Дети Гамельна. Ярчуки - Михаил Валин

***

На дорогу, что доселе таилась от досужих глаз за высокой, выше человеческого роста, травой, Охотники выскочили под самый вечер, когда багровое солнце коснулось щетинившегося далёким лесом горизонта.

Мирослав прикусил губу, размышляя над превратностями поисковой удачи. Видать, решила та блудливая девка не просто отвернуться спиною, как вышло в драке со змеёй, а, отворотившись, нагнуться и прогнуться для пущего наёмничьего удобства.

Судя по следам колес и копыт, да изобилию “лепёшек”, банда выехала не на простую дорогу, связывающую пару-тройку сел, а на чумацкий шлях. Если память не подводила, то среди местного люда сей торный путь звался Муравским. В честь травы-муравы, обильно растущей по обочине. Хотя, вроде бы Муравский куда восточнее? И не шлях то в привычном человеческом понимании, а больше направление...

Капитан, если быть честным самому с собой, не разделял уверенности Ордена и Церкви. Не верилось, что достаточно добраться в указанное место. Скорее всего, украденное давным-давно перепрятано. Или «Псов Господних» сбили со следа, подсунув ложную наживку. Но с другой-то стороны, его дело маленькое. Отчетливо вспомнилось лицо кардинала. Они встречались в Милане. Задолго до Дракенвальда. Когда-то давным-давно. Захотелось хлебнуть крепкого андалузского вина, чтобы погасить вновь затлевший уголек бессильной злости. Единственная радость, что Иржи тогда угробили…

Из задумчивости капитана вырвал испанец, коснувшийся плеча:

– Эль команданте, к нам едет обоз! О, Мадонна, какие рога!..

Капитан тряхнул головой, прогоняя несвоевременные мысли, оглянулся.

На банду медленно двигались две горы черной масти, запряжённые в золочёное ярмо, украшенное затейливой резьбой. Волы, чья принадлежность к бычьему роду, хоть и прошлая, была крайне сомнительна, неторопливо шествовали, пережёвывая жвачку. Следом тянулись еще мажи[37], запряженные невероятными созданиями с гигантскими рогами, что, казалось, способны насквозь пронзить коня, не говоря уже о человеке.

Обоз приблизился. Пожилой чумак, что сидел на переднем маже, легонько ударил левого вола по могучему хребту кончиком длинного кнута. Маж остановился, чуть качнувшись.

Погонщик неторопливо повернулся к прочим возам. Гаркнул что-то неразборчиво. Защёлкали кнуты, осела пыль...

Чумак молча сидел на своём месте, глядя на Мирослава. Тот, в свою очередь, тоже не спешил вступать в беседу. Вдруг раздался петушиный крик, смятый и приглушённый – будто из мешка.

– Кочета не дави, – усмехнулся капитан. – Рёбра птице переломаешь. А мы не сгинем, не надейся. Не черти, прости, Господи!

– Грамотный… – расплылся в улыбке старший погонщик. – А за кочета прощения прошу. Оно само как-то вышло. Бывает, глянешь, вроде й достойна людына, а приглядишься – хвост из портков болтается. Вон как у упыряки вашего!

Мирослав ждал чего-то подобного, потому и не дернулся, когда длинный узловатый палец, перепачканный дёгтем, ткнулся в сторону нахохлившегося Литвина, что ещё не до конца превозмог последствия неудачного разговора, и лицом был зеленоват. Свежие раны вкупе с жарой быстрому выздоровлению не способствовали. А изрезал себя княжич знатно. Под стать титулу пращуровскому, так сказать…

– Ну какой же он упыряка, старый? Совсем из ума выжил? Ранен человек.

– Да то понятно, – безразлично отмахнулся чумак. – Я ж не первый год в дороге! Видно, что парень не с девки слез. Давно идёте?

– Давно и из далёка.

– То понятно, что не из соседней балки вышкарябались. А откуда будете, ежели не тайна? А то гляжу на вас, будто и не родные. И моцные все, и зацные, шо аж взору больно. И на погляд не разберешь кто такие. Вроде и не запороги, но и не ляхи, чтоб им дрыстучим... И за дерзость мою уши отрезать не обещаете. Странное дело, согласись!

Мирослав хмыкнул, представив банду в одеяниях крылачей. Эх и знатная была бы хоругвь, вся гусария варшавская обрыдалась бы со смеху.

– Если всем уши резать, то у меня нож затупится. Да и старый ты, сам помрёшь вскоре, к чему грех на душу брать? Ты мне лучше скажи, добрый человек, на Чигирин правильно идем?

– Всех добрячий Боженька приберет, твоя правда, – пожал плечами чумак. – А до Чигирина вам еще с полгода пути, если раком. Може й быстрее. Вы, хлопцы, как погляжу, заризяки те еще…

– То не нарошно, – поддержал деда Мирослав. – То мы как с турецких галер деру дали, так все и остановиться не можем. Всё режем да сечём.

– С галер?! – чумак перекрестил себя, волов, капитана, наёмников, что недоумевающе глядели на представление, что капитан с погонщиком разыгрывали, будто два заправских жонглёра, после ещё раз себя. Следом глазастый дед, которому, видать, действительно уже погост снился, отчего он и был столь нахален, ткнул своим замечательным пальцем в мешок, что висел меж коней. – По басурманскому обычаю бошки резаные да сеченые копите? Или самого султана везёте?

– Да, – кивнул капитан, – его самого. Как смахнули Идолищу клятому башку его двухпудовую, так из самого Стамбулу за собою и тащим.

В беседу неожиданно вмешался лейтенант. Насколько знал Мирослав, понимание руськой мовы в список умений испанца не входило, но видать, по смыслу сообразил.

– Там зсссмей, – прошипел Угальде, дернув щёгольской бородкой, и добавил, произнеся по слогам и удивительно чисто. – Оч-ень боль-шой.

– Змей-султан?! Да ещё и очень большой?! А поглядеть дашь? – совершенно по-детски шмыгнул носом дедусь, глядя с искренним восторгом. – В жизни змеесултана не видел, ни живого, ни дохлого. Ох и воняет он!

– Так жрал в три горла, вот и завонялся. А поглядеть дам, отчего бы не глянуть? Хочешь, могу и потрогать разрешить, – не стал выкобениваться капитан. – Ты только хлопцам своим скажи, чтобы из травы вылазили. У вас три самопала на валок[38], а у нас дюжина и ещё чуть-чуть. Да и палить друг по другу начнём, волы разбегутся. Как собирать будешь, если голова отстрелена?

– Грамотный, – повторил дедок без прежней улыбки. Обиделся, видать, что раскусили его хитрости невеликие… Или на загадочного змее-султана смотреть расхотелось.

– Не без этого, – подтвердил Мирослав.

***

Дорога, которую капитан посчитал одной из входящих в Муравский шлях, оказалась безымянным ответвлением, коих в этих местах не счесть. По ней из Крыма мажи ходили. Туда торохтия возили, обратно – соль с рыбой. Загадочный пан Тарохтий, капитана удививший, оказался тарахтением, звуком-грюком колес пустого воза по камням.

На ночёву, одолев ещё пару верст, стали общим табором. Дороги у наёмничьей банды и чумацкого валка, хоть и расходились в разные стороны, но сворачивать со шляха? На ночь глядя, да по кущерям? Лошадок не жаль, так нам подарите! Вот переночуем, так и двинетесь. И нам безопаснее, и вам веселее. Отвыкли, поди, на басурманщине от русского люда!

Мирослав уговорился легко. Даже сам той легкости удивился. Впрочем, двойного дна в речах чумацкого ватажка, деда Омельяна не было. Или разглядеть не смог.

Оно и вправду, ночь лучше гуртом переждать, а поутру, раненько, и двигать дальше. Безымянный шлях, хоть и не такой ровный, как шпажный клинок, родившийся в Толедо, был если не самой короткой, то самой удобной дорогой до того места, что значилось в капитанском реестрике первейшим маяком для начала поиска. Конечно же, чумаку про то знать было не обязательно. Впрочем, дед и не расспрашивал. Ватажок мусолил глиняную трубочку да поглаживал нахохлившегося петуха, что сидел на мажу, кося блестящим глазом по сторонам.

Наёмники с чумаками общий язык нашли сразу, хоть и в большинстве своём понимали друг друга слово через десять. Но, от чумака до казака путь недолог, как не уразуметь? И что с того, что казаки в Гишпании и Шведии не водятся. Сабля есть, перекреститься можешь? Не в ту сторону крест кладёшь – так темень кругом, один чёрт не видит никто…

Угальде шлёпал картами, азартно вознося неизвестной капитану Деве Гваделупской[39] то похвалу, то брань. Литвин, делая загадочные глаза и кивая в сторону вонючего мешка, торговал чумакам хитрые свечки. Свечи те, по заверениям княжича, будучи запалёнными, отгоняли прочь всякую чешуйчатую гадину. Не будешь же, вкруг мажа и волов волосяной аркан кидать, если в гадючее место судьба загонит? Очень уж аркан большой иметь надо. А так, запалил, слова нужные пошептал и спи себе спокойно.

Остальные наёмники тоже не скучали. Кто коника обихаживал, кто седло подшивал. Котодрал и вовсе сошёлся в потешной борьбе со здоровенным хлопцем по имени Шутик – одним из тех, кто в засаде с самопалом сидел. Йозеф был половчее, молодой чумак – поздоровее. И борьба выходила на равных.

Мирослав подсел к деду Омельяну, не спеша набил трубку, чиркнул кресалом.

– Вот гляжу я на тебя, и думаю, сколько лет прошло, как ты дальним шляхом ушёл? – спросил старый чумак без привычной смешинки в голосе.

– А тебе и до этого дело есть?

– Мне до всего дело есть, – пожал плечами в ответ ватажок. – Дорога долгая, зима длинная[40], я старый уже. Только и остается, что былое вспоминать. Где ходил, кого видел, о чем говорили…