Грозное лето - Михаил Соколов

— Маэстро, вальс! — кто-то приказал.

И по залу разлился чудесный вальс Штрауса.

Мария Глянула в лицо Орлову, и в зеленых глазах ее сверкнули озорные искорки.

— Это нам оркестр играет Штрауса — так условлено с маэстро. Пошли? Не то мои подруги-схимницы умыкнут вас в считанные секунды, — я видела, как они охотятся за вами с помощью патронессы-распорядительницы и не дают вам никакой передышки, — сказала она запросто, как давнему знакомому.

— Вас тоже терзают без сожаления, в частности Бугров и еще этот долговязый, — сочувственно произнес Орлов.

— Бугров говорил мне о вас и обещал представить, но… как видите, это сделала Надежда. Вы что-нибудь заметили, когда она представляла вас?

— Я никого, кроме вас, весь вечер не замечал, — ответил Орлов и ввел ее в круг.

И надо ли говорить, на каком верху блаженства был он, кружась на зеркальном паркете с первой красавицей бала, как он назвал Марию, и был недалек от истины, ибо все они были похожи одна на другую как две капли воды, хотя бы тем, что одеты были в одинаковые бальные платья, милостью княгини Голицыной разрешенные для такого случая, — обычно танцевали в форменных серых платьях.

Орлов светился всеми огнями от радости, что танцует с Марией, о которой наслышан был со слов Бугрова и Надежды, знавшей ее по медицинским курсам, и узнал ее тотчас же, едва вошел в зал, но никак не ожидал, что она такая обыкновенная, земная, как все в зале, ибо Надежда говорила такое, что к ней и подойти было боязно, — надменная и недоступная, родственница всех Корфов — баронов и баронесс, да еще военного министра, да еще любимица самой княгини Голицыной, — ему ли, ординарному офицеру, думать и фантазировать о ней?

И вот она, едва ли не в его объятиях, танцует с ним, смотрит на него и улыбается и только что не говорит: «А я давно ждала, что вы меня пригласите. И хотела этого. И очень рада, что это случилось. А вы, Александр?», но не говорила.

И он молчал и лишь смотрел на будто высеченное из бело-розового мрамора лицо ее с классическим римским небольшим носом с еле заметной горбинкой, на ее слегка расслабленные неяркие губы и сверкавшие от яркого света мелкие белые зубы, но более всего смотрел в ее зеленые, как малахит, глаза и не мог насмотреться. Он никогда не видел таких глаз, мягких и искристых и, кажется, счастливых безмерно, и готов был немедленно сказать: «Я люблю вас, Мария», но сказал иначе:

— Я счастлив, баронесса…

— Просто — Мария, — поправила она. — Баронессой была моя тетка Корф, супруга Владимира Александровича Сухомлинова, ныне покойная. Она воспитывала меня. Это — чтобы вы не заблуждались. И только для вас, — подчеркнула она.

— Я понимаю вас и благодарю за доверие, — почему-то разволновался Орлов.

…Они не знали, сколько танцевали и кто был рядом с ними, ибо были увлечены и не видели ничего и никого вокруг, а видели лишь друг друга, чувствовали дыхание друг друга и, казалось, самое биение разгоряченных сердец, и наслаждались в полное удовольствие, как будто были одни во всем зале, огромном, залитом ярким светом хрустальных люстр, торжественном и полном великолепия, а когда наконец заметили, что танцуют действительно одни и что все отошли в стороны и наблюдают за ними, — чуть было не растерялись и не остановились, хотя вальс все еще лился и лился захватывающими, певучими волнами и Уносил куда-то в сияющую вечность, возвышенную и неповторимо прекрасную.

И Орлов сказал:

— На нас все обратили внимание и оставили одних. Продолжим?

Мария не ответила, Марию точно подхлестнула невидимая сила и закружила неистово, будто только этой секунды и ждала, и она тоже засияла, переполненная радостью, и то откидывала слегка назад, то наклоняла ближе к Орлову голову, и улыбалась счастливо, и смотрела на него неотрывно, будто в самое сердце хотела глянуть и оставить там свой след.

Навечно.

А Орлов держал ее правой рукой, спрятав левую за спину, и боялся, что она вот-вот выскользнет из его руки, порхнет, как птица, и улетит, и он уже никогда более не увидит ее и не будет возле нее волнующе близко — сердце в сердце. Но она не улетала, не хотела расставаться с ним, и они продолжали танцевать.

Одни во всем этом чудесном зале, средь величественных белых колонн и ослепительно сверкавших хрустальных люстр — одни во всем свете, ибо они не видели ни колонн, ни люстр, ни подруг и друзей, расступившихся по сторонам и наблюдавших за ними с искренним восхищением.

Это было — как сказка, как чудесный сон, и хотелось, чтобы он длился вечно и не прервался, но сказка вдруг кончилась, сон оборвался: оркестр умолк.

И тут раздались аплодисменты и возгласы:

— Браво!

— Брависсимо!

— Бис!

Орлов и Мария, возбужденные и румяные, благодарно поклонились, и не успели покинуть центр зала, как их окружили все, кто в нем был, и принялись поздравлять, обнимать, а подружки Марии зацеловали и ее, и Орлова в порыве восторга, и даже сама старая княгиня Голицына поцеловала Марию в обе щеки и сказала растроганно:

— Какая вы милая. Вы доставили мне удовольствие, какого я не испытывала со времен своей молодости. Спасибо, дитя мое. И вам спасибо, молодой человек, — обратилась она к Орлову и тоже похвалила: — Вы были в ударе. Похвально в высшей степени. Я непременно сообщу о вас начальству.

Мария сделала реверанс и признательно склонила голову, а Орлов поклонился легким кивком и по-гусарски стукнул каблуками и тут увидел: Надежда и Бугров стояли поодаль и смотрели на них с Марией ревниво и угрюмо, но потом все же подошли, поздравили.

На втором туре Николай Бугров тут же сделал Марии предложение. И тут же получил отказ: Мария сослалась на то, что еще не думала о замужестве, так как училась.

— Я, конечно, сделаю ей еще одно предложение, — говорил Бугров Александру, — но она, кажется мне, неравнодушна к тебе, мой друг. С того бала, когда вы танцевали с ней, а мы все любовались вами.

Александру Орлову было неловко перед ним и жалко его: такой волевой человек, а чувствует себя совсем кисло. Неужели из-за женщины можно так плохо себя чувствовать? Да ведь еще и рано-то обзаводиться семьей ему и Бугрову: надобно прежде закончить курс учения. И Мария еще учится.

И спросил:

— А куда ты торопишься, Николай? Мария никуда не денется. Кончишь курс учения, получишь вакансию — и женись.

— Она за меня не пойдет даже в том случае, если я получу генерала, а не только какую-то вакансию для поручика, — мрачно ответил Бугров.

И Александр перестал бывать на балах в Смольном. От греха подальше, ибо Мария была слишком красива, чтобы мимо нее можно было пройти равнодушно, а потом и потерять голову можно ведь. Как Бугров, как Кулябко, на которого Бугров начинает посматривать явно враждебно, когда кавалергард вертится возле Марии, — не дошло бы до вызова, после которого Кулябко уже нечего будет делать на этом свете.

И вдруг он, Александр Орлов, а не Бугров женился первым. Не думал, не гадал, а вот же опередил Николая и обзавелся семьей. И только потому, что Надежда все поняла с первых секунд знакомства его, Александра, с Марией и вынудила его, как это ни парадоксально выглядит, сделать ей предложение. Правда, потом Александр все понял: предложение должен делать все же мужчина…

А вскоре Мария, вместе с Надеждой, приехала в донские края на каникулы и Бугрова, подвернувшегося под руку, пригласила, видно, надеялась, что донские привольные края что-то изменят в их взаимоотношениях к лучшему.

Но — странно: Бугров собирал цветы с нею, Надеждой, а с Марией все время был помещик Королев, устроивший этот выезд-пикник на лоно природы, а он, Орлов, никому и не нужен был и сгорал от неприятного чувства своей ненужности, исключая разве что Верочки, все время звавшей его и безмятежно резвившейся со своим Алексеем на склоне балки. Мамаша ведь, а прыгает через черные кротовые бугорки, как коза, так что Алексей и поймать ее не может, а когда поймает — кружит ее, как гимназист, — папаша и оторвиголова. А он, брат, сидит вот в полном одиночестве, действительно как половецкий хан, и злится, что этот увалень с миллионами во всех банках — степной красавчик Королев — толчется возле Марии. Ему ли думать о ней? Или миллионами намерился покорить? Но Мария вряд ли соблазнится ими, а ее родственники и на порог не пустят такого мужлана, хотя он и набит золотом и закончил политехнический институт. Или он решил, от нечего делать, поразвлечься, поволочиться?

«Но Бугров немедленно вызовет и ухлопает его за милую душу. Впрочем, из Королева такой же волокита, как из меня китайский мандарин», — подвел он итог своих безутешных раздумий и хотел присоединиться к Марии и Королеву, да заметил: она уже и забыла, что говорила ему, и не ждала его ответа, а подчеркнуто не расстается с помещиком, и выражает ему свои восторги, и ходит с ним бок о бок, собирая цветы и нагибаясь к ним осторожно и бережно, чтобы не помять какой-нибудь тюльпан, а потом осмелела, сорвала несколько наиболее ярких, пунцово-огненных, и восхищенно воскликнула: