Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды, правда, — в прошлом году это было — появились в ауле другие гости. Они тоже кормили своих коней на байском дворе. Но потом собрали на улице всех мужчин и женщин аула и долго толковали им о том, что в России свершилась революция, власть перешла в руки трудового народа и отныне все будут свободны и равноправны. Санем поняла тогда их слова таким образом, будто белый царь сброшен с трона и вместо него теперь царствует новый, который, как объяснили приезжие, защищает бедняков, заботится о простом народе. Однако странные гости уехали, а в жизни Санем, да и других односельчан, ничего не переменилось. Все так же в поте лица своего работали они на бая, так же недоедали и мытарствовали... Конечно, рассуждала иногда Санем, сидя вечером вместе с соседками у горящего очага, цари, по преданиям, бывают разные — хорошие и дурные, жестокие и справедливые, но какой же царь заботится о простом народе? Нет, такого в преданиях не упомнит даже всезнающая тетушка Айша...
Но сегодня, к великой радости Санем, от байских гостей остались только разбросанное сено и куча навоза. Пока Джумагуль подметала и поливала двор, мать торопливо готовила завтрак. Наконец, сбив масло, вынув из тандыра горячую лепешку, поставив на поднос свежезаваренный зеленый чай, Санем в положенный час отправилась в юрту хозяев. Когда она вошла, жена бая быстро поднялась с постели и стала перед нею так, чтобы заслонить собою внутренность юрты. Санем передала ей поднос, поклонилась, и тут взгляд ее случайно упал на постель, где лежал какой-то незнакомый мужчина. Нет, Санем не могла ошибиться: у Кутымбая не было таких пышных черных усов, и глаза у него были совсем не такие — узкие, припухшие. А у этого... Но зачем было Санем его разглядывать? Она повернулась и быстро вышла на улицу. «Как же это она себе позволяет? — не то испугалась, не то возмутилась Санем. — Грязная женщина».
Через несколько минут жена бая вышла из юрты, спокойная, надменно улыбающаяся.
— Эй, вдова, где твоя дочь? — с подчеркнутым пренебрежением и дерзостью обратилась она к Санем. — Пусть принесет дрова, разожжет очаг в большой юрте. Холодно стало.
У Санем задрожали руки: посылать дочь туда... Что делать? Возразить хозяйке, сказать, что не позволит она дочери переступать порог, за которым гнездится разврат? Но это значит, что никогда им больше не переступать порога байского дома — уж хозяйка не простит ей такого! На что же им тогда жить? Или снова идти побираться?..
— Хорошо, хозяйка. Сейчас пошлю.
В полутемной юрте, куда она вошла с охапкой дров, Джумагуль не сразу заметила мужчину. Только какой-то случайный шорох заставил ее поднять голову. И девушка обмерла: перед нею Таджим! Дрова выпали у нее из рук. Попятилась к выходу. Но поздно — Таджим схватил ее за руку, обнял, зашептал разгоряченно:
— Иди сюда, иди ко мне, красавица... Я давно мечтал... Зачем же ты упираешься?
Перед девушкой замелькали усы, глаза, волосатые руки. Она изгибалась всем телом, пытаясь вырваться из цепких объятий. Хотела крикнуть, но не было голоса. И вдруг — раздраженный голос хозяйки:
— Что ты делаешь? — Она стояла на пороге, бледная от гнева.
Таджим отпустил девушку, вернулся на прежнее место, сказал, будто ни в чем не бывало:
— Каждый цветок имеет свой запах. Интересно, какой у этого?
Джумагуль бросилась из юрты, пробежала двор, скрылась в прибрежных зарослях. А хозяйка, полная мстительного негодования, ворвалась на кухню, где ни жива ни мертва стояла у котла Санем, и яростно набросилась на нее:
— Ты уймешь свою дочь?! Забыла, кто ты есть? Нищенка! Я выгоню вас, как собак!
...Вечером, когда Турумбет явился снова, Санем дала согласие на свадьбу дочери.
Среда... Этот день выбрала для свадьбы не Джумагуль и не ее мать. Испокон веков среда — свадебный день для каракалпакских девушек. Иные дни для этой цели не годятся.
Условленный день приближался. Санем прибрала лачугу, развесила и расставила по местам все свое богатство. Но сколько она ни старалась, сколько ни скребла, ни украшала лачугу, вид у жилища оставался жалкий. Да и можно ли было придать иной вид юрте, где нет очага, а стены до черноты прокопчены дымом? Когда-то, говорят, в этой лачуге ютилась бедняцкая семья. Не найдя достатка и радости в уйгурском ауле, хозяин, очевидно, решил попытать удачи в других местах. Уехал, оставив после себя прохудалую юрту, этот памятник нищеты и бездолья. В ней-то и поселилась Санем, помаявшись с сумой по свету. Лачуга и прежде вызывала у нее горестные, тоскливые чувства. Сегодня же она становилась ее безмолвным, кровным врагом. Самолюбие, казалось, умерщвленное или давно уснувшее в ней, разгорелось вдруг ярким пламенем: Санем не желала провожать свою дочь из дряхлой и вдобавок чужой лачуги. Несколько дней с утра и до позднего вечера она подбирала кем-то брошенные за ненадобностью гнутые прутья, прилаживала и вязала их в решетку. Наконец, когда каркас был готов, Санем стянула его поперечными балками. Юрта получилась хоть и небольшая, но прочная, уютная, а главное — своя. Теперь можно было спокойно ждать заветной среды.
Как говорится в народе, услышав про свадьбу, даже высохший череп запляшет. Однако где же тот череп и почему никто не пляшет? По очереди, то Санем, то Джумагуль, выходили на улицу, ожидая гостей. Но гостей не было...
Это казалось странным. Ведь сегодняшний день — самый радостный день в их жизни. Они и оделись по-праздничному, насколько позволяло им это сделать содержимое скромного сундучка. На Санем был белый домотканый платок с красной каймой,
