Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здравствуйте, сестричка! — уже во второй раз произнес джигит, во все глаза разглядывая Джумагуль.
— Здравствуйте, — притворно удивилась девушка. — Только какая разница между первым приветствием, которое вы произнесли на улице, и этим, вторым?
Она понимала, что приезжий смущен, не знает, с чего начать разговор, как объяснить ей цель своего приезда, и это забавляло Джумагуль. А гость, уже совсем растерявшись, сознался откровенно:
— Рассказывают, один джигит никак не решался заговорить с девушкой. Думал, думал и сказал: «Давай помогу тебе рассыпать муку». Вот так и я.
Девушка улыбнулась шутке, подумала: «Да, не красноречив... Но это к лучшему: говорят, краснобаи — обманщики», и решила сжалиться над гостем, как-то помочь ему:
— Вы откуда приехали?
— Я? Со стороны Ишан-калы, что за Кегейлинским каналом... Там тоже гремит слава про вашу необыкновенную красоту.
Она смущенно зарделась, потупила глаза. Теперь бразды беседы взял в свои руки джигит. Он рассказал, что зовут его Турумбет, а родом он из аула Мангит, где властвует всесильный Дуйсенбай. Вот Дуйсенбай и навел его, Турумбета, на след прекрасной пери, которая в ночь перед свадьбой подруги разжигала огонь в байской юрте.
Свое пылкое признание Турумбет, уже без тени смущения, закончил, как и подобает мужчине, серьезно, по-деловому:
— Дай, думаю я тогда, поеду, посмотрю, что она за птица такая. Понравится — женюсь.
Объяснение Турумбета не обескуражило девушку — все было в пределах традиций, освященных веками, все было предельно просто, ясно и — оскорбительно. Оскорбительно, потому что отбирало у соловья песню, у розы — аромат... Но девушка не знала этого. Как не знает, чего лишен, слепец, никогда не видевший света, евнух, никогда не ласкавший женщину...
Джумагуль угостила джигита чаем, повременив, спросила:
— А вы кем баю приходитесь?
— Если правду, никем — односельчанин.
— Богаты?
Пожалуй, последний вопрос был излишним: сама одежда джигита вернее всяких слов говорила о его бедности: короткий, не по росту, чекмень, из домотканой бязи рубаха, видавшие виды сыромятные сапоги.
Не зная, как ответить, Турумбет на минуту растерялся: «Если сказать, из богатой семьи — большой калым запросят, из бедной — могут отказать...»
Из затруднительного положения вывела его сама Джумагуль:
— Кто скрывает болезнь — скорее умирает. Говорите правду, не бойтесь, — и, обведя глазами лачугу, где жили они с Санем, добавила: — Мне к бедности не привыкать — сами видите.
Поразмыслив и взвесив все обстоятельства, Турумбет решил, что самое лучшее — уйти от прямого ответа.
— Богатый может разориться, бедный может стать баем. Все во власти аллаха, — произнес он неопределенно.
— Верно, — согласилась девушка, — нужно только по одежке вытягивать ножки. А богатых я очень боюсь, — и в этот момент Джумагуль представила себе Айтен-муллу — дряхлого, морщинистого, беззубого. Тошнота подкатила ей к горлу, заставила замолчать. Исчерпав свое красноречие, замолк и джигит. Так сидели они друг против друга несколько минут. Наконец, полагая, что все нюансы любви уже пройдены и что отношения их обрели необходимую ясность, Турумбет, предварительно откашлявшись и вытерев ладонью губы, перешел к последней, заключительной части объяснения:
— Значит, я вам нравлюсь?
— Какие могут быть у меня причины вас оттолкнуть? — ответила девушка с нежной улыбкой.
Джигит покраснел, как перец, заерзал, поскреб бритый затылок.
— Ну, если так... Мне сватов присылать к вашей матери или вы согласны бежать?
— Не знаю... Наверное... Мне нужно посоветоваться с матерью.
После ухода Турумбета Джумагуль еще долго перебирала в памяти все подробности разговора.
— Мама, — сказала она, когда Санем вернулась от соседей, — этот джигит... он хочет взять меня в жены...
Долго не гасла в ту ночь коптилка в лачуге вдовы. И дочь, и мать, взволнованные происшедшим, сквозь непроглядную завесу времени пытались разглядеть, какая участь уготована им в доме заезжего джигита.
— Мама, его слова и мысли... Ну, знаешь, они у нас одни и те же. Я это сразу поняла, хоть он и не красноречив, — охотно отвечала девушка на бесконечные расспросы матери. — А что не умеет он говорить красиво — чему же тут удивляться? По бедности своей не часто, видно, приходилось бывать на разных тоях.
— Воля твоя, моя девочка. А насчет бедности, что сказать тебе? Богатство — дело наживное. Был бы умен.
Джумагуль задумалась: умен или не умен? Не найдя ответа на этот нелегкий вопрос, рассудила по-своему:
— Во всяком случае, не глупее Айтен-муллы! Этот старый шакал ногтя его не стоит.
— Я не буду тебе перечить. Главное, чтоб жили в ладу и согласии. Значит, решила?
— А чего мне еще ожидать? — беззаботно откликнулась девушка.
— Что ж, пусть тогда засылает сватов, и будьте счастливы!
Так, в один день, без долгих сомнений, раздумий и колебаний решилась судьба Джумагуль. Утомленная дневными заботами, убаюканная сладкими мечтами о счастье, она уснула крепким глубоким сном.
5
На следующий день, еще только разгоралась заря, Санем и Джумагуль спешили к дому бая. К тому времени, когда проснутся хозяева, они должны сбить масло, приготовить завтрак, прибрать двор.
По охапкам сена, разбросанным то тут, то там, по кучкам свежего конского навоза, который приходилось сметать из-под всех стен большого байского двора, женщины догадались, что ночью в доме были гости. По-видимому, вместе с ними уехал куда-то и Кутымбай, потому что его породистого пегого жеребца на месте не оказалось.
Санем обрадовалась — как хорошо, что бог избавил их на этот раз от встречи с байскими гостями. Не любила, побаивалась Санем этих встреч. Обычно в такие дни она старалась отправить Джумагуль куда-нибудь от греха подальше. А если не удавалось, строго-настрого- запрещала ей умываться и причесываться: пусть ходит по двору чумазая и растрепанная.
«О господи, почему ты не дал мне сына? — мысленно восклицала Санем, укрывая дочь от вожделенных взглядов подвыпивших гостей. — Как хорошо и спокойно мне бы тогда жилось!»
Впрочем, не только поэтому невзлюбила Санем байских гостей. Уж так повелось,
