Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нашу тишину нарушил короткий сигнал: мне пришло сообщение. Секунд через сорок настойчиво дало о себе знать ещё одно. Марта отпустила мою руку и поглядела на меня вопросительно. Вздохнув, я потянулся за телефоном.
[29]
— Итак, — передавал события того дня Могилёв, — сообщений действительно было два. Первое — от Печерской, крайне лаконичное.
Андрей Михайлович! Позвоните мне, когда сможете, а лучше бы пораньше! И без свидетелей, пожалуйста! С уважением, Ю. П.
Я пояснил Марте, что это — от коллеги по кафедре, сущие пустяки, не стóит и внимания обращать — сейчас-то особенно!
Второе пришло от Насти: не лаконичная телеграмма, а настоящее маленькое письмо. Минутку, я попробую его найти в памяти телефона: такие сообщения я сохраняю… Вот оно, извольте!
Your Majesty,
Sir,
My dear little darling,
My treasure,
My sunshine,
The day before yesterday, Ivan told me you are going to «abdicate,» that is, to discard your project, that you have as good as done it. He tried to portray it as your weakness, and he also said I needed someone who is much stronger.
Enough of him.
These days, I kept thinking about you and what I had written to you some days before till my head went round.
You know what? I arrived at one simple conclusion. I don» t need any lark. Larks are many. My nightingale is one. I cannot betray him.
Too late, perhaps, considering Matilda etc.
Today, I» ll be there at the train station when your train arrives in order to meet you and — with your permission, sir — not to leave you any longer.
If, however, it is too late for me to write all these things — as I am afraid it is — I» ll just watch you two from a distance, and I» ll wish all the best to you and your young bride, and I» ll perhaps stay right there on the spot, and I» ll weep my eyes out till there are none left.
It would serve me right.
Shall I come, or do you wish to spare yourself the sight of me?
Alix[148]
[30]
— Закончив читать её письмо, — вспоминал историк, — я не мог не улыбнуться. Ах, Настя, Настя! Как мило, как даже пронзительно, как, действительно, чуть-чуть слишком поздно. И от этого — с привкусом горечи. Разумеется, я решил для себя на это сообщение ничего не отвечать.
Марта, однако, всё это время не сводила с меня глаз, и от неё не укрылась моя улыбка. Лучше бы я не улыбался…
«Аликс?» — тихо уточнила девушка. Я кивнул.
«Дай мне свой телефон», — попросила она так же негромко, но совершенно неуклонно.
«Не дам — зачем тебе? — возразил я. — Её письмо уже не имеет значения, да оно ещё и на английском, ты всё равно не поймёшь».
«Какая ерунда! — возмутилась она. — Я умею читать по-английски, зря я, что ли, изучала его в школе, да ещё и в вузе сколько-то лет? Дай, пожалуйста… Дай — очень тебя прошу!»
После короткой шуточной борьбы — не мог же я всерьёз бороться со своей невестой! — она завладела моим телефоном и принялась читать Настино письмо.
Я с тревогой наблюдал за ней, и чем дальше — Марта изучала текст медленно, одними губами или, иногда, шёпотом проговаривая отдельные слова, — с тем большей тревогой. Слабые следы улыбки пропали с её лица почти сразу, и оно становилось с каждой секундой всё серьёзней, пока мера этой трагической серьёзности не начала выглядеть ужасно.
Бессильно девушка выпустила телефон из своих пальцев. Встала с места и спиной прислонилась к двери купе. Я вышел к ней и стал напротив. Так мы стояли некоторое время.
Губы её дрожали, будто она силилась что-то сказать. А я лихорадочно думал, что следует сказать мне. Вот уже почти придумал, но Марта меня опередила.
«Дай руку, — попросила она. — Нет, не эту, левую».
Послушно я протянул ей левую руку.
Дальше случилось то, о чём до сих пор не могу вспоминать без некоторого ужаса — хотя сколько лет прошло! Марта медленно сняла с моего безымянного пальца кольцо с моей фамилией.
Сняла со своего колечко с сердоликом.
Положила оба кольца на мою ладонь.
Своей рукой сомкнула мои пальцы поверх.
«Вот и всё, — произнесла она. — Конец помолвке. Её не было».
Я не сразу нашёлся со словами. Да и что можно было возразить, особенно этому бескровному, белому лицу! Никогда я раньше не видел столько душевной боли в лице одного человека. Причём боли — сознательной, добровольной. Может быть, и вправду была она до своего рождения некоей башней или статуей, впитывавшей чужую боль, если не в Могилёве-на-Днепре, то в Индии или в Ассирии.
Пришли, наконец, и какие-то слова на мой пересохший язык.
«Как ты можешь? — спросил я с укором. Само собой, укорять было не за что: невозможно укорять за жертву, никому нельзя запретить подвиг, что я сам же и объяснял Аде на прошлой неделе. Всё это, поверьте, я прекрасно понимал уже тогда, хоть надеялся, что нота укора её остановит. — Сам Христос не может сделать бывшее небывшим, Марфа. Как же ты говоришь: «Её не было!»? Разве ты Бог?»
Девушка помотала головой. Улыбнулась краем губ. Она ещё нашла силы улыбнуться: поразительно.
«Я не Христос, конечно, — подтвердила она. — Я даже не сидела у Его ног, когда Он пришёл к нам в гости. Я тогда суетилась на кухне. И всё-таки меня Спаситель тоже назвал по имени. Целых два раза».
Ах да, вспомнил я почему-то: ведь и отца Павла — Флоренского — Господь тоже позвал по имени дважды.
Марта между тем сняла своё пальто с вешалки и уже застёгивала его на себе.
«Я выйду на следующей станции», — объявила она.
«Ты с ума сошла! — запротестовал я. Мы ведь,
