Грозное лето - Михаил Соколов

— Прелесть! А вон еще прелестней!

И уже сновала туда-сюда меж заброшенных байбачьих курганчиков и суслиных норок-ловушек, будто умышленно вырытых хитрыми зверьками там и сям потехи ради над неосмотрительными.

И попалась в одну такую, незаметную под кустиком полыни, и едва не вывихнула ногу, да вовремя вскрикнул:

— Ай, нога!..

И — диво дивное: Королев подхватил ее своими крепкими руками и оказался так близко возле нее, вернее, она оказалась так неожиданно близко, что он почувствовал ее дыхание и биение ее разгоряченного сердца и, испуганно опустив ее на землю, отстранился, как от огня, но тут же понял неловкость этого шага, присел на корточки, осмотрел попавшую в беду ногу и сказал просто и без всяких предисловий:

— Придется наложить холодный компресс, желательно — слегка водочный. — И крикнул стоявшему невдалеке своему кучеру: — Митяй, подай-ка сюда бутылочку смирновской. И салфетку прихвати. Живо!

Мария не испугалась, не возмутилась, что он щупал ее ногу, а всего только спросила, как пациент — у своего доктора:

— Вы уверены, что следует обязательно приложить компресс, да еще водочный? Больно ведь будет.

— Потерпите, ничего с вами не станется. Малость пожжет и пройдет.

Орлов все видел и качал головой. Непостижимо было наблюдать за этой идиллической картиной: помещик Королев, этот неторопыга номер два, — первым Орловы считали Михаила, — боявшийся близкого дыхания женщины, а не только объятий с ней, и вот, изволите видеть, хлопочет, как заправский лекарь, возле Марии, от одного взгляда которой белел и наливался краской смущения от головы до пят, как мальчишка, не смея слова сказать, тогда как другие говорили с ней запросто, как с давней знакомой, если не родственницей.

Но Орлов хорошо знал: Королев умел делать все решительно — вплоть до того, что сам, случалось, принимал новорожденных телят, жеребят, ягнят, а было однажды — принимал и младенца у роженицы. А травы — едва ли не от всех болезней знал, сам больше пользовался ими и меньше всего обращался к врачам.

Причуды миллионщика? Нет, умел делать все потому, что вырос среди крестьян, в экономии отца, привык ко всему деревенскому и не очень-то беспокоился о правилах и этикете и прочей ерунде, как он говорил, принятых в местном, донском, свете, да и сам «свет» этот не считал пределом совершенства, а иногда выкидывал такие коленца на виду у всего честного народа, что несведущие только ахали от изумления, как то и было однажды, когда он намерился въехать на своем золотистом дончаке в одно почтенное присутственное место, где должно было и разбираться его дело, — но дончак никак не мог протиснуться в дверь, и тогда Королев сказал бронзовому от ливреи белобородому швейцару:

— Передай кому следует: пусть спросят, что к чему, у этого коня. Он у меня говорящий. А после возьмешь его себе на память.

Коня у швейцара отобрали, а Королей отделался пятью тысячами рублей штрафа за непочтительное отношение к присутственному месту империи Российской, однако по делу был оправдан. Да и дело-то, как он говорил, не стоило выеденного яйца: он дал соседу — коннозаводчику Жеребову — увесистую затрещину за нанесенную какой-то женщине обиду, а вскоре и пустил его в трубу, а за это помещиков, бог дал, еще не судили.

Орлов вспомнил об этом и качнул головой. Однако Королев был не таким уж и увальнем, коль мог отважиться на подобное, да и с женщинами был не таким уж букой, если вон усадил Марию на байбачий курганчик и колдует над ее ногой: снял туфельку, смочил салфетку водкой, перевязал, а надеть туфельку на место — не мог.

И Мария крикнула Надежде:

— Наденька, иди на помощь. Господин Королев предложил поставить мне компресс, а туфельку надеть никак не может. Так что помогай, не то придется мне ночевать в степи.

Надежда укоризненно переглянулась с Бугровым, а Марии ответила деланно строго:

— Позовешь меня, когда помещик Королев предложит тебе руку и сердце. Я выслушаю его дыхание и пульс и тогда скажу, как надлежит моим пациенткам поступать в подобном случае. А пока учись делать компрессы, пригодится на случай войны.

Мария разочарованно произнесла:

— Ни за что не хотела бы стать медичкой по профессии.

Королев все же натянул несчастную туфельку на ее ногу и тогда только ответил:

— Им все едино, что собаке ногу отхватить, что по человеческой душе скальпелем резануть. Одним словом, эскулапы… Ну, попробуем встать, больная. Смелее, смелее, — поднял он Марию на ноги. — Вот так. Пока свадьба сбудется — все забудется, — и приказал кучерам: — А ну, добры молодцы, живо сюда все! Пикник будем устраивать!

Орлов продолжал удивляться: «Ну и ну, расходился увалень помещик, любопытно, что будет дальше? Надежда вон все время что-то говорит Бугрову такое, что он уж смолк, нахмурился и перестал собирать цветы, а те, что собрал, держал в руке, не отдавал Надежде и конечно же предназначал для Марии».

И не слышал, как Бугров грубовато спросил у Надежды:

— Надя, почему вы вышли за Александра? Ведь вы не любите его. И не станете любить, если он будет умолять вас о том на коленях.

Надежда усмехнулась и ответила:

— Во-первых, он никогда не станет передо мной на колени; во-вторых, я никогда не задумывалась над тем, любила ли и люблю ли его; в-третьих, я вышла за него потому, что хотела вообще выйти замуж. Подвернись вы под руку — вышла бы и за вас.

— Я не сделал бы вам предложения, — бесцеремонно заметил Бугров.

— Но я могла сделать его сама, — ничуть не обидевшись, сказала Надежда.

— Иными словами, женили бы меня на себе, как Александра?

— Полагайте, что так.

— Но я и Александр, как говорят одесситы, — две больших разницы.

Я скрутил бы вас в бараний рог, и кончилась бы ваша «эмансипация», о коей вы, курсистки, так печетесь.

— А вы грубиян, поручик Бугров, — сухо сказала Надежда, но не обидчиво, а так, от нечего делать, и вдруг ошарашила его дерзостью необыкновенной: — А вот захочу — и стану вашей супругой, — и побежала вниз по склону балки, а там встретила Верочку с Алексеем и кинулась им в объятия, словно переполненная счастьем доверху.

Бугров сдержанно рассмеялся и послал ей вслед:

— Черта с два, Наденька, я попадусь на ваш крючок! — но потом подумал и сказал неуверенно: — А что? И попадешься, и оглянуться не успеешь, как окрутит, подобно тому как окрутила Александра. Любопытно, как он уживается с ней? — спросил он, посмотрев в сторону Орлова и сидевшей уже возле него Марии, и, пожав плечами, медленно поплелся по косогору балки, опустив цветы, опустив голову.

Нет, не о Надежде он думал, а о Марии. Одно предложение он уже делал ей, но безуспешно. Сделать новое? Сегодня же. Сейчас. Прямо в этой степи, среди этих чудо-цветков лазоревых, чтобы запомнились на всю жизнь. «Держу пари, что Александр именно для этого и пригласил нас обоих в эти края, зная о моем романе. Впрочем, все это — гимназические фантазии, поручик Бугров», — решил он.

А потом был пикник: тут же, возле байбачьего курганчика, на солнцепеке, среди лазоревых цветков, под синим небом, и все было хорошо, — пили шампанское, болтали о разных разностях, смеялись звонко и без стеснения, а Верочка продолжала резвиться, как девочка, — очаровательная, звонкая, как колокольчик, и все время спрашивала у Марии, понравилась ли ей степь, цветы, воздух и вообще — все донское, и грозилась:

— Имейте в виду, на будущий год я сама приеду за вами в Петербург и вытащу вас из института на наши раздолья. Но, — тут же многозначительно добавляла: — но может статься и так, что я попрошу братца Александра или поручика Бугрова сделать это за меня.

Мария улыбалась, мелкие зубы ее ослепительно сверкали на весеннем солнце, щеки пылали легким загаром, успевшим пометить их нежно и сдержанно, и отвечала совершенно серьезно:

— Да приеду я сама, Верочка, милая, не утруждайте себя и брата.

И ничего не говорила о Бугрове, словно его и не было здесь.

И тогда Орлов, улучив минуту, когда разъезжались, почти официально спросил у нее:

— Баронесса, почему вы так бессердечно относитесь к поручику Бугрову? Ведь он любит вас. До сих пор любит, я хочу сказать, хотя вы и отвергли его.

Мария посмотрела на него долгим, изучающим взглядом и негромко ответила:

— Александр, милый, я давно-давно просила вас: не называйте меня «баронессой». И не прочьте мне в супруги поручика Бугрова. Он — красив, с характером, но…

— Он скоро будет штабс-капитаном…

— Дай бог… Но я не могу принять его предложения — вы это можете понять? — спросила Мария сразу упавшим голосом и так посмотрела на него, что Орлов ясно увидел в глазах ее страдание, а потом добавила: — И я еще учусь, и, право, мне рановато думать о супружестве. Даже… Даже если бы предложение сделали вы. Впрочем, Надежда уже окрутила вас и превратила, извините…