Дети Гамельна. Ярчуки - Михаил Валин

Глава 7. О превратностях погоды и иных естественных оправлений

День лишь начался, а уж словно и вечер. Льет с набрякших туч неумолимо и безустанно, словно всё долгое лето копили небеса ту тяжкую влагу. Истаял за тридевять земель дальний, высокий днепровский берег. Бурно влачатся порыжелые воды, несут ветви, жирную грязь, траву и прочий мусор. Вот проплыл, раскачиваясь, несчастливый кавун, эх, не быть ему съеденным честным селянством. Доплывет плод до порогов в компании с вот тем размокшим гайвороном, что покорно поджал лапы, вверив свою бренную тушку водам древней реки, лягут они бок о бок в густой ил, удобрят своей плотью бесконечные приднепровские камыши…

Скверна непогода на речных берегах – мрачен шелест дождевых струй, жуток плеск накатывающих на берег волн. Слились, смешались хляби небес и речной простор. Поглотит подступающий потоп и берег, и ивы, и оцепеневшего от лицезрения конца всего сущего наблюдателя. Смоет, всё смоет стихия. Смирись, человече, ступай под кров, налей доброй горилки, а еще лучше пряной, густой варенухи, и помысли о вечном. Ибо слаб ты и мелок, как случайная щепка, несомая бурной волною бытия.

Льёт. Обморочно и конечно льёт. Нацедить повторную чарку, испить и верить: развиднеется, непременно развиднеется, всплывет назавтра благословенное солнце, накалятся на баштанах литые бока кавунов и дынь, просушат перья и явятся свету важные гайвороны, и иная весёлая пернатая мелочь.

Иль нет? Утопнет, всё утопнет. Льёт, льёт, льёт… Боже ты мой, как льёт..

***

- Я так погляжу, у пана коронного жовнира[55] есть самый настоящий золотой дукат?

Старший паромщик, здоровенный, не меньше давешних волов, мужик смотрел на капитана, хитро улыбаясь.

Остальные, статями немного уступающие ватажку, не торопясь, черпали деревянными ложками кулеш из медного казана, как бы не следя за разговором. Оно и понятно, намахаешся веслом, до всего глухой будешь, кроме скулящего от голода брюха, что к хребтине прилипло.

- Ну есть, — кивнул Мирослав. — Но только один. Сверху разве что пару солидов добавлю.

- Та не, — отмахнулся широченной лапой паромщик. — И одного хватит. Ты тот дукат, пан, заверни в трубочку, вижу, ты крепкий, совладаешь…

Капитан слушал неторопливую речь, предчувствуя, что не выйдет со срочным перевозом ничего. И придется ночевать на этом берегу. И почему-то захотелось вынуть пистоль из-за пояса, перехватить за ствол и двинуть наглючего посполитого по мордам. Так, чтобы во все стороны зубами брызнуло…

- Вот как совладаешь, так засунь тот дукат себе пид хвоста, пан коронный жовнир. Выгребать среди ночи, да в такую погоду… Не, то пан коронный жовнир лучше пусть вплавь на тот берег махнет, — закончил сволочной перевозчик и оскалился в улыбке. Пары зубов не хватало.

Не успел Мирослав схватиться ни за пистоль, ни за саблю, как под навесом, будто из ниоткуда, объявилось четверо казаков во главе с пятым, разодетым, будто куренной атаман. И крест-мощевик[56] тебе, чуть ли не двухфунтовый на груди висит, и жупан, золотом отделанный, и в аграфе[57] серебряном перо торчит, аж из павлинячьей сраки выдраное…

Хлопцы были своему старшому под стать: с новенькими мушкетами, в черных реестровых жупанах, построенных, похоже, что не только из одинакового сукна, но и одним мастером. И как сподобились-то? Вроде же и не московские стрельцы... Вояки своим грозным видом начисто отшибли желание продолжать спор.

- Что стряслось, ясный пан? – с нескрываемой издевкой произнёс «атаман», пренебрежительно разглядывая изрядно потрёпанного долгой и трудной дорогой капитана, смотрящегося подлинным нищим рядом с пышно разодетым казаком.

- Да ничего, – как можно дружелюбнее улыбнулся Мирослав, внутренне передёргиваясь от злости. – То мы так, пан гетьман. Дурью маемся.

Конечно, можно было их всех перебить – пятерых расслабившихся на денежной, но необременительной службе казаков капитан разделал бы с легкостью. Стрельнуть в упор «пану гетьману» в рожу, разрядить второй в того, что у «гетьмана» за спиной, выдернуть саблю из ножен…

Но вот беда, сие действие, хоть и выглядело заманчивым в своей простоте, в будущем сулило множество неприятностей. Среди которых попытка силами банды сдвинуть с места тяжеленный паром выглядела сущей мелочью.

- Ну раз так, – раздулся от важности «атамано-гетьман», – то иди-ка ты пан жовнир отсюда, и поутру, как стихнет, и приходи. Может, и перевезём, если два дуката найдешь.

Капитан молча отсалютовал, коснувшись шляпы, и вышел из-под навеса. Тут же коварно обрушились струи дождя, мигом смыв желание переправляться тут же и немедленно. В такую-то погоду люди как мухи тонут. Правы и перевозчики, и ихняя охрана…

Но, несмотря на доводы разума и погоды, капитан, пробираясь меж людским столпотворением подлинно вавилонского размаху, ругался так, что даже самый лихой обозник обзавидовался бы тем словесным сооружением, что громоздил разозлённый наёмник. Поминал он и реку, и погоду, и волны, и боязливость людскую, что не дает иной раз жадности над рассудочностью возобладать…

***

Темнота – страшная штука. Это капитан знал с детства, а долгая служба на Орден ещё более укрепила веру в коварство ночи. Её предпочитают почти все твари, созданные на погибель человекову. Да и ночь оживляет те из страхов, что прячутся где-то глубоко-глубоко… А ещё темнота коварно удлиняет расстояние.

Вроде как в сумерках шёл – и квадранса[58] не насчитал. А как стемнело окончательно, так вроде уже и не меньше часу. Или заблудился ненароком?

Заблудиться, и вправду, было не трудно. Сюда, к Барсучьему перевозу, сбегалось множество дорог и путей. И людей теми путями-дорогами бродило тоже множество. И паломники, и посполитые, и казаки, и шляхта. Жизнь – штука такая, что на одном месте усидеть трудно! Вот и приходится по свету мотаться.

Капитан, обходя какой-то шатёр, зацепился ногой за шнур-оттяжку и чуть было не шмякнулся в грязь. Устоял еле-еле. Понаставили, сволочи, поперёк дороги!

Наконец, обойдя последнюю преграду – десяток возов, выставленных полным подобием гуситского вагенбурга – даже хмурые посполитые с цепами наличествовали, Мирослав вышел туда, где оставлял своих.

Банды, впрочем, на месте не оказалось. Один Магнусс с грустной рожей сидел под деревом, почти лишённом веток, пошедших в один из многочисленных костров. Закутавшийся в епанчу чуть ли не целиком, наёмник при виде капитана, злого, как трансильванский упырь, выставил из-под промасленного плаща нос.

- А мы думали, капитан, что тебя уже пустили на пирожки!

Из-под епанчи дохнуло таким ядрёным перегаром, что Мирослава перекосило.

- Гляжу, время зря не теряешь…

- Капитан, тут такая вкусная эта, как её… – поднявшийся финн шатался, но падать не спешил, для верности ухватившись за ствол дерева. – Не помню, но она вкусная…

- Где банда?

- Там! – махнул наёмник в темноту. – Они уходили туда! И лейтенант сказал, чтобы я дождался нашего капитана! Капитан, я ведь тебя дождался?

- Дождался, – обреченно выдохнул тот, представив поиски в темноте, ещё и с хмельным финном на пару.

Однако мрачные предчувствия не оправдались. Банда нашлась практически сразу, идти далеко не пришлось. Было сложно пройти мимо парней – вряд ли бы кто другой мог на берегу Днепра орать песни на той смеси языков, что ходила среди ландскнехтов. А куплет, в коем восхвалялся ум и прочие достоинства императора Максимилиана[59], слышен был шагов за триста, несмотря на дождь, ветер и всяческие шумы прибрежного лагеря…

***

Парни расположились удачно – в здоровенном сарае, предприимчивыми селянами пущенном под странноприимный дом. Видать, то ли новый построили, то ли странников принимать оказалось куда прибыльнее, чем растить пщеницу. Припомнив мерзкие рожи перевозчиковской охраны, капитан решил, что второе куда ближе к истине. Специально и перевоз затягивают, чтобы народ больше денег оставлял. Кругом заговор и тамплиеры! Хотя, были бы тут скрытые тамплиеры, все было бы куда цивилизованнее. Храмовники, хоть и помощь Ордену оказывали редко, но никогда не мешали. И не спаивали чужих подчиненных!

Последнюю мысль Мирослав тут же прогнал. Не те у него бойцы, чтобы можно было силой споить – сами не откажутся и с радостью нахлебаются. Вон как Магнусс нарезался, скотина...

- О, капитан, а мы думали, что тебя пустили на пирожки! – радостно, будто пару месяцев не виделись, поприветствовал хмурого командира Котодрал. Если верить довольной улыбке – тоже пьяный.

- Не дождетесь, – отмахнулся капитан. – Где лейтенант?

- Лейтенант? – переспросил Йозеф, а затем скорчил физиономию, которая должна была изображать умиление. Наверное. – О, лейтенант попал в сети древних шкифских богов! Там такая, ну ты понимаешь… – Котодрал начал описывать ладонями крутые окружности.

Прервав загадочный рассказ Йозефа, финн, что стоял у капитана за спиной, покачнулся и, окончательно утеряв равновесие, грянулся на пол. Где тут же блаженно засопел. Котодрал удивленно посмотрел на упавшего соратника и, очевидно забыв, о чем шёл разговор, лихо развернулся на пятке – будто гвардеец какой, и замаршировал к столу, громко вколачивая подошвы в утоптанную землю.