Грозное лето - Михаил Соколов

Но так сказать было невозможно. И Орлов прикусил губы и сам стал как натянутая струна, словно гнев верховного вот-вот мог обрушиться и на него, и тогда придется расслабить пружину и — будь что будет: пойти ва-банк. Наперекор всему, вопреки всем уставам и правилам.

И вспомнил Новочеркасск: а на Дону великий князь был — что отец родной и разбрасывал золотые перед молодыми казаками, сопровождавшими его пароход на быстроногих дончаках вплавь и берегом с завидной лихостью, и обласкавший даже его, Орлова, за сущую малость, за то, что подхватил его под руку, когда он споткнулся о ковер на аксайской пристани.

А Жилинский вспомнил судьбу барона и генерала Зальца, командира четвертой армии Юго-Западного фронта, только что отчисленного из армии за то, что барон испугался атаки австрийцами правого фланга армии, отошел в беспорядке и тем поставил под удар еще и левый фланг. Ясно же, что подобная судьба ждет и Комарова, а возможно, и Благовещенского. Но только ли этим кончится?..

Об этом именно более других беспокоился Орановский, поблекший при первых же словах верховного и ставший сейчас как бы ниже ростом и даже слегка сгорбившимся, как будто удара ожидал с секунды на секунду по своей только что бывшей изящной и гибкой спине. Нет, за Комарова Орановский отвечать не намеревался, зато пусть верховный спрашивает с маньчжурского канцеляриста Благовещенского, а еще более — с Самсонова, оставившего шестой корпус в сорока верстах от главных сил армии при попустительстве главнокомандующего Жилинского. И за вранье Ренненкампфа он, Орановский, не намеревался отвечать, ибо верховный тоже верил Ренненкампфу. И за передачу корпуса Шейдемана нечего отвечать, так как сей корпус приказал изъять из второй армии генерал-квартирмейстер ставки верховного же, Данилов-черный, теребящий свою куцую бородку в задумчивости и робости.

Так рассудил начальник штаба, генерал-лейтенант Орановский, но все же в душе его точил червячок сомнений и по спине бегали ледяные мурашки, и он упрямо поглядывал на Данилова: не подведет ли в случае чего?

Однако Данилов не видел его просительного взгляда. Нет, Данилов не ожидал чего-либо неприятного для себя лично; в конце концов, не он подбирал командиров корпусов и дивизий, равно как и армий, а подбирал Янушкевич, начальник генерального штаба, и Сухомлинов, военный министр, — с них и спрос. Но Сухомлинов был далеко и чувствовал себя за спиной царя как за каменной стеной, а вот Янушкевич был здесь, под рукой, и с него можно спросить, хотя эта хитрая лиса привыкла больше молчать. Милейший человек? Да, но ведь никудышный начальник штаба, читавший в академии интендантский курс и пятнадцать лет до войны просидевший в канцелярии военного министерства, решительно ничем себя не проявив вплоть до таинственного назначения начальником генерального штаба. За что верховный уважает его и милует — трудно понять. Но бог с ним, с Янушкевичем, торчащим вон у стола и пристально рассматривавшим карту, словно считавшим там и никак не могущим сосчитать всех немцев на фронте. Сейчас надобно думать о том, что делать, что предпринять для исправления положения на правом фланге Самсонова… Это — угрожающий прорыв.

А Янушкевич сказал, как о само собой разумеющемся:

— Придется центральные корпуса второй армии все же отвести назад, ваше высочество, иначе противник проникнет им в тыл и учинит свои любимые клещи Шлиффена…

— Что-о-о? И вы решили задать труса, как Самсонов? — грозно спросил великий князь, остановившись посреди кабинета.

Все посмотрели на Янушкевича, как на умопомешанного: отступление? Можно ли придумать дерзость более вызывающую? И тут все время молчавший Леонтьев тоже отважился сказать:

— Осмелюсь доложить, ваше высочество, что Самсонов вчера говорил мне в телефон о целесообразности отвода Мартоса и Клюева к Нейденбургу, в связи с тем что противник концентрируется на левом фланге второй армии и может ударить в тыл центральным корпусам ее слева. Однако мы…

— Я буду наступать, генерал, запомните это. И только наступать, — оборвал его великий князь, хотя и жестко, но уже не таким тоном, как говорил, вернее, кричал только что.

— Слушаюсь, — произнес Леонтьев покорно и тихо.

Янушкевич более не решился входить в пререкания, хотя его так и подмывало сказать: «Но Владимир Александрович Сухомлинов тоже советовал придержать Мартоса и Клюева, дабы они не попали в мешок, коль Ренненкампф до сих пор бездельничает», но хорошо знал, что если Сухомлинов скажет «да», верховный скажет «нет».

И вновь погрузился в рассмотрение карты.

Жилинский мысленно говорил: «Все ясно, ваше высочество: все будут правы, все останутся в стороне в случае дальнейших осложнений на моем фронте, кроме меня. Но только ли мы повинны в том, что на правом фланге Самсонова случилась неприятность, если не более того? Вот ведь попал в беду Комаров, а мне, главнокомандующему фронтом, нечем ему и помочь, ибо все резервы вы держите в Варшаве для ваших новых армий — девятой, первой и десятой, и попроси я у вас помощи — не дадите и батальона. Как же я могу воевать? Вы живете багажом турецкой кампании, ваше высочество, и на протяжении многих лет вы решительно не интересовались ничем, что было связано с деятельностью генерального штаба и военного министерства, хотя мечтали возглавить армию в случае войны, и я если и виноват перед вами, то только в том, что ревностно исполняю ваши директивы, а проще сказать — прожекты, иногда прямо апокрифические. У вас в зобу дыхание сперло от радости после победы при Гумбинене, и вы дали директиву: с одной стороны, „торопиться с овладением низким течением Вислы, для чего развить наступление по ее левому берегу“, а с другой „торопиться с очищением от противника Восточной Пруссии, для чего перебросить армию Ренненкампфа в составе четырех-пяти корпусов на левый берег Вислы же, оставив на правом армию Самсонова. На левом же берегу Вислы развернуть девятую, первую и десятую армии в составе пятнадцати корпусов для развития наступления в глубь Германии“. Это же — абракадабра, ваше высочество, и я принужден был надлежаще поправить вас и приказать Ренненкампфу обложить Кенигсберг двумя корпусами, а остальными силами двинуться в преследование противника, дабы догнать его в самое ближайшее время. Не исполняет моей директивы Ренненкампф? Но он и вашей директивы не исполняет.

В общем, ваше высочество, картина ясна: в одну телегу впрячь не можно коня и… безрассудно яростного тигра, извините, коему честь Жоффра куда ближе, чем судьба русских солдат и офицеров. Нет, ваше высочество, уж лучше я уйду с должности главнокомандующего, чем принужден буду выслушивать такие ваши словоизлияния. Уничижительные. Оскорбительные. Недопустимые слова, кои сам государь нам, генералам, еще не говорил…»

Так думал Жилинский и вспоминал разговор с Самсоновым. Прав Александр Васильевич: так воевать невозможно. Преступно. Так Россия может только проиграть кампанию, но никак не выиграть ее…

Великий князь, поняв, что хватил лишку, так как генералы стояли перед ним, как неживые, как нашкодившие гимназисты, — угрюмые, с покрасневшими лицами и опущенными руками, словно решил дать им передохнуть и прийти в себя и, высоко подняв голову, неожиданно обратился к Орлову:

— Штабс-капитан, вы — офицер связи и должны знать: можно ли полагаться на Артамонова и Кондратовича, командиров первого и двадцать третьего корпусов.

— У генерала Кондратовича, ваше высочество, имеется всего лишь вторая дивизия генерала Мингина, а третья гвардейская генерала Сиреллиуса состоит в резерве ставки фронта и находится в Ново-Георгиевске, — ответил Орлов. — Что же касается генерала Артамонова, то мы с полковником Крымовым наблюдали за ним, и полковник Крымов пришел к выводу, что генерал Артамонов не очень надежный командир, о чем и доложил Самсонову, — все более смелел Орлов и, увлекшись, продолжал на удивление всем: — Если вы позволите, ваше высочество, я хочу доложить о правом фланге…

— Говорите.

— Ничего с Благовещенским не случилось бы, если бы второй корпус генерала Шейдемана не был изъят из второй армии. Это была ошибка, ибо, если бы второй корпус был во второй армии, он не торчал бы сейчас в районе крепости Летцен, а давно обошел бы ее и наступал бы плечом к плечу с Благовещенским и как раз сейчас атаковал бы его с тыла, тем самым не позволил бы противнику атаковать генерала Комарова.

— Вы уверены в этом? — допытывался великий князь.

— Да, ваше высочество. Противник боится совместного действия двух наших армий и, полагаю, намерен отделаться от нас по очереди, чтобы отогнать к границе, а когда с запада подойдут свежие корпуса, и вовсе очистить от русских Восточную Пруссию, — говорил Орлов, как вызубренный урок в академии сдавал.