Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лаборатория продолжила работать в воскресенье, но напряжение уже чувствовалось в воздухе. Лиза, кажется, и вовсе не присоединилась: дескать, делайте что хотите, только без меня. Между Иваном и прочими то и дело проскакивали искры. Наконец, туча сгустилась, а искры превратились в молнию. Молния сверкнула, когда Ада, получив сообщение от Лизы, успевшей позвонить Насте и узнать про вчерашний визит Ивана, бросила тому упрёк в моральной нечистоплотности, тот же в ответ ядовито возразил, что она и сама уже второй день подряд изменяет своим принципам. Осуждая связи между преподавателем и его студентками, нужно, дескать, быть последовательной, а не пристрастной, возбраняя их одним и закрывая глаза на других. Либо определённые табу являются священными для каждого педагога, либо этих табу не существует — и тогда отчего все взъелись на Бугорина? («Я не сообразила, что ответить!» — призналась Ада с потерянным видом и быстро, не задерживая взгляда, глянула на сидевшую рядом со мной Настю: мол, обсуждалось ли это между нами? примирились ли мы с ней, если было, о чём примиряться? не сморозила ли она, Альберта, сейчас лишнего? «Её высочество», кажется, и бровью не повела.) Но хоть староста группы и не нашлась с ответом, все остальные так и ахнули от этого выпада, острие которого было направлено, конечно, в мою сторону. Ахнули — и дружно набросились на Ивана, упрекая его в клевете. Иван же, весь белый от гнева, объявил: если группа отказывается признавать реальность и предпочитает жить в мире сочинённых ею фантазий, он с такой группой не желает иметь ничего общего. Так ведь лаборатория и историческую реальность подменит в пользу чего-то, во что всем хочется верить! Тут же «начштаба» объявил о том, что снимает с себя секретарскую работу, и снова «хлопнул дверью» — в этот раз, может быть, окончательно. А группа переизбрала новым секретарём Аду, которая со вздохом подчинилась. Со вздохом, потому что возвращение к этим обязанностям явно мешало её «общественному активизму».
Ещё раньше, поясняла Ада, Марта прислала ей короткое сообщение с просьбой до поры до времени не совершать никаких новых «акций», а дождаться понедельника. Именно поэтому окончательное решение об эксперименте после долгих колебаний до понедельника и отложили. Но в понедельник невозможно уже было откладывать дальше. При всех Ада написала Марку, дав ему добро на «мою проверку».
И вот, не успело пройти и четверти часа после того сообщения, как пришла сногсшибательная новость: Бугорин уходит с должности заведующего кафедрой по собственному желанию! О чём группа и поспешила дать знать двум нашим горемыкам. Вообразите же теперь их положение, Андрей Михалыч! История усложнялась тем, что в детали «моего испытания» был посвящён только Марк, а Борис полностью поверил в происходящее. Ему в качестве верного монархиста решили не открывать, что всё происходит понарошку: он узнал об этом лишь около часу назад. Представьте, говорил мне «Шульгин», моё смущение и обескураженность, государь! Я снова, второй уже раз, вынудил отречение у своего монарха — и снова узнаю, что это действие было поспешным, глупым, лишним! Ведь после ухода Бугорина позиции назначенной им Сувориной на кафедре очевидно слабели, позиции руководителя проекта, напротив, укреплялись, и сдаваться ей без боя не имело смысла — но, погляди ж ты, он уже сдался…
Герш, получив в тамбуре поезда последние новости, теперь стыдился мне показаться на глаза, ну, а наш белорус тоже не хотел бросать товарища в трудную минуту, вот почему эти двое действительно, как я и угадал, перебрались в вагон-ресторан и отсиделись там до самого прибытия поезда на конечную станцию. Они даже успели «накатить по сто грамм», и Бориса, непривычного к водке, развезло (впрочем, сейчас он был покаянен и трезв как стёклышко).
Прибыв в город, оба прямиком отправились сюда (лаборатория всё время моего отсутствия так и собиралась у меня на даче; Алёша перед своим паломничеством в монастырь в соседнем городе передал ключ старосте группы). Ну, а спустя всего полчаса и его величество пожаловали…
[7]
— «Я охотно вас прощаю и во второй раз, Шульгин, — объявил я, едва не смеясь (а кое-кто, глядя на несчастного Бориса, смеялся и в голос). — Да, положа руку на сердце, и нечего прощать: вы увидели в этом «отречении» мистерию, жизненно необходимую для работы таинственного механизма русской истории, и не ваша вина, что эта мистерия обернулась фарсом, срежиссированным нашим «Юсуповым»… Только давайте, если можно, попробуем избежать третьего раза, хорошо? Конечно, если следовать вашей теории о повторяемости ритуалов, — прибавил я ради справедливости, — избежать всё равно не удастся: не мы с вами, так другой Шульгин снова положит на стол проект отречения, и другой государь снова его подпишет, и так до скончания веков… Ну-с, дамы и господа, не пора ли нам остановиться на сегодня?
Предложение было принято с энтузиазмом, да и то, часы ведь уже показывали начало шестого. Ада, правда, заявила, что огорчена: она с самого утра дожидалась суда над собой — над своим персонажем то есть, — и вот он снова откладывался! Но мы все убедили её, что такие сложные дела, как суд, лучше всё же совершать с утра, и, в любом случае, на свежую голову.
Студенты прощались и расходились, словно по некоему негласному уговору стремясь поскорей оставить меня и Настю одних. Через пятнадцать минут все они ушли.
«Неужели ты всерьёз предлагаешь сейчас идти в торговый центр и покупать занавески, фужеры и прочую мещанскую дребедень?» — спросил я с сомнением свою невесту.
«Это не мещанская дребедень, а то, что нужно для жизни! — возразила она. — Но нет, не сейчас… Завтра тоже будет время! — прибавила она с коротким смешком. — И послезавтра, и ещё после… Нет… Погуляем немного, если ты не против? Здесь ведь можно пройти к Реке?»
Я кивнул.
Если покинуть территорию садоводческого товарищества с другой, противоположной берёзовой роще стороны, тропинка через луг действительно приведёт вас к Реке. Солнце уже клонилось к закату, когда мы вышли. Настя молчала некоторое время — но неожиданно для меня, может быть, и для себя, начала рассказывать:
«Твои студенты ведь знают не всё: только то, о чём я сама вчера пожаловалась Лизе. Хотя ведь и жаловаться у меня особых оснований не было. Мы, девочки, часто жалуемся, именно для того, чтобы нас было жальче, чтобы мужественные лохматые мужчины брали в руки палеоисторический топор
