Грозное лето - Михаил Соколов

— Во-первых, не «Серега Труфанов», а иеромонах Илиодор, а во-вторых, не Илиодор совершил сей благопристойный поступок, а епископ Гермоген саратовский, за что ему — честь и хвала, — поддел его Михаил и косо посмотрел в сторону Марии: слышала ли она об этом в своем институте?

Орлов посматривал то на Марию, то на Надежду, что невдалеке ловила рыбу с Королевым и все время чему-то смеялась, и думал: женат он, Орлов, или не женат? Надежда ведет себя так, как если бы его и не существовало, и, кажется, готова была уделять внимание всей станице, но только не ему, мужу. Прошлый год, на пикнике, она почти все время провела с Бугровым, сейчас прилипла, как клещ, к Королеву, но ведь Королев тяготится ее присутствием и ее болтовней и сидит вон на берегу речки с удочкой в руке только из-за робости и неумения вести себя с женщинами, а она, Надежда, словно ничего и не замечает и все просвещает его, наверное же по части медицины, а возможно — и по литературной части или по исторической, желая показать ему и всем смертным, как она умна и образованна и как легко и свободно разбирается абсолютно во всем, что творится на белом свете, что говорится и пишется и даже что будет говориться и писаться в будущем. Но Королев-то окончил политехнический институт и сам кое-что знает!

И Орлов впервые почувствовал: а пустая все же голова у его супруги, ветер гуляет в ней, как в чистом поле, не задерживаясь ни за одну мозговую извилину, и все тотчас же выносит, что добрые люди старались вложить в нее для ее же пользы. Или она испытывает его, приставив к нему Марию, как часового? Чтобы Мария влюбила его в себя? Но для этого ничего и предпринимать не надо, а достаточно лишь увидеть Марию один раз — и этого хватит на всю жизнь. И Орлову хватило бы, когда он увидел и познакомился с Марией в Смольном, но черт надал ему жениться на Надежде. Или он уже наскучил ей и она ищет предлога, чтобы вынудить его начать бракоразводный процесс? Бугров ясно сказал ему прошлый год: «Надежда тебя не любила и не любит. Меня собирается женить на себе, — имей это в виду, на всякий случай». Но Орлов пропустил эти слова мимо ушей: кокетничала, набивала себе цену, не более того. Не обращать внимания на все ее выходки, авось проймет. И дед прав: женился — живи, а не пяль очи по сторонам, не прелюбодействуй, и все обойдется.

Между тем отец Василий все еще нетерпеливо постукивал крестом по столику и басил своим бархатным голосом:

— Быстрее, говорю, шевели своими холодными мозгами. Поразительно: все на свете мирском и божьем помнит, более святейшего синода знает, а в пустяковые шашки — ни в зуб ногой. Любопытно, знают ли твои умные мозги, что, услышь охранка твои слова, ты загудишь в двадцать четыре минуты к Мите Козельскому в послушники?

— Не примут, характерами не сойдусь с «пустынниками». Да и Митя ваш Козельский — глухонемой, не компания нашему брату, — отговаривался Михаил.

Мария перестала качаться, таинственно спросила у Орлова:

— Это — правда? То, что Гермоген бил святым крестом Распутина? Мы слышали об этом от офицеров, которые приходили к нам на балы, но княгиня Голицына не разрешала нам интересоваться подобными мерзостями.

— Об этом знает вся Россия и Европа, газеты печатали, — ответил Орлов.

— Какой ужас! И этот человек имеет доступ ко двору! А дядя ничего мне не говорил.

— Не говорил, чтобы не последовать вслед за Гермогеном в Гродно, в Жировецкий монастырь, и не быть лишенным чинов, как Гермоген — епископства, или не последовать за Илиодором во Флорищев монастырь на Владимирщине, — сказал Михаил.

Отец. Василий наступил ему на ногу и глухо попенял:

— Идиот. Тебе действительно следует укоротить язык. Благо камни грота не имут ушей и не донесут… Делай ход, я сказал, или отпусти меня на турник.

Но на Михаила нашло, и он не унимался:

— Пусть и воспитанницы такого благопристойного учреждения, как Смольный, знают, что творится в нескольких кварталах от них. Княгиня Голицына, оказывается, не очень просвещает их на сей счет.

— Браво, Мишель! Я восхищаюсь вашим мужеством называть вещи своими именами. Распутин — это позор на челе России и престола, — неожиданно для всех сказала Мария резко, с отвращением.

Михаил улыбнулся, а отец Василий назидательно заметил ей:

— Баронесса, вы рискуете местом не только в институте, айв жизни. Я не ггонимаю, почему мой брат-офицер не сказал вам этого раньше меня.

— Я ничем не рискую, отец Василий. Весь просвещенный Петербург, и даже многие военные, ненавидит этого конокрада и развратника, одного похождения которого в московском ресторане «Яр» достаточно для того, чтобы упечь его на Сахалин, а то и дальше, как говорил покойный Петр Аркадьевич Столыпин.

Мария сказала это так горячо и убежденно, не скрывая своего пренебрежения, что Михаил подумал: «Николай Бугров молодец. Не забыл пятый год. И наши собеседования в прошлый его приезд. Жаль, что какая-то дрянь пронюхала о его политических симпатиях в пятом году, так что дело могло кончиться плохо».

И тут случилось то, что Орлову не могла подсказать самая безудержная фантазия: Надежда, оказывается, перестала ловить рыбу, покинула Королева и стояла позади всех темнее ночи и суженными лютыми глазами смотрела то на Марию, то на Орлова, как бы спрашивая: «Это какими же судами-пересудами крамольницкими вы здесь занимаетесь, милостивые государи?», однако спросила как бы только у Марии:

— Мария, подружка моя разлюбезная, уж не полагаешь ли ты, что я пригласила тебя на православный тихий Дон ради того, чтобы слушать здесь подобные твои речи?

— Это не мои речи. Это речи всей просвещенной России, — ответила Мария, но Надежда продолжала свое:

— Ты отдаешь себе отчет в том, что вещаешь здесь и на кого свой благородный институтский язычок нацеливаешь по-змеиному? Тебе ведомо, что этого человека, Григория Новых, пригласил во дворец сам государь и государыня, так как он обладает святым даром исцелителя наследника? У-у, какие вы все мерзкие… Вот пойду сейчас и расскажу о вас папе! Он сумеет накинуть на вас узду!

— Как ты смеешь так дерзить самым близким тебе людям? — возмутилась Мария и сошла с качелей.

— Я-то смею, подружка разлюбезная моя, а вот как ты посмела держать себя, как близкая ко всем нам? — продолжала Надежда. — Ты не находишь, что это — слишком нескромно, если не сказать — навязчиво?

— Надежда! — грозно повысил голос Орлов.

Мария еле сдерживалась, чтобы не дать ей пощечину, и с виду спокойно сказала:

— Надежда, ты пригласила меня провести здесь святки. Я не хотела ехать, никак не хотела, и, как видишь, не ошиблась. Но я не раскаиваюсь: по крайней мере, теперь я буду знать, как мне вести себя с такой, с позволения сказать, подружкой. Хорошему же научил тебя в своей лечебнице доктор Бадмаев. Срам.

Надежда и вовсе распалилась:

— Ах, так? Благодарю за откровенность. В следующий раз я постараюсь не оказывать тебе честь — приглашать. Полагаю за лучшее, чтобы тебя пригласили куда следует раньше, чем ты ожидаешь.

— Замолчи! — властно прикрикнула Мария. — Я могу найти на тебя управу не только в Петербурге.

— Это ты можешь. Ты все можешь, — не унималась Надежда.

Михаил что-то записал в свою черную тетрадь, свернул ее в трубочку, готовясь, видимо, прекратить игру, но еще сидел на плетенном из лозняка стуле и говорил как бы совершенно сторонне:

— Надежда, ты уж лучше поспеши к наказному атаману войска Донского и там выскажись со всеми подробностями.

— А что? И поеду к Василию Ивановичу Покотило и расскажу, — вызывающе ответила Надежда.

— Вот-вот. И тогда я дам тебе, как даме и невестке, такую затрещину, о коей ты будешь помнить до нового потопа. С подобными субъектами мужского пола в таких случаях поступают иначе: их просто уничтожают.

— Ах вон ты как? — воскликнула Надежда.

— Да, так, — подтвердил Михаил и, встав, сказал Василию: — Твой ход. Свой я уже сделал.

Отец Василий стрельнул в него острым, все понимающим взглядом и произнес:

— Я вижу, свой ход ты уже сделал, — и уставился на доску так, как будто там происходило побоище и надо было разобраться, что к чему, чтобы не попасть впросак.

Александр Орлов был ошеломлен: такой Надежды он еще не знал и не видел. Распутин! Проходимец, и невежда, и шарлатан одновременно да еще развратник разнузданный — и вот, оказывается, нашел такую яростную поклонницу в его супруге, медичке к тому же, достаточно хотя бы начитанной, если не образованной. Уму непостижимо! Позор неслыханный! Перед всеми товарищами по службе. Перед собственной совестью, наконец. «Нет, дорогая, здесь наши пути разойдутся — уже разошлись. Или — или», — думал он, переполненный негодованием до предела, и еле сдерживался, чтобы тут же не сказать то, что и следовало сказать в подобном случае: «Все! И чтоб духу твоего возле меня не было!» Но Мария, Мария… Казалось бы, воздушное существо, до которого обыденному, человеческому — как до неба, которая отлично умела делать глубочайшие реверансы и не умела приготовить яичницу, начитавшаяся романов и никогда не державшая в руках газету, воспитанница княгинь и министров и родственница приближенных ко двору — и вдруг… Ах, какая же она, право, молодчина, Мария! Кто бы мог подумать, что в такой неженке бьется сердце гражданки дерзко-смелой и сильной духом?! Неужели Бугров приложил тут руку? Или Михаил успел? Или оба постарались?