Грозное лето - Михаил Соколов

— …И желаем от имени офицерского корпуса штаба наискорейших успехов на вашем великом поприще верховного вождя доблестной русской армии!

Последнюю фразу сказал Орановский, выведший всю свою штабную гвардию для встречи верховного, но великий князь, почувствовав запах духов, брезгливо поморщился и ответил:

— Благодарю, господа, за трогательную встречу начальства, но я предпочитал бы видеть вас на своих служебных местах, занятых исправлением своих служебных обязанностей. Предпочитал бы также, чтобы от моих офицеров исходил ратный солдатский дух, а не дешевые запахи куртизанок. Повторится подобное — разжалую в брадобреи. Всех!

Офицеров как ветром сдуло вместе с Орановским, но один остался стоять на месте, штаб-ротмистр Кулябко, и великий князь недовольно спросил у него:

— Штаб-ротмистр, разве мои слова вас не касаются? Или вы приставлены ко мне Джунковским?

— Никак нет, ваше высочество. Имею срочно доложить об из ряда вон выходящем…

— Докладывайте, — задержался возле него великий князь.

Кулябко достал из кармана рапорт, который составил по телефонограмме Филимонова, и ответил:

— Не могу, ваше высочество, вслух. Служба такая…

Великий князь нахмурился, но бумагу взял, прочитал и раскрыл глаза от удивления.

— Что-о-о? — возмущенно произнес он, но Кулябко сказал убежденно:

— Я давно имел основания подозревать то, что оказалось, ваше высочество, и могу, кроме сего, представить вам еще некоторые факты на словах.

Никто ничего не понимал, но спрашивать было не положено, и все ждали, что последует дальше. Один Жилинский ясно почувствовал, вспомнив вчерашний разговор с Орловым: Кулябко что-то раскопал более достоверное, чем говорил Орлов, и решил выслужиться перед верховным, в обход его, главнокомандующего, но тоже ждал, что будет дальше.

Но дальше ничего наглядного не было: великий князь достал из наружного кармана кителя карандаш, прислонил бумагу к раскрытой половине двери и размашисто написал на уголке: «Повесить. Николай» — и отдал ее Жилинскому, сказав:

— Исполняйте. И накажите виновных в ротозействе примерно.

— Слушаюсь, — произнес Жилинский, а прочитав сначала резолюцию великого князя, а потом рапорт, оглянулся, нет ли поблизости Орановского, но не нашел его и упавшим голосом промолвил, как перед казнью: — Этого и следовало ожидать. Мерзавец… — потом вернул рапорт Кулябко и приказал: — Действуйте без промедления, пока… Вы понимаете…

— Так точно, — козырнув, ответил Кулябко и отступил назад, пропуская великого князя и генералов в здание.

Все уже поняли: случилось нечто сверхординарное, но расспрашивать у Жилинского не было времени, так как великий князь ушел вперед и каждый заторопился вслед за ним. Однако на пороге приемной, затененной от солнца, он остановился, прищурился, рассматривая ее обстановку — большой зеленый ковер на полу, красные бархатные портьеры на окнах и на двери, пощупал бархат своими сухожильными длинными пальцами, словно хотел убедиться, дорогой ли. И заметил Орлова, стоявшего вдали, рядом с адъютантом Жилинского, гостеприимно распахнувшим перед знатным гостем дверь в кабинет.

— Штабс-капитан, вы и здесь намерены поддержать меня, если я споткнусь о ковры? — спросил он иронически. — Не утруждайте себя, здесь не тихий Дон, куда можно свалиться, а тихая заводь, — зло поддел он Жилинского, имея в виду роскошь и штабную тишь.

Жилинский нахмурился и подумал: «Начинается. Допинг при всей свите», а Орлов выступил вперед и ответил:

— Никак нет, ваше высочество. Имею незамедлительно доложить главнокомандующему о только что переданной мне в телефон телеграмме генерал-квартирмейстера Филимонова о сосредоточении противника на левом фланге второй армии.

— Что за вздор, штабс-капитан? Помешались вы все во второй армии на… сосредоточениях немцев?

Жилинский мрачнее мрачного заметил:

— Поистине, генерал Самсонов решил перехитрить всех: сам молчит, как воды в рот набрал, а подчиненных заставляет строчить донесения во всех направлениях.

Великий князь направился в кабинет и на ходу бросил Орлову:

— Докладывайте мне.

Но на пороге кабинета опять остановился, опять прищурил черные глаза и, окинув неприязненным взглядом еще более роскошную обстановку, качнул головой и ничего не сказал, но Жилинский все понял и попытался объяснить, в чем дело:

— Из Варшавы привезли… чтобы не тратиться понапрасну.

Великий князь и не слушал его, а подождал, пока все генералы войдут в кабинет, и зло воскликнул:

— Посмотрите, господа, не правда ли, что из подобного дворца куда легче командовать, нежели из моего железнодорожного вагона? — И резко повысил голос: — Убрать! И перенести все аппараты сюда! — и пошел в кабинет, а уж оттуда нетерпеливо сказал Орлову: — Докладывайте же, штабс-капитан.

Орлов приготовил бумаги, которые делал во флигеле, вошел в кабинет и доложил:

— На левом фланге второй армии достоверно установлено присутствие первого армейского корпуса генерала Франсуа и несколько частей ландвера. Генерал Филимонов предполагает, что и Макензен направляется туда же, что маловероятно.

— Что-о-о? — досадливо повысил голос великий князь. — Разве Франсуа и Макензен по воздуху передислоцировались с востока на запад? Фигаро — здесь, Фигаро — там? Что за вздор вы докладываете мне, штабс-капитан? Вы что, решили устроить мне со штаб-ротмистром день неприятных сюрпризов?

— Никак нет, ваше высочество. Эти данные сообщил офицер Листов, который был в разведке. Он хорошо знает немецкий язык, и я вполне допускаю, что он разведал все не только своими глазами, но и своими ушами.

— Что еще за Листов?

— Донской офицер и инженер, командир пулеметной роты шестой кавалерийской дивизии генерала Роопа.

— Офицер и инженер? Гм, похвально, — смягчился великий князь и сказал: — Дайте мне телефонограмму, — а взяв ее у Орлова, подошел к окну, чтобы прочитать на более ярком свету, и вдруг поднял руку едва не до потолка, сдернул штору на пол и стал читать.

В кабинете настала тишина, и вновь послышалось:

— Бублички-и-и! Свежие бублички-и-и! Хрустящие! Говорящие! Покупайте, господа офицеры! Пятачок за штуку!

Торговка теперь кричала на улице, а было похоже, что ходила возле окон штаба и словно бы дразнила генералов и высокого гостя своими соблазнительными изделиями, но Жилинский подошел к одному окну и затворил его, потом то же сделал со вторым, но третьего закрыть не успел: великий князь шагнул к вис вшей на стене огромной карте, посмотрел на нее несколько секунд и раздраженно произнес:

— Ренненкампф доносит государю и мне, что противник разбит и поспешно отступает к Висле, на запад. Филимонов доносит, что противник передислоцируется на левый фланг второй армии. Вы утверждаете, что противник спешно идет навстречу правому флангу Самсонова, корпусу Благовещенского… Так где же он, загадочный сей противник, позволительно спросить? — обернувшись, вперил он жесткий взгляд в Жилинского и повысил голос: — Где, я спрашиваю? Где ваши авиаторы, ваши разведчики, ваша осведомленность?.

Жилинский был не из робких и ответил спокойно:

— Я верил Ренненкампфу, ваше высочество, а он, по всем вероятиям, врал с самого начала войны. Всем, врал самым беспардонным образом и дезориентировал штаб фронту в результате — никто точно не знает, где находится противник. А что касается нашего авиатора, то его, надо полагать, подстрелили. Если вы позволите, я доложу вашу директиву, посланную вчера армиям…

Великий князь, все более раздражаясь, прервал его грубо, резко:

— Вы доложите мне, когда вы исполните мое повеление об освобождении Восточной Пруссии и расчистите путь на Берлин моим варшавским армиям. Наши доблестные союзники геройски сражаются на западе, но вынуждены временно отступать, теснимые полчищами немцев, рвущихся к Парижу, а ваши армии все еще топчутся, в районе Сольдау — вторая, а в районе реки Ангерап — первая. Безобразие, генерал. Генерал Иванов одерживает непрестанные победы, теснит австрийцев ко Львову, который вот-вот падет, а вы со своими двумя армиями не можете справиться с одной немецкой. Срам! — шумел он на весь кабинет, бурно шагая туда-сюда по непомерно огромному персидскому ковру, красному, как кровь.

Жилинский знал: варшавских армий еще не существует и там есть всего лишь восемнадцатый гвардейский корпус и один гвардейский полк, как знал и то, что повеление верховного об очищении нижней Вислы и всей Восточной Пруссии — плод больной фантазии, но не скажешь же об этом верховному, который вряд ли и понимает бессмыслицу, мягко говоря, такой директивы? И Данилову не скажешь, автору директивы, подсидит потом, и посмотрел на Янушкевича, стоявшего возле стола, будто говорил: «Скажите же вы, что мы с вами предупреждали о несвоевременности начала активных действий ранее конца полной мобилизации. Ведь нельзя же воевать так, по одному наитию души», но Янушкевич не видел его взгляда, или делал вид, что не видел, и молчал.