яичницу-болтунью с помидорами. Луво запивает ее ледяной фантой и смотрит, как едят женщины. Их путешествие кончается, и они показывают друг дружке снимки на экране фотокамеры. Страусы, виноградники, ночные клубы.

Покончив с первой бутылкой фанты, Луво принимается за вторую, над ним медленно крутятся лопасти потолочного вентилятора, и три улыбчивые женщины то и дело обращают к нему свои добрые, лоснящиеся от пота лица, как будто в их мире черные и белые это одно и то же, да и другие различия между людьми не так уж много значат; потом они встают и загружаются в фургон, чтобы ехать уже до самого Кейптауна.

Одна из Паул за рулем, две другие женщины спят. За окнами мелькают столбы с телефонными проводами и машут ими, машут, как тонкими крыльями, гнущимися наподобие пологих парабол. Дорога неукоснительно прямая. Паула-водительница время от времени поглядывает назад, на Луво, сидящего на заднем сиденье.

– Болит голова?

Луво кивает.

– А что за окаменелость-то?

– Похоже, что это, ну… были такие, называются горгонопсии.

– Горгоно… чего? Это как та Медуза? Змеи вместо волос и все такое?

– Про это я точно не знаю.

– Хотя те-то просто горгоны. Ну, то есть Медуза и ее сестры. Обращали в камень всякого, кто глянет им в глаза.

– Правда?

– Правда, – подтверждает сорок раз новорожденная финка Паула.

– Эта горгонопсия очень древняя, – говорит Луво. – Из тех времен, когда вся тутошняя пустыня была болотом, через которое текли полноводные реки.

– Понятно, – говорит Паула. Едет, постукивая большим пальцем по баранке в такт музыке. – Так тебе, стало быть, нравится это дело, а, Луво? Приезжать туда и копаться, искать всякие древности?

Луво смотрит в окно. Интересно, что еще таится под обнесенными колючей проволокой пастбищами, под плосковерхими горами, спящими при свете то солнца, то далеких и вечных звезд, под вельдом, кое-где поросшим карликовым кустарником, под всей беспрерывно обдуваемой ветром и с сотворения мира нетронутой землей Кару. Что там таится еще?

– Ну, в общем, да, – отвечает он. – Мне это нравится.

Отель «Двенадцать Апостолов»

Паула подгоняет фургон к самым воротам участка Шефе Карпентера, ставит машину поближе к стене, оштукатуренной и беленой, и все четверо вылезают. Подойдя к камере наблюдения, Луво машет рукой, но ничего не происходит, поэтому все садятся на обочину и ждут. Не успевает пройти и десяти минут, как со стороны улицы появляется сам Шефе в халате: оказывается, он выгуливал своих двух колли. Он узнает Луво, приветствует его и с удивлением разглядывает женщин – их всклокоченные волосы, мятые рубашки, – а когда они, открыв заднюю дверь фургона, вынимают оттуда нечто, завернутое в изодранные останки спального мешка, он целую минуту смотрит на окаменелость, не произнося ни звука. В его глазах при этом одновременно и недоверие, и восторг; он словно не совсем убежден в том, что увиденное ему не приснилось. Потом, когда он обращает взгляд на Луво, у него дрожат губы и чуть ли не слезы на глазах.

Через двадцать минут они стоят в его безукоризненно прибранном гараже, пьют кофе, а освобожденный от каменной начинки череп лежит на крашеном полу. Огромная такая голова, отвоеванная у прошлого и вырванная из привычной среды. Шефе кому-то звонит, приходит какой-то индиец, долго, поглаживая подбородок, разглядывает череп, а потом тоже делает несколько телефонных звонков. Видно, как он взволнован. В течение часа приходят еще трое мужчин посмотреть на череп и на трех беспрерывно зевающих финок и странного мальчишку в шерстяной шапке.

В конце концов Шефе уходит в дом и возвращается одетым в элегантный темно-синий костюм. Говорит, что может предложить миллион четыреста тысяч рэндов. У финок одновременно отпадают челюсти. Они пихают Луво в спину. Потом восторженно вопят, прыгая вокруг гаража. Луво интересуется, сколько Шефе может заплатить ему сейчас, и Шефе переспрашивает:

– Сейчас? В смысле сегодня?

– Сейчас – это значит сейчас, – говорит одна из финок.

Еще через полчаса Шефе выплачивает Луво тридцать тысяч рэндов наличными. Это такая куча денег, что ему приходится к ним в придачу выдать Луво объемистый пластиковый пакет. А оставшуюся сумму Луво просит всю переслать в Кайеличе Феко Гарретту – Сайт-Си, дом В478А.

– Всю сумму? – переспрашивает Шефе, и Луво подтверждает:

– Да-да, всю.

– А как мы узнаем, что вы это сделали? – спрашивает Паула, и Шефе Карпентер обводит их по очереди взглядом, впервые за последние несколько минут оторвав его от окаменелого черепа, словно не верит своим ушам: кто это тут подал голос? Его глаза один раз моргают.

– Теперь вы можете идти, – говорит он.

Когда отъехали квартала на три, Луво с финками прощается, они его по очереди обнимают, суют ему маленькие белые карточки с адресами электронной почты, а одна из Паул не удерживается от того, чтобы тихо всплакнуть, когда Луво под их взглядами вылезает из прокатной дачи на колесах.

У самых ворот парка «Компаниз гарден» есть магазинчик, где торгуют книгами на английском. Туда заходит Луво со своим пластиковым пакетом, полным денег. Отыскивает изданный в бумажной обложке «Остров Сокровищ» и расплачивается тысячерэндовой бумажкой{40}.

Потом ловит такси и велит отвезти его в отель «Двенадцать Апостолов». Водитель смотрит круглыми глазами, потом так же изумленно на него смотрит женщина за стойкой регистрации, но Луво платит наличными, и, приняв деньги, она ведет его по стометровой кремовой ковровой дорожке к черной двери с номером 7.

Комната такая же чистая и белая, какой она осталась в памяти Альмы. Сразу за перилами балкона золотой пляж, на который накатывают нефритовые волны. В ванной кафель, пол выложен ромбами из белых плиток. На никелированных поручнях крахмальные белые полотенца. Рядом безупречно чистый, большой белый унитаз. На полу белые пушистые коврики. На туалетном бачке прямоугольная ваза с одной цветущей белой орхидеей.

Минут сорок пять Луво принимает душ. Лет ему сейчас что-нибудь около пятнадцати, а жить осталось месяцев шесть. После душа он ложится на кровать, заправленную новехонькими белыми простынями, и смотрит, как за окном растекаются сполохи заката. В небе над пляжем во множестве реют чайки. Луво думает о воспоминаниях Альмы – как о тех, что хранятся теперь в его голове, так и о тех, что разошлись по городу: Кочан небось уже все картриджи распродал. Луво думает о том, что вспоминала Альма про этот день, потом о фильме, где подводная голубизна и рыбы выплывают из нее и в ней теряются. И засыпает.