Дети Гамельна. Ярчуки - Михаил Валин

Но, как водится, поджидала печальная несуразность ведьминских спутников –  польские деньги к концу подходили. Эх, мог бы старый пан прихватить в дорогу кошель и повместительнее! Ну, теперь что толку на ляха пенять – за деньгами старик все одно не поедет. К концу изобильные обеды подходили, и недели не продлившись. Хома полагал, что новые шаровары у настоящего казака всё одно не отберут – то дело вообще полнейшей немыслимости и еретичества. А в хороших шароварах и попоститься вполне достойно. Но ведь тут хоть как голодай, всё одно не даст ведьма слугам на свободу вырваться. Подумать нужно, изловчиться, да и задать правильного стрекача в обход проклятому заклятью…

— Эй, паны гайдуки, не засиделись ли над чарками? – одернула немедленно накликанная чёртом хозяйка. – Панна Хелена вас зовет. Хозяин наш в просветление пришел…

Понятно, вовсе не молодая панна слуг звала - старый пан лежал себе смирно, дышал едва-едва.

— Вечером работа будет, — молвила Фиотия. – Готовьтесь, слуги верные. Сейчас отойду. А как вернусь, сообща пройдемся. И чтоб не баловали! Хома, ты пистоли готовь. Прогулка может статься весёлой.

Хома смотрел на выданную ведьмой пороховницу. Ишь ты, ох и рискова стала хозяйка.

— На меня пистоль нацелишь, очи повыдавливаю, — предупредила догадливая пани Фиотия. – Поочередно выковыряю, в кошеле будешь свои свинячьи глазки носить, по моему дозволению щупать-вспоминать. Понятно ли говорю?

— Отчего же непонятно? – признал казак. – Куда уж понятнее. Но отчего поочередно ковырять? Давите уж разом, чего там кота за хвост крутить.

— Да что там у тебя за хвост? — с обидной усмешкой удивилась хозяйка. – Ты за дело берись, снаряжай оружье, да об очах своих не забывай.

Вроде и вовсе не хотел того Хома, но рука легла на рукоять пистолета, и через миг смотрел казак в дуло своего оружия. Зрачок у пистоля был крупен, сумрачен и зрил излишне пристально. Хоть бы мигнул, щоб ему того беса…

— Надобно было калибр поменьше брать. У этого отдачей руку шибко кидать будет, — недрогнувшим голосом посетовал Хома.

— Займись, знаток великий, — ведьма встала и вышла из комнаты.

Казацкую руку тут же попустило, и Хома не без радости отвел от себя ствол рагузской железяки. Ведьминские слуги молчали: панна Хелена безучастно смотрела в окно, Анчес скрёб затылок. Потом гайдуки переглянулись и сунулись ко второму окошку – как раз увидели, как хозяйка со двора выходит.

Сердце колотилось, Хома прилежно зарядил пистоли, туго забил пыжи, подвесил к кушаку пороховницу. Кобельер ёрзал на лавке, тискал ножны шпаги, да всё ближе придвигал котомку. Хитёр гишпанец – заранее собрал барахлишко. Ловкач, что уж говорить.

— А ведь верно ушла она уже, — прошептал Анчес.

— Так по всему видать, вполне ушла, — согласился Хома.

Гишпанец рванул к дверям, но и казак отставать не собирался – вмиг выдернул из-под лежанки мешок с имуществом да дернул следом за товарищем. Во двор вырвались вместе. Прощаться было некогда. Вот она улица, пыльная, счастливая. Хома вольным соколом перемахнул через подсохшую лужу, дал полного галопа…

…Что и говорить встретились скоро: Анчес лежал на пороге дома, упирался лохматой башкой в дверь и пытался воздуха в себя вобрать. Хома полз на четвереньках от сарая – проклятое заклятье не только заставило казака повернуть назад, но еще и задворком потянуло. В глазах было темно, грудь на полувздохе замерла, пришлось по ней кулаком лупить. Кое-как вползли в хату. От окна смотрела Хелена, тонкую бровь изгибала. Анчес с всхрипом вздохнул и уполз прятать котомку. Хоме тоже чуть полегчало – сидел, щупал надорванный лоскут шаровар – от же негодный плетень попался.

— Не вышло, значит, — прохрипел казак.

— Да уж, не совладали, — признал Анчес. – Отчего не вышло, вот задача. Она-то ушла, а мы сиднем сиди. Не должно такого быть!

Хома промолчал и принялся отряхиваться. Разве это заклятье умом поймешь? Мало того, что чёртово, так еще и бабье.

Сидели, слушали, как мухи жужжат, размышляли. Панна Хелена пригорюнилась над своим полумёртвыми думами, Анчес по врождённой кобельерской самоуверенности силился заклятье постичь, а казацкий разум над починкой шаровар трудился – очень неудачно порвал. Надо зашить, пока очи видят, а не в кошеле лежат. Несподручно портняжить станет.

— День-то нынче, по всему видать, неудачный, — пробормотал Анчес. – Вот и не свезло.

— Пакостный день, — согласился Хома, поплёвывая на пальцы, дабы надежнее приладить лоскут на место.

Тихий звук заставил гайдуков вздрогнуть – полумёртвая красавица хихикнуть вздумала. Парни смотрели, как она бесстыже закинула руки за голову, запустила пальцы в густые – белые или черные, уже и не понять, но уж точно — яркие локоны. Затем панна уперлась ножкой о подоконник, томно потянулась. И те мертвецкие потягуськи мигом гайдуков вышибли в соседнюю комнату…

Неглубоко и неровно дышал на скорбном ложе помиравший, но всё никак не померший, старый лях, стояли хлопцы, пялились друг на друга и вообще дышать боялись. Вцепился в рукоять пистоля Хома, да чем тут оружие поможет? Страшная сущность за стеной сидела. Красотою своей и бесчувствием очень страшная. Не должно такого быть, чтобы живое существо со взятой взаймы душой ходило по миру и соблазны учиняло. Да и истинная ли в ней душа? Сунули той ночью что-то второпях, небось, ведьма не цельную душу и вложила. Э, вовсе грешное дело.

Хома осторожно попробовал перекреститься, расцарапал пистолем нос. Нет тебе спасения, казак! Нужно делом себя занять, а то грешник, да ещё и портки драные…

… Шаровары Хома починил, а тут как раз и хозяйка вернулась. Выгнала гайдуков, села у одра умирающего. Пила воду, вкушала краюху вчерашнего хлеба, слушала, как умирающий тяжко дышит, да над чем-то думала.

Хома не переставал удивляться тому, что хозяйка обедает сугубо ничтожно. Разве то пища доброго человека? Срака у этих ведьм заместо головы. Этак удосужиться приказать и слугам таким же ужином довольствоваться. И как тогда вообще жить? Впрочем, панночка вообще не ясно, чем питается – за едой её гайдукам видеть не приходилось. Может, вообще не харчуется? Этакая дурная бережливость!

— Вы, соколы, еще раз за двор вылетите – на себя пеняйте, — сказала из-за двери ведьма.

Гайдуки вздрогнули. Анчес прекратил ловить мух.

— А мы що? – оправдался Хома. – Я тут с оружьем. Вычищаю. Вон, шомполом дыру в штанах продрал.

— Я так вообще сиднем сидел, шпагу чистил, — поспешно поддержал кобельер. – Готовимся.

— Потом казнь вам выдумаю, — посулила ведьма. – А сейчас слушайте, что делать станем…

***

Сгущались сумерки, двигался по тропке, вьющейся меж кустов терна и шиповника, ведьминский отряд. Хозяйка шагала впереди, небрежно поддерживая юбки. Хома плелся следом, старясь не цеплять колючие ветви, и не решаясь оглядываться – след в след шагала панночка. Пугала или не пугала, не поймешь – только когда на плече у хрупкой девы покоятся две лопаты, кирка, да тяжеленный молот – оно всяко как-то неспокойно. Двинет по темечку, и брызнет голова казацкая по кустам терновым яблоком гнилым. Может, и к лучшему? Птички над успокоённой плотью летать будут, петь да щебетать…

Не-не, птичек еще не хотелось. Ладно бы щебетать, а то ведь и нагадят. Не для того голова Хомы Сирка разные науки превосходила, чтоб её ошметки случайный горобец засерил. Но вообще не дело – панночка какая ни есть, а всё ж дивчина – что ж ей тяжёлое тащить?

Хома обернулся и знаком показал – давай молот с киркою, подмогну. Нежноликая панна свободной от груза дланью немедля скрутила дулю, да и ткнула ею в лицо добродетеля. Казак в сердцах сплюнул под куст. Вот и проявляй учтивость. Дура мёртвая!

Шли по какому-то заросшему саду. Сгибались ветви яблонь под грузом еще зелёных, но на диво крупных яблок. Хома обдумывал вопиющую бабскую несправедливость. И его заедало – дуля была размером чуть ли не дитячу, и потому особо обидною.

Казак обернулся и укоризненно покачал головой. Мертвячка высунула язык – розовый, вполне живой и наглый. Тьфу, тоже ведьмой стала. Волочет на себе с пуд железяк, да ещё дразнит, подлая!

От злости страх отступил. Хома собрался выказать, что вовсе и не стеснён безумной панночкой за спиной. Нет, то надо показать! Пусть себе не думает. Лучше кулаком погрозить – пусть место знает и свое мертвенное колдовство попридержит.

— Шутки шутите? – тихо спросила ведьма, останавливаясь. – По саду вышли с девками погулять, холопья безмозглая кровь, так?

Слуги замерли. У Хомы заранее в груди спёрло от предчувствия очередного задыхательства, Анчес оледенел с поднятой рукой, так и не успев яблоко с ветви цапнуть. Даже Хелена шевелений избегала – так грозен был голос ведьмы. Смотрела из-под платка хозяйка, глаза по-волчьи мерцали…

Ничто горло Хоме не перехватывало, только враз отнялась левая нога. И повалился казак на траву, словно конь, сраженный безбожною басурманской пулею. Эхом отозвался шум падения рядом – гишпанца колдовство тоже не миновало, завалило.