Деньги за путину - Владимир Христофоров

Казалось, можно вздремнуть несколько минут: штиль, покой, ни ветерка тебе, ни волны. А откроешь глаза — «утюг» или скрылся в волнах, или вылез носом на берег. Эту особенность Савельиных дежурств усекла скоро вся бригада и со страхом ждала дня, когда подходила его вахта.

— Пусть Савелий сделает отчисления в нашу пользу, — ораторствовал каждый раз Витек. — Буду жаловаться в профсоюз. — Но все же первым сползал со склона, чтобы помочь сдвинуть или перевернуть лодку.

Наконец, Савелий должен был решить, когда начинать переборку.

Шелегеда тоже не дремал. Его спящий мозг каким-то неведомым путем улавливал момент, когда дежурный засыпал крепко и основательно. (Все, кроме Савелия, предпочитали коротать ночь в палатке, за кружкой чая, удобно пристроившись возле окна.) Но и дежурные приспособились к этой особенности Шелегеды. Когда бригадир вдруг просыпался и громко произносил: «Э-э! Пингвин Воронович! Не спать!», — Пингвин Воронович, то есть Витек, мгновенно произносил бодрым и недовольным голосом: «Чего? Я и не думал спать». Надо умело отозваться: ворчливо, будто ты не то что не спишь, а вообще уже много лет страдаешь хронической бессонницей. Тот же Витек натренировался так, что откликался на замечания бригадира во сне. Это сбивало с толку Шелегеду, и он вновь откидывался на подушку. Однако в неспокойные ночи бригадир для верности заводил с дежурным разговор на отвлеченные темы. Приходилось просыпаться.

Накануне Дня рыбака с Савелием коротал ночь на «Товарище» старик Нноко, который действительно страдал бессонницей — во всяком случае редко кто видел его спящим. Они мирно покуривали, поглядывая на белеющую цепочку поплавков.

Савелий вторым ухом всегда прислушивался к нутру катера. Иногда там, в трюме, что-то булькало, легонько пошлепывало и даже вздыхало. Не выдержав, он однажды взял фонарь, свесился в трюм и долго глядел на переливающуюся маслянистую воду. Она резко пахла ржавчиной и прелыми водорослями. Всякие звуки прекращались. Лишь однажды ему почудилось, будто кто-то глянул на него со дна большим размытым глазом, а потом скользнул тенью в дальний угол к корме. Днем Савелий взял сачок и полез на катер. Озадаченные рыбаки вначале сдвинули брови, проникнувшись таинственностью рассказа. Но потом махнули рукой — Савелия они считали с легким приветом: то ему кто-то ночью руку пожимает, теперь вот чудище с размытым глазом…

Нноко тяжело вздохнул:

— Э-э-х! Савелий-Савелий… Смотри. — Он протянул пальцы к глазам Савелия. — Смотри, ногти перестали расти. Давно не растут. Значит, скоро, — он показал на потолок, — туда, к верхним людям.

— Нноко! — шепотом заговорил Савелий. — Подожди со своими ногтями. Слышишь? — Нноко умолк и завертел лысой головой.

Снизу опять явно раздались приглушенные звуки, напоминающие лопнувшие водяные пузыри. — Савелий даже почувствовал, как колыхнулась внутри трюма вода — плеснула через край иллюминатора.

— Слышишь, Нноко?

— Капитан пришел, — невозмутимо ответил старик и сунул в рот мундштук.

— Чей капитан?

— Катера. — Нноко постучал костяшками пальцев по металлической переборке. — Николай-Николай его звали. Белый, высокий. Утонул. Давно было, очень…

— У вас работал, в колхозе?

— И-и[3], таскал плашкоут туда-сюда, когда навигация. Шторм был…

— А зачем он поплыл в шторм? Переждал бы.

— Нельзя. Лодка далеко в море тонула. Пограничники увидали. Он пошел спасать. Там человек был.

— Спас?

— Спас.

— А сам утонул?

— Это в другой раз.

— В какой же?

— Еще вез ребятишек с верховий реки. В школу.

— Ну? — нетерпеливо воскликнул Савелий.

— Большой шторм был.

— Все утонули? — воскликнул Савелий.

— Зачем утонули? Живые. Вон Анимподист там был.

— Так что с ним случилось?

— А-а, маленько дурной башка был. Зимой долбил лед, потом нырял туда. Нырнул и не вынырнул. Так. — Старик задумчиво смотрел на море. — Маленько дурной, а капитан хороший.

— Да как это нырнул? Он что, того, что ли, был?

— Того, того… — согласно закивал старик.

— Ну, знаете… — Савелий заерзал, нервничая и вертя головой во все стороны, словно собираясь кого-то увидеть, кто бы подтвердил, что все это какая-то глупость, чушь несусветная. — Ну, знаете…

— Знаю, однако, знаю, — твердил свое Нноко. — Маленько башка дурная. Моржом, говорят, хотел стать.

— А-а, так бы и сказал. Я тоже «моржом» был. Ну, а люди где были? Он прятался, что ли?

— Зачем прятаться? Народ вокруг всегда много. Глядели.

— Почему же не спасли?

— Нырнул и…

— И не вынырнул. Это я слышал. — Савелий представил медленно скользящее тело подо льдом и зябко поежился.

— Думаю, — продолжал старик, — капитан вернулся к моржам. Первые чукчи моржами были.

— Души моряков превращаются в чаек, — возразил Савелий.

— Не знал, — удивился Нноко. Он глянул на реку, вскрикнул: — Какомэй! Кунгас!

Кунгас исчез. Там, где он должен был находиться, темнела лишь длинная черная тень. У Савелия похолодело в груди — неужели сорвало?

Он бросился вдоль берега, чтобы получше разглядеть. Кунгаса вообще нигде не было.

Савелий лихорадочно вертел головой, прищуривался, тер очки. Да где же он? Не мог же утонуть, ведь деревянный… Он поднял отвороты сапог и бездумно пошел в воду, пока не почувствовал ступнями мокрый холод. Нноко медленно карабкался наверх. Всхлипнув, Савелий бросился назад, чуть не сбил старика, ворвался в палатку, но не закричал, а тихо и виновато произнес:

— Ребята, кунгас куда-то пропал.

Шелегеда, Антонишин и Корецкий мгновенно сели на нарах и уставились на Савелия. Заворочались остальные.

— Как пропал? Брось пугать.

Шелегеда выскочил, как был, в одних трусах. За ним остальные.

Кунгас был на месте, только почти вровень с бортами ушел в воду. Сверху в этот серый предутренний час ясно очерчивался его сигарообразный силуэт. Конечно, с берега Савелий не мог видеть кунгаса.

— Нарыбачились! — сквозь зубы процедил Шелегеда, но тут же справился с волнением, негромко распорядился: — Ну вот что, ребятки, главное — без паники. Мы еще не такое видали. Всем одеться, чай потом пить будем — собрать все ведра, кастрюли. Успеем до утренней волны — считай, повезло.

— Бригадир, невод-то полон рыбы, гляди, — нервно заиграл охотничьим ножом Корецкий. — Денежки плавают.

— Вижу, не слепой. Сначала воду вычерпаем, потом рыбу. — Бригадир посмотрел на Савелия, потом на Антонишина. Спросил: — Может, чоп выскочил?

Савелий неопределенно пожал плечами.

— Не может, — мотнул головой Антонишин. — Лично забивал.

Нноко тоже хотел было забраться в лодку, волоча за собой пустую флягу из-под молока.

— Сторожи, дед, палатку, — распорядился Дьячков.

Когда подошли к кунгасу и когда Савелий увидел плавающие вровень с бортами багры и утопки — вошло в него не то чтобы равнодушие, а скорее великая усталость и лень. Будто он долго-долго взбирался по крутой горной тропе и когда спуск, казалось, был совсем рядом — тропа вдруг оборвалась.

— Разве ее всю вычерпаешь? — сорвалось с языка.

— Захочешь, вычерпаешь! — почти радостно проговорил бригадир. — Давай, ребятки, давайте. Осторожнее!

Работали молча, сосредоточенно, сдувая комарье, слизывая пот.

— Чоп не должен вылететь. — опять сказал Антонишин.

— Значит, что-то другое…

Вода, казалось, не убывала. У Савелия, как всегда от тяжелой физической работы, заныл правый бок.

— Те вон уже рамы потянули, — Корецкий долго смотрел в сторону рыббазы.

Вода постепенно стала убывать. Рыбаки повеселели.

— А город подумал — ученья идут, — произнес свою сакраментальную фразу Витек и посмотрел на белые коробки близкого города.

Солнце поднялось и лежало на воде тяжелыми слитками. Розовым светом горел прибрежный кустарник. Правый садок невода дробился, бурлил. Через наплава прыгали в вольную воду сверкающие рыбины.

Невдалеке играла сытая нерпа.

Чоп оказался на месте, и это удивило всех. Залезли в корму — сквозь щели незаметными ручейками сочилась вода. Впрочем, она сочилась по всему днищу кунгаса. Стало очень тихо. Такой беды не ожидал никто.

— Без кунгаса нам хана.

Все опять посмотрели на Савелия и Антонишина.

Савелий безразлично опустился на лавку, привалился к борту и закрыл глаза. Антонишин ожесточенно крутил шеей в тесном воротнике, поминутно чертыхался:

— Эт, черт…

— Вот что, гладиаторы, как бы там ни было, а оба садка полны рыбы. Не переберем — ляжет на дно, задохнется. А за это по головке не гладят.

— Было такое, было, — почесал Анимподист за ухом. — Лично из своего кармана платил штраф.

— Большой? — поинтересовался Корецкий.

— Твоих отпускных не хватит.