Однажды в СССР - Андрей Михайлович Марченко

Аркадий опешил. Он смотрел на своего учителя, ожидая и желая увидать признаки сарказма. Но их не имелось.

– Вот этого тебе и не хватало. Хватки-то… Без обид, но мягковат ты…

– Стало быть, нет тут ошибки?..

– Стало быть, нет. Когда такое было, чтоб советская власть ошибалась? Тем более – извинялась? Так что – волю в кулак. Всякий человек – кузнец своего сам понимаешь.

– И с девушкой – сам? Но для этой игры нужны двое?..

– А ты сам припомни. Ты вот сказал, что бросила после того, как тебя из должности извергли. Ты, верно, ей жаловался. А девушки не любят нытиков. Им победителей подавай.

Разговор приобретал легкость чугунной гири.

– Ты же советский человек. Взбодрись! Соберись! Добейся сам, и девушка к тебе вернется. А страна, друзья помогут.

– Страна поможет… – эхом повторил Аркадий.

– А как же! Родина тебя выучила… Я ведь сам тебя учил. Затем страна доверила тебе два года водить танк – драгоценную боевую технику. После – дала возможность учиться на вечернем факультете. Думаешь, на западе есть вечерние факультеты? А если ты нашей страной недоволен – так что ты в ней делаешь?

Аркадий служил и знал: граница на замке, причем преимущественно на выход.

Но спорить не хотелось.

Наскоро вытерев детали пистолета от смазки, Аркадий собрал оружие. Взвел, спустил курок, проверяя работоспособность механики. Затем поднялся, попрощался.

– Ну, ты заходи, – сказал Михаил Андреевич, протягивая руку.

– Обязательно, – проговорил Аркадий, отвечая на рукопожатие.

В своем учителе он, похоже, разочаровался. Мелькнула мысль: количество вещей и людей, в которых мы разочаровались – мера возраста.

Про себя Аркадий подумал, что более никогда не переступит порог этого заведения. Он ошибался.

Глава 14

На Пятом микрорайоне стоит поныне три девятиэтажки, на которых по праздникам зажигалось три слова– «КОММУНИЗМ НАШЕ БУДУЩЕЕ». Получалось по слову на дом. Надпись хорошо было видно от Кировского жилмассива или из транспорта, что шел из Жовтневого района в Ильичевский по Карпинского и Металлургов.

Ханин жил в той девятиэтажке, на которой светилось «НАШЕ». От заводских проходных до дома было, пожалуй, полчаса ходьбы, и если погода и время позволяла, Саня ходил пешком.

Маршруты можно было варьировать: пройти по Восьмой улице, выйти на проспект около «Зеркального» или двигаться дворами до улицы Покрышкина. Если шагать проспектом, то в распоряжении пешехода было две стороны – восточная малолюдная и западная – оживленная. Когда некуда было торопиться, можно было сделать крюк и вовсе пойти по Карпинского.

Это весьма нравилось Сане. Он полагал, что ходить единственным маршрутом – скверно для воображения. Человек, живущий на месте, ходящий по одной дороге становится суеверным. У него, видимо, нет иных развлечений, кроме как разглядывать мелкие изменения. И, если подумать, все приметы – наследие косматой старины. Ведь неизвестно, что предвещает встреченный зеленый «Жигули» или что значит мотоциклист, переехавший вам дорогу.

Путь на работу Ханин всегда проделывал один, и преимущественно в одиночку шел домой. Порой компанию на часть пути составляли сослуживцы, которым было относительно по дороге – скажем, Аркадий. Но в тот день они отправились к Ханину домой.

Недавно из Москвы Сане привезли книгу – «Обитаемый остров» братьев Стругацких. В конце романа значился тираж – сто тысяч экземпляров, что по меркам СССР было вполне прилично. Но в свободной продаже книгу было не достать. Некоторые грешили на спекулянтов, иные утверждали со знанием дела, будто часть тиража была без огласки изъята и уничтожена. Якобы неким верховным читателям очень не понравились некие параллели, и тысячи томов пошли под нож, а критики, пропустившие этакую антисоветчину, схлопотали по шапке.

В пользу этой теории говорило и то, что Стругацких почти перестали печатать.

Привезенную книгу Саня прочитал сам, а теперь давал ее читать знакомым – на ночь, а хорошим друзьям – на двое суток. Аркадию книга была обещана на выходные.

Лефтеров подумывал перефотографировать книгу, а после понемногу отпечатать ее в машбюро на машинке. Впрочем, затея казалась громоздкой – пришлось бы раскошелиться на пленку и фотобумагу, а сшитая из фотографий книжка была бы толщиной сантиметров пять. На обратном пути Аркадий подумывал зайти в «Волну», что торговала культтоварами, прицениться к фототоварам.

Шли, пожалуй, по любимой дороге Ханина – по улице Сеченова, на которой не было магазинов, мимо трех школ, мимо детских садиков и тира.

Дорогу, как водится, коротали беседой. Хотя та все более сводилась к монологу Ханина, который фантастику просто обожал. У него была собраны почти все тома зарубежной фантастики издательства «Мир», что было результатом титанических усилий, ибо подобная литература жила на окраинах книжных полок. Ибо Санька уважал именно закордонных авторов, а советских писателей-фантастов считал нудными и неинтересными.

Те предрекали торжество коммунизма в космических масштабах. Но, по мнению язвительного Ханина, СССР и в космосе лишь масштабирует свои проблемы и недостатки. И где-то на Альматее будут выстраиваться очереди за подгнившей картошкой, в цене будут итальянские скафандры, а советские космические корабли, низведенные до ранга ширпотреба, превратятся в аналог советских автомобилей – то есть будут ненадежными и громыхающими ведрами с гайками.

Но к братьям Стругацким имел Ханин совсем другое отношение:

– Их марксизм – хуже антимарксизма. Удивительно, как цензура такое пропустила. У нас ведь как считается: восставшие трудовые массы, вооруженные советским оружием и передовым коммунистическим учением побеждают и устанавливают сперва социализм, а после – строят коммунизм. Ан нет, не тут-то было, говорят нам Братья. Если в стране феодализм, то восставший народ приведет страну опять в феодализм. Потому что прежде должна сформироваться буржуазия, которая проведет свою буржуазную и промышленную революцию. Должен появиться пролетариат, выучиться…

Вышли на проспект возле долгостроя будущего Дворца культуры Металлургов, прошлись мимо пятиэтажек-общаг, тесно набитых потной и горячей плотью рабочих, затем добрались до девятиэтажек.

Многоэтажки были не республиками, а вертикальными конфедерациями. Из одного окна пахнет жареной картошкой, из другого – стиркой. Из третьего слышно музыку – будто кто-то электрогитарой укрощает ядовитую змею, из четвертого – ругань. И каждый мешает соседу, и хочется разъехаться, но нет такой возможности.

Вызвали лифт, тот прибыл с самого верха, прихватив по пути с пятого этажа запах вкуснейшего супа. Затем лифт повлек друзей на восьмой этаж. Кабина громыхала. Блекло светила лампа, спрятанная от воров и хулиганов за стальной пластиной с круглыми отверстиями.

Лифт наводил тоску, и, видимо, для развлечения пассажиров, на одной стене кабинки была намертво приклеена фотография какой-то девушки. Та была показана со спины, и