Однажды в СССР - Андрей Михайлович Марченко

Обойдя памятник, вернулись к театру, затем прошли мимо шахматного клуба и спустились к городскому саду, который нависал над Слободкой. Остановились на балкончике, с которого открывался, кажется, самый романтичный вид в городе: на железную дорогу, на залив. Было жарко, и море совсем не освежало. Стоял штиль, и прогретая за день вода теперь отдавала собранное тепло. Где-то у горизонта в мареве виднелся грязно-белый одинокий парус.

– Не надо ждать от жизни ничего хорошего – вот она и не разочарует. Когда-то наступит день, и я уеду отсюда, – сказала Валентина, ни к кому не обращаясь.

– Куда?..

– У меня есть план: за год или два собрать денег, да податься в Москву, поступить в медицинский. Если не получится – устроиться хоть санитаркой в какую-то центральную больницу. Туда всяких привозят. После выйти замуж за какого-то пациента-иностранца – хотя бы за югослава. А Югославия – это почти капстрана.

– А как же я?.. – возмутился Пашка.

– А что ты? Я, друг мой ситцевый, тебя насквозь вижу. Ты же как пришелец – так и ушелец. Нынче здесь – завтра там. На тебя надеяться – себя обмануть.

– Зато со мной весело.

– Да, это так… Только…

Из пачки Пашка извлек папироску, но уронил ее, тут же подобрал и, закуривая, пояснил:

– Что упало у солдата – то упало на газету.

Море заволакивала дымка. Аркадий посмотрел вдаль. Лодка с парусом исчезла – не то уплыла, не то утонула.

Глава 15

Сходиться на совещание начали где-то без семи минут. Являться раньше на заводе считалось дурным тоном – тот, кто появлялся ранее, мог заработать славу человека, который не знает, чем заняться. С иной стороны, Старик не любил, чтоб кто-то опаздывал. Прощалось это до известной меры только любимчику Старика – начальнику седьмого цеха Фролову, который практически жил на заводе. Задерживался допоздна, а когда уже не имело смысла идти домой – спал в своем кабинете на диване. Даже завел себе кошечку, которая обитала в том же кабинете. Затем Фролов прямо на рабочем месте закрутил роман с молоденькой нормировщицей из техбюро.

Завод его кормил, согревал, худо-бедно одевал. В бане всегда была горячая или хотя бы теплая вода.

Он мог наорать ни за что и даже наказать. Но после столь же безосновательно поощрял. То на то и выходило, и у Фролова была слава человека скорее справедливого.

И был бы он идеальным работником, если бы раз в месяц не срывался с резьбы и не напивался прямо на рабочем месте в совершенный хлам. Однажды он надрался до такой степени, что не мог попасть в проходные. И вохровцы не выпустили его в город, кстати, для его же безопасности. Фролов энергично возражал, разбил себе очки, начальнику караула – нос.

Утром о случившемся узнал Старик и постановил прикрепить к Фролову машину с шофером, дабы подобное безобразие не повторилось.

Но на сей раз Фролов пришел вовремя, сел около колонны. Явился Сигин, и закутавшись в наброшенный не по погоде плащ, задремал. Говорили, что Сигин умеет спать стоя.

Появился Ханин, и вокруг него тут же собрались производственные командиры, дабы почитать протоколы предыдущих совещаний, прокрутить еще раз: что сделано, а что еще надо сделать. Заговорили о том, что еще может вспомнить Старик помимо протокола.

Бывало такое: между делом бросит директор команду, мол, к такому-то числу начальникам цехов подать рапорта о поверке лекал. И все, кроме одного, об этой команде забудут.

Но вот один, тот, кто не забыл, подаст отчет. И этим навлечет на остальных недовольство руководства, которое, если честно, о задании тоже забыло, поскольку дел много, а в протокол пункт этот не занесли, потому что собирались уже.

По сути, винить единственного с хорошей памятью не за что. Он-то о забывчивости остальных осведомлен не был и предполагал, что кто-то еще, если не все помнят. А, может, и вовсе не думал о том, что память изменит прямо всем, кроме него.

И хорошо бы перед совещанием этого парня с феноменальной памятью вычислить. Но он же, как назло, придет последним.

Зал наполнился минут за пять, и ровно в одиннадцать, одновременно с сигналами точного времени зашуршала мотором и шинами директорская «Волга», остановилась у подъезда, и разговоры в зале заседаний стихли еще до того, как Старик вошел.

Он занял свое место, и, раскладывая бумаги, спросил между прочим, так, ни к кому не обращаясь:

– Ну как там, сверла уже принесли?..

По залу пронесся легкий хохоток – смеялась где-то половина присутствующих, и не было сомнений – после совещания всяк незнающий поинтересуется: а почему, собственно?.. По какому поводу было веселье?

Но Старик, прокашлялся:

– Так, умолкаем, начинаем совещание.

Ханин поморщился и приготовился писать. Он был того мнения, что совещание – это когда совещаются. А Старик ни в чьих советах не нуждался.

По первым словам директора пытались понять, в каком он настроении. Но сие было лишним – у Старика настроение могло смениться в любую минуту. И менялось оно только в худшую сторону. А иногда он сразу приходил в чудовищном настроении.

– Шестидесятый цех. Что там у вас с полотнищем на емкость? – спросил Старик.

– Сварщик прожег, – ответил Легушев, потупив взгляд в стол. – В ночную смену пропалил насквозь.

– Вот как можно было прожечь десятимиллиметровый лист стали насквозь? Одним электродом?..

– Дыру уже заварили.

– Скажи – заплевали металлом. А нормализировать металл? Провести отпуск – как вы думаете?

– У меня отпуск не скоро, – брякнул Легушев не просто мимо партитуры, а мимо инструмента.

Зал взорвался новым приступом смеха. Но Старик оставался серьезен:

– Ты что, мне тут шуточки пришел шутить? Какие меры будут приняты?..

– Я поговорил с парторгом. Бригада будет лишена звания «бригады коммунистического труда», переходящего вымпела.

Смех случился снова, но был пожиже. Легушев зло обернулся, но не застал ни одной улыбки. Смеяться над Партией было опрометчиво.

Однако, это на собраниях актива парторг мог говорить про пафос поиска, азарт соцсоревнования, про бригады коммунистического труда. А на производственном совещании у парторга голоса не было, даже если он туда приходил.

– Да мне на вашу бригаду коммунистического труда чхать. Показала она себя. Это что получается? Чем больше выпьет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган?

– Я договорюсь с ОТК, они примут нижним сортом…

– С ОТК он договориться! А с военной приемкой как будешь договариваться?

На заводе имелся свой Отдел Технического Контроля, но он подчинялся генеральному директору. И, поскольку