Голоса - Борис Сергеевич Гречин

«Благодарю вас, садитесь, — пробормотал я смущённо. — К чему такие церемонии? Тем более в отношении сугубо частного человека… Я, кстати, удивлён тому, что Даша, виноват, Дарья Николаевна не с вами, вернее, тому, что вы не с ней и не на факультете… Или я чего-то не понимаю?»

По семи собравшимся пробежал какой-то шепоток, они обменялись взглядами.

«Вы ему так и не сказали?» — громко возмутилась Ада.

«Да нам просто к слову не пришлось!» — принялся оправдываться Марк.

«И нам стало стыдно», — добавил Герш. Ада между тем уже подошла к нему решительным шагом и протягивала руку.

«Дай сюда — дай мне те две бумажки, дай немедленно!» — потребовала она. Получив от Бориса два моих «отречения», она разорвала их, оба, на четыре части и брезгливо метнула обрывки на пол.

«Государь! — объявил мне её брат с дурашливо-церемонным поклоном. — Вы не поняли, что произошло в поезде, и простите за то, что держали вас в неведении до этой самой секунды. Это был

эксперимент!»

[6]

— «Эксперимент? — уточнил я, ещё не веря. — Надо мной? — и немного нервно смеясь, добавил: — Ах, какие же вы поганцы… Какие вы бессовестные рожи…»

Группа загудела, причём говорил, кажется, каждый, и все они разноголосо упрекали меня: как я мог, как мне только хватило цинизма посчитать их всех крысами, бегущими с корабля! Я оправдывался: а чтó, чтó ещё мне оставалось думать? Когда мы все выговорились и отсмеялись (а кто-то даже и всплакнул), они начали мне наперебой рассказывать ход событий четырёх прошедших дней.

Итак, неудавшийся протест в прошлую пятницу, видимо, действительно «исполнил чашу терпения» Ангелины Марковны. Ну, или просто совпали два события во времени: Суворина сообразила, что именно во время моей командировки она способна поставить мне два своих ультиматума, не опасаясь особых последствий. Бугорин на фоне студенческих протестов — кошмара любого администратора её наверняка поддержал бы и, в любом случае, не осудил бы её пусть даже слегка излишнего рвения, которое всегда можно было бы оправдать искренним беспокойством о благе родной кафедры вообще и его, Владимира Викторовича, в частности. А при самом скверном развитии событий моя временная начальница всегда могла бы сказать, что студенты её просто не так поняли. Да и разве можно верить этим бессовестным существам, уже замеченным в антиобщественной активности?

Ультиматумы — именно с теми условиями, которые утром того дня обозначил мне Марк — действительно были предъявлены, и мои студенты на самом деле попросили время на размышление. А дальше начиналась история, которую мне рассказали только в понедельник.

Бурное обсуждение выявило, что Иван — единственный сторонник «невмешательства», единственный, кто предлагал дать мне знать об условиях Сувориной и возложить ответственность за оба решения на меня самого. Иван упорно не мог понять, отчего его насквозь разумная мысль вызывает дружное неприятие: ведь это был способ сохранить их общий труд! и не естественно ли из двух зол выбирать меньшее? Но тут Тэда Гагарина посетила идея.

Коль скоро мы все, говорил Тэд, готовы ради верности своему монарху пожертвовать своими дипломами, то разве не имеем мы права узнать, насколько он окажется верен нам, своим подданным, и будет ли он способен пожертвовать ради наших дипломов строчкой в своём резюме? Иными словами: отречётся ли «царь» ради блага своего «народа» от «престола», то бишь от руководства проектом, или вцепится в него мёртвой хваткой, сказав: пропадай они все пропадом, мне мои интересы дороже?

Что ж, вопрос был справедлив, и добрая половина группы едва ли не сразу согласилась с тем, что испытать меня, конечно, стóит. Если я, выбрав отречение, окажусь верным общему благу, тогда и они решат быть верными мне «до самого конца». Если же нет, тогда и им будет справедливо подумать о своих интересах в первую очередь.

Двое восприняли идею такой пробы в штыки, и этими двумя предсказуемо оказались Элла и отец Нектарий («Спасибо, мои хорошие», — сказал я мысленно). С предательством даже заигрывать опасно, пояснял Алёша, даже в шутку его изображать не годится. Иван, напротив, пробовал развивать мысль дальше: ну как действительно последует отречение, так не пропадать же ему всуе? Упоминание в качестве составителя в сборнике и некая почётная грамота — это ведь такая сущая мелочь для мыслящего человека… А про деньги ты забыл? — совершенно резонно возразила ему Ада. Денежное вознаграждение от оргкомитета, который Андрей Михайлович в результате отказа от своего участия должен будет передать «Дашуле» (так они за глаза называли мою младшую коллегу), ты ему вернёшь из собственного кармана?

Иван пробовал объясниться. Его, мол, не так поняли: Дарья Николаевна вполне заслуживает суммы, пропорциональной длительности её руководства проектом, то есть, учитывая, что лаборатория вышла на финишную прямую, совсем небольшой… Между делом он снова успел взвинтить себя и снова поставил вопрос о доверии группы к нему. Доверяют ли ему в качестве «начальника штаба», чёрт побери, или уже нет? Если нет, то изберите другого секретаря проекта, и дело с концом!

А и изберём! — вдруг пообещал Штейнбреннер, до того избегавший противостояния с ним. Думаете, это так сложно, Михаил Васильевич? В семнадцатом году вы тоже думали о своей незаменимости, да просчитались! Они обменялись дальнейшими колкостями, но, в общем, их удалось утихомирить.

В ту субботу группа ничего окончательно не постановила и угрюмо продолжила заниматься Александрой Михайловной Коллонтай. Окончательное голосование решено было отложить на утро следующего дня.

Иван, однако — как теперь уже всем известно — не терял времени даром и для обсуждения вопроса «сепаратным способом» решил встретиться с Настей в её качестве временной формальной руководительницы лаборатории. Об этой встрече присутствующая здесь Анастасия Николаевна может рассказать и сама. Им же известно, что «начштаба» изобразил «её высочеству» моё отречение как дело уже сделанное, как нечто, на что я почти согласился, на что соглашусь наверняка, зная мой характер и принципы — да вот, уже согласился по последним, ещё непроверенным, сведениям… (Дело, напоминаю, происходило в субботу, когда я ни сном ни духом не знал о суворинских ультиматумах.) Её высочество, взволнованные всем происходящим, Ивану в итоге указали на дверь — Анастасия Николаевна, браво! — но своему духовнику — отцу Нектарию — всё же позвонили. Именно поведение Ивана, его «неверность», его «беспринципное честолюбие», да и весь общий разлад Алёшу так взволновали, что он, выключив телефон, пропал на целый день. («Хорошо, когда только так! — подумал я на этом месте. — Но не одним же беспокойством