Грозное лето - Михаил Соколов

Из штаба вышел дежурный офицер, громко позвал:

— Штабс-капитан Орлов, вас просит к прямому проводу генерал Филимонов.

Орлов с облегчением подумал: «Приказ возвращаться в армию? И хорошо, сколько я буду томиться здесь от безделья? Друзья воюют, Андрей Листов странствует где-то по тылам противника, а я всего только докладываю, пакеты развожу, к Ренненкампфу летал, важные сведения добыл — а что толку? Послали авиатора проверить, видите ли, офицеру связи верить нельзя. Хорош офицер ставки, нечего сказать…»

Генерал Филимонов сказал в телефон:

— Получены новые сведения о противнике. Последний накапливается на нашем левом фланге. Незамедлительно передайте командованию фронтом нашу категорическую просьбу: отчислить третью гвардейскую дивизию генерала Сиреллиуса из резерва ставки и передать ее в наше распоряжение для корпуса генерала Кондратовича по назначению. Так же незамедлительно вернуть нам второй корпус, которому мы посылаем наши директивы. Записали?

— Так точно, — ответил Орлов.

— Далее: незамедлительно передать второй армии так же из резерва ставки фронта артиллерийский дивизион, принадлежащий второй армии, кстати… Передайте командованию, чтобы хан Нахичеванский поторопился с маршем своей кавалерии к Алленштейну завтра-послезавтра, дабы упредить уход противника за Вислу. Наконец, передайте нашу просьбу о патронах орудийных и винтовочных, кои уже кончаются или кончились вовсе. Да, еще попросите насчет ножниц для резания проволочных заграждений противника. Штаб армии переехал в Нейденбург вместо Ортельсбурга, как намечалось ранее. У меня все. Филимонов говорит. Доложите сегодня же.

— Слушаюсь, ваше превосходительство. А мне оставаться здесь? Алло!

Трубка молчала, или кто-то мешал разговору, и Орлов подумал: «Штаб-ротмистр Кулябко ловит шпионов в костелах, а они блестяще подслушивают все наши разговоры по телефону тут же, возле нас. Удивительная наша разведка», — и, положив свою трубку полевого телефона, дал отбой и тут же, в аппаратной, сел записывать то, что передал Филимонов.

И почувствовал, что кто-то подошел к нему и остановился за его спиной, и раздался голос Крылова:

— Донос строчите. На кого же, любопытно? Быть может, на штаб-ротмистра за то, что он завел на вас досье?

Александр срезал его:

— Сие досье уже заведено… по вашей протекции. Теперь очередь за вашим, сударь.

Сказал и спохватился: а вот этого говорить и не нужно было. Но Крылов всего только усмехнулся, прикурил сигарету, как будто за этим и приходил в аппаратную, и ушел, бросив уже с порога:

— Ну, ну, посмотрим, штабс-капитан.

В это время телефонист спросил:

— Вы еще не ушли, штабс-капитан? Вас опять вызывает Остроленка.

Филимонов сообщил:

— Нас прервали… Рядом с вами нет посторонних?

— Нет. Говорите.

— Немедленно, сейчас же, передайте главнокомандующему лично: к нам сейчас с поручиком Листовым, который нашел его в лесу совсем обессиленного, вернулся наш офицер, то есть офицер первой армии, попавший в плен под Сталюпененом. Его допрашивал подполковник Гофман, первый офицер генерального штаба восьмой армии, и предложил ему свободу, если он согласится сотрудничать с немцами. После раздумий офицер согласился, дабы вырваться из плена, и тогда Гофман приказал ему связаться с нашим Крыловым и передать ему то-то и то-то. Сейчас же поставьте в известность главнокомандующего, дабы Крылов не ускользнул. Надлежащий пакет с рапортом привезет сам офицер. Все. Филимонов был у аппарата. До свидания.

— Принял Орлов, ваше превосходительство. До свидания.

Кулябко уже был тут как тут, ожидая, пока Орлов закончит разговор, и тотчас же спросил:

— За вами по пятам ходит Крылов. У вас серьезные разговоры были со штабом второй армии?

— Очень.

— Быть может, вы позволите мне узнать, о чем именно шла речь?

— Не могу, штаб-ротмистр, — ответил Орлов и пошел во флигель, где ночевал, будучи под арестом, расположился там поудобней, граммофон убрал подальше и принялся записывать все, что ему сообщил Филимонов.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Великий князь с Жилинским и свитой прибыл в штаб фронта с шумом и треском, сопровождаемый казаками и гурьбой подростков, выражавших свой восторг до самого двора, но тут их остановил часовой-казак, дал несколько подзатыльников и, по всем правилам стратегии, отрезал им путь во двор. Однако великий князь, сойдя с роскошного «роллс-ройса» и отмахиваясь от тучи пыли, достал из кармана серебряный целковый и, подойдя к воротам, бросил его чумазым своим почитателям, гулко сказав:

— Только без мошенства, господа: поделите поровну.

И подростки с ликованием исчезли в туче пыли, оставленной за воротами штаба «роллс-ройсом» и автомобилем Орановского, не рискнувшего въехать во двор, так как мотор стрелял на весь город, как на позициях. А когда Орановский вошел во двор, там уже гудел низкий голос великого князя:

— …безобразие, генерал! Я не буду повторять своего повеления…

Генерал и лейб-медик Евдокимов, начальник санитарно-эвакуациониой части, оправдывался:

— Это — сущее недоразумение, ваше высочество, печальное недоразумение, если не сказать больше. Лазареты Красного Креста, как и госпитали, не имеют оснований сетовать на военно-санитарную часть, ибо им надлежит в первую очередь…

Великий князь с привычной бесцеремонностью оборвал его, не обращая внимания на то, что его разговор слышат все генералы, стоявшие поодаль:

— …Я не стал об этом говорить вам в лазаретах и госпиталях, ибо награждал раненых знаками отличия, но здесь благоволите выслушать следующее… Я не потерплю более сей вопиющей беззаботности и расхлябанности вверенного вам ведомства. Раненых нижних чинов отправляют в товарных вагонах, на голом полу, без матрацев; их по нескольку дней не перевязывают из-за отсутствия бинтов, не моют из-за отсутствия бань, не одевают в чистое из-за отсутствия белья… И врачей не хватает, и медицинских сестер недостаточно. Для чего существует ваша санитарная служба, генерал? И чем вы занимаетесь, коль не можете надлежаще условиться с Красным Крестом и действовать сообща для пользы дела? Безобразие! Делаю вам порицание. Предупреждаю: я сниму с вас погоны генерала и отправлю братом милосердия на передовые позиции, если вы должным образом не укомплектуете полевые госпитали всем потребным и если впредь будете препираться с Красным Крестом и отвергать его помощь, равно как и помощь земских деятелей.

Евдокимов стоял, как кол, вытянувшись и опустив руки, и часто моргал красными глазами, будто запорошил их, а быть может, и запорошил, так как пыли было достаточно всюду. Нет, он, лейб-медик двора, не особенно зависел от великого князя, так как назначен был царем, поддерживаем был царицей, да еще военным министром, да еще коллегами при дворе, но великий князь был сейчас безраздельным диктатором, с которым не считаться было бы весьма рискованно.

И все же попытался вывернуться:

— Ваше высочество, вероятно, хорошо знает, что убыль в войсках достигает пятнадцати — двадцати процентов вместо ожидавшихся трех, что явилось причиной перегрузки санитарной части. Красный Крест же занимает странную позицию: имеет медицинский персонал, но не отпускает его в госпитали, имеет белье, бинты, матрацы, но не хочет поделиться с госпиталями…

И великий князь повысил и без того громоподобный голос:

— Генерал Евдокимов, я повелеваю вам делать то, что я сказал, и не желаю слушать ваших объяснений… Вы свободны.

— Слушаюсь, — покорно произнес Евдокимов, покраснев до корней волос от стыда, от обиды, что с ним так бесцеремонно обращается верховный главнокомандующий, коему он и не подчинен формально, но более возражать не стал и отступил подальше от греха, за спины Янушкевича и Данилова-черного.

Великий князь направился в здание штаба, и тут случилось то, чего Жилинский никак не предвидел: у ворот поднялся шум голосов, крики: «Куда прешь? Осади!», и великий князь обернулся и зычно повелел:

— Что там происходит? Пропустить!

И тотчас во двор хлынула толпа разодетых, как для парадного приема, мужчин в сюртуках и дам в легких и даже декольтированных платьях и в таких шляпах, что на них могли бы моститься аисты, и, окружив великого князя, разноголосо, перебивая друг друга, загалдела:

— Ваше императорское высочество, позвольте выразить вам, верховному вождю православного воинства…

— …Мы так счастливы августейшим вниманием вашего императорского…

— …повергаем к стопам вашего императорского…

Великий князь, вытянувшись едва не до облаков, повелел:

— Хорошо, господа, я выслушаю вас. Станьте как подобает и благоволите не мешать друг другу.