Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Как бы там ни было, — я на десять дней оказался прикован к постели, а у моего ложа дежурила Маргит. Она поила меня пивом и молоком и кормила взбитыми яйцами. Кормила и плакала, — "В кого ты такой уродился?" "Зачем тебе больше всех надо?!

Я никогда не мог ответить на сей вопрос. Правда, и Маргит перестала его задавать — в дни Войны, чудовищного Наводнения, иль моей глупой Выходки против Турок Маргит только вздыхала, сидела возле моего ложа, да — держа меня за руку, молила Господа, чтоб он и на сей раз пощадил ее "бестолкового идиота"…

Я знаю — она гордится мной после этого. Девочки мои растут при сознании, что их отец — чем бы ни пришлось ему заниматься, любим их матушкой и — всегда ею оправдан. А что еще нужно для Семейного Счастья?

Так вот, — пока я лежал, да метался в бреду, мне не давала покоя странная мысль: чем разрушить кристалл мышьяка? Почему-то сие для меня было мучительно важно. Я понимал, что мы его уничтожили, мы "расчистили" трубу холодильника, но…

Что-то не давало мне спать. Когда я приходил в себя, я вызывал к постели ученых и мы обсуждали — как образуются эти кристаллы, почему их не было раньше и…

Сие выглядит странно, но ни один из моих собеседников не пришел к открытию, лежавшему на поверхности… Возможно, — им не пришло в голову "совместить" несколько совершенно разных проблем. А вот мне…

Однажды, когда отравление чуток отступило, а я, наконец, смог нормально заснуть, мне приснилось, — как мельчайшие частички металлического мышьяка взлетают "не тая" из "родительской колбы", летят по страшным черным изгибам бесконечного холодильника… Им становится страшно, невыносимо холодно и они, как сверкающие большие снежинки, ложатся на что-то сине-зеленое.

Я сам — большая снежинка и мне — тоже холодно. И прочие хладные кристаллические тельца ложатся поверх меня и мне не в силах выбраться! Они ложатся на меня гигантскою массой и мне нечем дышать… Я хриплю, мне не хватает воздуха… Воздуха… Кислород, дайте мне кислород!

Меня разбудила из этого кошмара Маргит. Она, страшно напуганная, растолкала меня и, тряся, да растирая мне щеки, с ужасом стала спрашивать:

— Что с тобой? Тебе нечем дышать?! Почему ты кричишь — "кислород"?! Что с тобой?!

Я, еще до конца не придя в себя, простонал:

— Я вообразил себя молекулой мышьяка… Мне не хватило воздуха. Я…

Я толчком сел в своей собственной кровати. Я уставился в кромешную тьму. Я спросил Маргит:

— Где мои вещи? Мне нужно немедленно в лабораторию. Который час?

На часах было шесть утра. За окном — кромешная зимняя ночь. Под всхлипы и робкие протесты Маргит я быстро собрался и побежал в мою личную лабораторию.

Там я стал собирать некоторое подобие нашего холодильника с охлаждением "крепким рассолом" и снегом с солью. Я даже распахнул буквально все окна, чтоб в комнате стало еще холодней! Затем… Затем в лабораторию повалили ученые, кои с интересом стали наблюдать за моими манипуляциями.

Кто-то спросил:

— Что с тобой?

— Есть идея. На холоду мышьяк испаряется, не переходя в жидкую фазу. Я не знаю температуру, иль — условий подобного перехода, но мне кажется, что это — так! И еще мне кажется, что в вакууме мышьяк в отсутствии кислорода образует прочный кристалл, не растворимый известными растворителями. И ежели его окислять, он дает не основной, но — кислотный окисел, коий не должен взаимодействовать с гремучею ртутью!

Вообразите себе, — вакуумною возгонкой мы сможем создать пленку металлического мышьяка, не дающего металлооксид! А это и есть — сухой капсюль!

Мои слова вызвали эффект разорвавшейся бомбы. Люди сгрудились вокруг меня и моей, на глазах создающейся, установки. Наконец, я поместил медный листок с гремучею ртутью в "переохлаждаемую" точку моего "холодильника" и на наших глазах стала расти мышьяковая бляшка.

Дрожащими руками мы вынули первый листок из моего "самопального" аппарата. Ребята изо всех сил попытались "отскрести" бляшку разными скребками и щеточками. Потом полили бляшку водой. Наконец, ее поместили в особую ступку и сбросили на нее дробинку свинца…

Грохнул маленький взрыв.

Когда утихли первые крики восторга и радости, кто-то, перебивая всех, закричал:

— В воздухе много углекислоты! Воды — недостаточно! Полейте ее кислотой, черт побери!

Под нарастающее общее возбуждение сделали второй образец. Обработали его кислотой. Ступка, свинцовая дробь, — новый взрыв! Кто-то закричал:

— Качать Сашу! Качать!" — а Маргит уцепилась за меня ручками и кричала в ответ:

— Да вы с ума все сошли! Он же — больной! Он весьма слаб!

Но людей уже охватила какая-то эйфория. Новость разнеслась по всем коридорам нашего Университета, все сбежались к моей лаборатории и в толпе только и раздавалось, — "а щелоками пробовали?", "а что если — вместо подложки использовать не медь?", "при какой температуре начинается быстрое окисление?" и прочее, прочее, прочее…

Вы не поверите, — в комнате настежь были распахнуты окна, все стояли с синими от мороза руками, да красными носами и никто не чувствовал холода!

Когда стало ясно, что мы "сделали сухой капсюль", всякая осмысленная работа в Университете сама собой прекратилась. Все хором повалили в столовую, где попросту — напились, как свиньи, и устроили массовое братанье с "амикошонством.

Я не знаю, почему все произошло именно так, но по сей день — во всех Академиях мира меня уважают прежде всего за "сублимацию мышьяка", да "сухой капсюль". Они говорят, что у меня — "Божий дар", а сие не дар, но — бред от отравления мышьяком… Вот так мне и удалось совершить мое самое главное в жизни открытие.

Потом уже, когда все утомились, да расползлись по кельям, Маргит отвела меня "к нам", уложила в постель (я был еще весьма слаб), и, забираясь под одеяло ко мне под бочок, вдруг произнесла:

— А я этот день совсем по-иному себе напридумала… Сегодня у меня день рождения. Сегодня — день нашей Свадьбы…

Я оторопел. Жена моя, не желая ничем "затмить нашу Радость", не решилась сказать о сием!

Я попытался обнять, "приласкать" ее, но Маргит только лишь захихикала и назидательно произнесла:

— Тоже мне — герой-любовник! Ты сперва выздоровей! Спи уж — горе мое…

Свадьбу мы сыграли через пару дней. Собрался полный Университет, да приехали мои отец с матушкой.

Утром были испытания нового капсюля. Его поместили в самодельную медную гильзу с зарядом пороха, а пуля в "стальной рубашке" (якобинское изобретение) была в нее запрессована. На глазах моей матушки с десяток "унитарных патронов" были высыпаны в чан с водой, там хорошенько "взболтаны" и "размешаны", а потом — "в сыром виде" заряжены в расточенный по этому случаю штуцер. Из десяти патронов нормально выстрелили восемь и лишь два дали осечку, — да и то — по причине "отсырения пороха", но не дефекта нашего капсюля!

Матушка прослезилась от этого, велела немедля "растачивать штуцера" под новый патрон и заказала мастерским партию в миллион медных гильз!

После того счастливая матушка выдала всем сотрудникам Дерпта по сто гульденов за "сей научный прорыв", а потом…

Потом — все ученые стояли вокруг нас с Маргит в церкви и мы шли вдоль стены бокалов и рюмок, чокаясь со всеми по очереди. Женщины плакали, приговаривая: "Золушка! Чистая Золушка!", — а мужики одобрительно кивали и подмигивали мне, одобряя мой выбор.

У эмигрантов особый мир и, когда одна из их девушек "забирается столь высоко", прочие сему весьма радуются и надеются, что и их жизнь изменится к лучшему.

Весной доктора сообщили нам, что Маргит "в тягости"… Теперь я мог с чистым сердцем идти на Войну. Род Бенкендорфов имел — законное продолжение.

Но прежде чем пойдет рассказ о Войне, надобно рассказать, — чем кончилось дело с масонами-заговорщиками.

Дядя мой Аракчеев набирал своих сыщиков исключительно из татар. Дело сие правильное, но татары его не знали основ конспирации и любой агент абвера дал бы им сто очков форы…

Увы, я не мог "вбросить" толпу немецких евреев на улицы Санкт-Петербурга и устроить там "скачки с препятствиями" за католиками, да — евреями польскими. Меня б, мягко говоря, "неправильно поняли.

Татары же из военного ведомства знали самые азы сыска и жандармерии и, несмотря на гору улик, не смогли "накопать" что-то существенное. Тогда мы еще раз встретились с дядей и он сказал мне, что — сам он не сомневается в "злодейских умыслах банды Сперанского", но… с тем, что у него есть на руках, к Государю идти просто глупо.

Как я уже говорил, — мой кузен практиковал стиль правления "канатоходца" и не желал склоняться ни в ту, ни — иную сторону.

К той поре Доротея родила нашу дочь — Эрику Шарлотту и все дома: Бенкендорфов, Эйлеров и фон Шеллингов — собрались на крестины у нас в Вассерфаллене.

Там-то — посреди семейного торжества я отозвал в сторону моего кузена Сперанского и, указывая ему на дядю нашего Аракчеева, на ухо шепнул: