Грозное лето - Михаил Соколов

Вмешался в разговор Данилов и убежденно сказал:

— Я нахожу, ваше высочество, что ничего особенного не произошло. Армии находятся на марше, у Самсонова на левом фланге — три корпуса и две кавдивизии. Что касается его правого фланга, то я предупреждал: берегите линию Бишофсбург — Алленштейн и не растягивайте фронт, однако Самсонов растянул его здесь до сорока верст.

Орлов, вопреки всем правилам устава, возразил:

— Ваше превосходительство, генерал Самсонов исходил из того, что первая армия со всей энергией преследует отступающего противника, и избрал марш западнее меридиана Ортельсбург — Кенигсберг, в видах перехвата главных коммуникаций немцев в их тылу.

— Это было бы правильно, если бы противник пересек этот меридиан и устремился на запад, но, как вы сами установили, этого не случилось, и он устремился, по всей видимости, на юг, в лоб Благовещенскому, — в свою очередь возразил Данилов на удивление всем, ибо мог просто остановить Орлова на полуслове, как старший.

Но Орлов не унимался и продолжал:

— Но генерал Самсонов повинен в этом менее всего. Противник никогда не отважился бы направиться в лоб корпусу генерала Благовещенского, если бы чувствовал, что первая армия висит у него на хвосте и может с часу на час атаковать его с тыла. Этого, к удовольствию противника, не случилось, и у Гинденбурга оказались развязанными руки.

Данилов помолчал немного и произнес, как бы рассуждая вслух:

— Да, этого не случилось, и у Гинденбурга оказались развязанными руки — вы правы.

Это было беспрецедентно, чтобы младший офицер мог так вольно вести себя, да еще в присутствии верховного, но Данилова знали: он не очень-то беспокоился о соблюдении субординации и вот, изволите видеть, согласился со штабс-капитаном. И верховный поэтому молчит, не обрывает штабс-капитана и, кажется, даже прислушивается к спору. И ходит по кабинету, меряет его своими саженьими шагами.

И тогда Жилинский решил воспользоваться тем, что верховный не вмешивается в спор, и сказал:

— Генерал Самсонов был прав, и я вынужден был с ним согласиться, изменив марш на Остероде, вместо меридиана Ортельсбург — Кенигсберг. По донесениям Ренненкампфа, удар Самсонова пришелся бы действительно в пустоту. Теперь стало ясным, что противник никуда не бежал и, по всем вероятиям, готовит нам немецкий кунштюк — клещи Шлиффена, так что, ваше высочество, придется центральные корпуса второй армии отводить назад во избежание выхода немцев в их тыл.

— Трусость! Паникерство! — ожесточился великий князь, как будто ему наступили на мозоль. — Никаких отступлений я не разрешу. Атака и только атака. Я обещал нашим доблестным союзникам это и должен исполнять свои слова с наибольшей спешностью и усердием. У меня сосредоточено девять корпусов и восемь с половиной кавалерийских дивизий, нацеленных на Восточную Пруссию, — как вы смеете болтать об отступлении перед четырьмя корпусами противника? Позор! — но Орлову сказал более сдержанно: — А вам, штабс-капитан, рекомендую соблюдать устав и не вмешиваться в разговоры старших офицеров без того, чтобы вас о том не попросили. Но мне понравилось, что вы так энергично защищаете своего командующего.

Орлов едва не воскликнул: «Да ведь напраслину возводят на Самсонова, ваше высочество!», однако сдержался и произнес:

— Слушаюсь, — но в следующую секунду все же не вытерпел: — Но, ваше высочество, я не имею права и молчать…

— Штабс-капитан, не испытывайте мое терпение, пользуясь моим сердечным отношением к донцам, — недовольно заметил великий князь и хотел что-то еще сказать, да в это время в кабинет ворвался маркиз де Лягиш с телеграммой в руке и воскликнул:

— Ваше высочество!.. Мой генерал, телеграмма из Парижа: «Сведения, полученные из самого верного источника, сообщают нам, что два действующих корпуса, находившиеся раньше против русской армии, переведены теперь на французскую границу и заменены на восточной границе Германии полками, составленными из ландвера. План войны германского генерального штаба слишком ясен, чтобы было нужно до крайности настаивать на необходимости наступления русских армий на Берлин. Предупредите неотложно правительство…»

медленного наступления русских на Берлин, но и без того было ясно, чего союзники требовали от России.

— Ваше высочество, мой генерал, это — катастрофа! — продолжал маркиз, потрясая телеграммой. — …Генерал Галлиени ничего не сможет противопоставить Клуку и Бюлову, если эти корпуса будут приданы их армиям!

Невысокого роста, в серой накидке, как ажан-полицейский, которая как бы придавила его и сделала невысоким, с маленьким лицом, на котором едва виднелись невзрачные, седоватые усы, он был до того взволнован, что казалось, он вот-вот зарыдает в отчаянии, и его волнение передалось всем, и даже великий князь нахмурился, опустил голову и как бы не знал, что ему ответить.

Один Данилов покачал головой и сказал с легким укором:

— Маркиз, вы только что благодарили русское командование за то, что немцы сняли два или три корпуса с запада и перебросили на наш театр, что ослабит их давление на Париж. Что случилось?

Маркиз де Лягиш действительно недавно благодарил верховного со слезами радости на глазах, когда узнал о переброске корпусов немцев с запада на восток, и великий князь обнимал его и даже говорил:

— Я счастлив, маркиз, и рад, что надлежаще исполняю свой союзнический долг. Эти три корпуса противника могут много значить для Мольтке, в случае если мой друг Жоффр перейдет в контрнаступление. Поверьте мне, много могут значить.

И вот кто-то в Париже посмотрел не в те святцы и наделал переполоху, что и вызвало неудовольствие великого князя.

— Маркиз, вы удивляете меня, — сказал он однако же сдержанно. — Мы действительно располагаем противоположными данными: три корпуса и одна кавалерийская дивизия именно с запада передислоцируются на наш театр, а не наоборот. На нашем театре действуют все четыре корпуса противника, и никто и никуда их передислоцировать не намеревается. Какой-то глупец в Париже все перепутал…

— Этого не может быть, этого не может быть, мой генерал, мой дорогой великий князь, — продолжал маркиз де Лягиш, уже бегая по кабинету и потрясая телеграммой Палеолога, и наконец бросил ее на стол Жилинского и плюхнулся в желтое кожаное кресло в полном отчаянии. — Париж, мой Париж погиб, — произнес он кладбищенски-печальным голосом и закрыл лицо руками, словно плакать намерился и стыдился слез.

И тогда великий князь раздраженно сказал:

— Перестаньте, маркиз, закатывать истерики. В ближайшее время я начну атаку Берлина варшавской группой из пятнадцати корпусов. Полагаю, что немцам будет не до Парижа.

— Но Жоффр отступает, ваше высочество! И Френч отступает и, быть может, уже находится на берегу Ла-Манша! — воскликнул маркиз де Лягиш, отняв руки от лица, и возмущенно добавил: — Четыре, всего только четыре дивизии прислал Китченер нам на помощь, — вы представляете, что с ними сделают на правом фланге боши? Как можно воевать с такими союзниками? Как можно рассчитывать, что они защитят Францию?

Великий князь, все еще расхаживая по кабинету, уверенно сказал:

— Генерал Жоффр поступает сообразно с обстоятельствами: он отводит свои войска для того, чтобы сохранить живую силу. Это — гениальная стратегия, и она непременно обернется контратакой против немцев.

Маркиз де Лягиш наконец успокоился, однако все же спросил не очень уверенно:

— Вы так полагаете, ваше высочество? Дал бы бог, дал бы бог.

— Я убежден в этом, маркиз, — заверил его великий князь и, подойдя к огромной карте, что висела на стене, снял ее, положил на большой стол, за которым Жилинский проводил штабные совещания, и сказал: — Докладывайте, генерал Жилинский, о положении дел на театре. Прошу, господа, сюда, — пригласил он генералов.

Жилинский неторопливо доложил: первая армия потеряла соприкосновение с противником, однако все же преследует его, правым флангом приступив к обложению крепости Кенигсберг, а остальными силами начала продвигаться западнее реки Ангерап — на севере и в направлении Растенбург — Бишофштейн — на юге. Правда, командир второго корпуса, генерал Шейдеман, предложил гарнизону крепости Летцен сдаться без боя и выслал парламентеров, но последних немцы обстреляли, ранили и взяли в плен, однако прислали своего офицера и передали с ним: «Летцен русские возьмут только в качестве руин».

Вторая армия продолжает успешно продвигаться правым флангом на Алленштейн — дивизией генерала Рихтера и на Бишофсбург — дивизией генерала Комарова; центром — на Алленштейн, корпусом генерала Клюева, и на Остероде — корпусом генерала Мартоса, который только что одержал победу над противником при Франкенау. Первый корпус генерала Артамонова занимает позиции выше Сольдау, полукорпус генерала Кондратовича связывает левый фланг Мартоса с правым флангом Артамонова…