Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Там-то — посреди семейного торжества я отозвал в сторону моего кузена Сперанского и, указывая ему на дядю нашего Аракчеева, на ухо шепнул:

— Бойся его! Знаешь, что он — злоумышляет против тебя?

"Мишель" в первый миг хотел было обратить сие в шутку, но по напрягшимся желвакам я приметил, что его не удивили сии слова. (Молодые татары из Артиллеристского управления так топорно "вешали хвост", что все масоны Санкт-Петербурга приметили сию слежку и…)

Сперанский долго смотрел мне в глаза, а потом чуть кивнул и предложил знаком руки — уединиться в соседнюю комнату.

Там было темно и уютно, — на дворе трещал лютый мороз, а тут топился камин и, благодаря его свету, я мог видеть все.

Миша помог мне сесть в кресло, затворил за мной дверь и теперь свет шел лишь от язычков — будто жидкого пламени. Сам главный масон встал предо мной и свет не попадал на его лицо, зато сам Сперанский легко видел меня.

Все сие — детские фокусы, но кузен мой почитал себя самым умным в нашей семье, — поэтому-то он и усадил меня — будто бы на допрос. Я же — в моей методике "по вербовке и получению сведений" указываю, что ТАК с "объектом" не делают. (За вычетом "допросов с пристрастием", но сие епархия жандармерии. Разведчик же просто не смеет смотреть на лицо "клиента", пряча от него собственные глаза. Это — психологически неприятно и "объект" если не "закрывается", то — затаивает обиду на вас.)

Как бы там ни было — предложение "пошептаться" исходило не от меня и я просто смотрел на огонь.

Я люблю смотреть на огонь. Сие — в основе иной методики, разработанной мной: ежели вам предстоит в разговоре "скользкий момент", сосредоточьтесь на чем-то приятном и душевном для вас. На вашем лице сама собой возникнет улыбка, кою собеседник не преминет принять на свой счет. А дальше уж — как пойдет…

Миша сам пожелал стать для меня черной тенью. Чем-то страшным и возвышающимся предо мной, как перевернутый "игрек". Заняв сию позу, он сам обратился из милого кузена в что-то страшное и абстрактное. Квинтэссенцию Врага моей Родины.

Мы долго играли в молчанку, за вычетом того, что я смотрел на любимый огонь и — втайне радовался, а Сперанский — в кромешную темноту и ему было страшно. Одним светлым пятном во тьме для Сперанского был мой лик и с каждой минутой, не сознавая того, он доверялся мне все больше и больше. Для меня ж — на фоне живительного огня единственным темным пятном был Сперанский и я…

Наконец он не выдержал и спросил:

— Что ты знаешь об этом? Говори! Ты — мне брат!

Я рассмеялся в ответ. (Сперанский полагал, что я пьян, а я только лишь — полоскал горло водкой, да закапал в глаза матушкину "росу".) Я пьяно погрозил кузену:

— А он — дядя мне! И мне — лютеранину, ближе татарин — магометанец, чем ты — поганый католик!

Кузен "вспыхнул". Он зарычал, заворчал, как собака, у коей вырвали кость, и выругался:

— Мы с тобою — евреи прежде всего. Мы должны быть заодно. Я не католик, я — просто масон. Вольный каменщик. Ежели тебе нужны доказательства, что я — не католик…

— Ах, так ты — жид?! Тогда клянись Иеговой! Вон там лежит Тора матушки — поклянись-ка на ней, что не передашь никому, что я тебе сейчас расскажу! Иеговой клянись!

Негодяй с радостью схватил Святое Писание и свершил Святотатство. Он помянул Имя всуе и Клялся самым Святым в тот самый миг, когда и не думал сдержать своей Клятвы.

С любой точки зрения руки мои стали развязаны и чисты. Я сказал кузену-католику (еврею-католику, так — смешней):

— Знаешь, Мишенька, а ведь ты — атеист… Атеист, черт тебя подери. За сие — черти тебя будут жарить в аду. А может быть ты и — не масон? Тебе сие — просто выгодно, а?

Знавал я двух деятелей, — оба были ревнителями чистоты Крови и Веры. Фамилия одного была Израэлянц, а второго — Моссальский. А ты же — не лучше!

У тебя ж ведь, — церковная фамилия — атеист! Предка твоего — Церковь выкормила, выпестовала, а ты — Вольный Каменщик… Сука ты после этого…

Кузен ударил меня по лицу. Хлестнул наотмашь, — так бьют пьяных, чтоб они протрезвели. Я пьяненько захихикал в ответ, а кузен в сердцах крикнул:

— Отец мой — Романов! Бабушка его нарочно подкинула, ибо не могла она его от китайца родить! И воспитывали его на наши деньги, а не церковную милостыню! Сам-то ты — кто?!

— Я?! Бенкендорф. Мать меня к дверям кирхи не подложила… Родила от обычного мужика, да — не бросила! Не то что мать — китайчонка Сперанского!

Кузен завизжал, он чуть ли не кинулся на меня. Он… Он завопил в ярости:

— Я с тобой — по делу хотел! А ты?!

— А я и говорю с тобою по делу. Я — Бенкендорф. А ты — Сперанский. Ежели меня "поскрести", — я — пират, да разбойник, а ты — без малого царь. Диктатор Империи. Гроссмейстер… Все масоны за тобой — в одну дуду дудят. Целая армия…

А нет ли, думает Государь, за всем этим Заговора? И зовет дядю нашего (неродного, — заметь!) и говорит он ему, — а что ежели Китайчонок… Ты проследи-ка чуток, а там — ежели что: хвать всех, да — в мешок!

"Мишель" охнул. Оно будто "сдулся", как рыбий пузырь, из коего вышел весь воздух. Царственный кузен наш — был еще тот хорек, — ради трона мог вообразить себе и не этакое…

Сперанский поверил мне сразу и — от всей души.

Кузен заметался по комнате, стал материться и причитать… Наконец, он отчаянно махнул мне "прощай" и пулей выскочил от меня. А я еще долго смотрел на огонь, да смеялся при этом.

Видите ли… Я вдруг осознал, что милейший кузен и впрямь много раз примерял в своих снах — Корону Российской Империи. А как же после этого Клятва Вольного Каменщика?!

Бедный, бедный Сперанский! Моссальский… Израэлянц…

Где-нибудь чрез неделю после этого мои люди доложили мне, что в столичный порт прибыл груз — контрабанда оружия. Я дал знать о сием Аракчееву, а уж его артиллеристы ежели и не понимали в политике, — за оружие — уцепились.

Потом — прибыло судно с порохом. Аракчеев перепугался, что масоны-католики злоумышляют неведомо что и… "до зубов" вооружил своих сыщиков.

Масоны узнали об этом, сделали из того вывод, что татары готовятся на все тяжкие (а пример с убиением Павла говорил, что татары мало того что решительный, но и — готовый к политическому убийству народ) и стали закупать оружие пачками.

Закупали они его чрез третьи руки, но ежели Англия с Пруссией стали нам "сигнализировать" о сием, Франция, не желая "подставить" сторонников, предпочла все это скрыть.

В итоге же получилось, что в столице возникла "устойчивая преступная группа, имеющая неограниченные поставки оружия от якобинцев и ставящая своей целью — физическое устранение Императора и всей царствующей семьи.

В конце концов, противники так себя запугали, что средь масонов возникла "боевая группа", коя и решилась взорвать "Немецкую" Церковь в миг Пасхальных торжеств 1812 года, когда туда прибудет сам Государь сопровождать свою вдовствующую Королеву-Мать на всенощную…

Мышеловка захлопнулась.

Прежде чем я продолжу о событиях того года, переброшу мостик от прошлого в наши дни.

В 1830 году в Санкт-Петербург пришел пароход, на коем прибыли: мой сын — Жорж Дантес (от Эмилии Дантес) и голландский посланник — барон Геккерн. Они состояли меж собою "в любовной связи" (как сие следует из наблюдения жандармерии), но природа сей связи была чуть иной, чем кое-кому хотелось бы думать. Видите ли…

Сын мой был — вылитый Бенкендорф. Двухметровый гигант с голубыми глазами (сие в роду Бенкендорфов и передалось через поколение, мы с Доротеей "стальноглазы" — сие у нас от фон Шеллингов), вьющимися волосами цвета чистого льна, да всеми статями "Ливонского Жеребца" свел с ума женщин обеих столиц.

То же самое произошло и с мужчинами — знатоками "мужской красоты". Доложу по секрету, — когда мой сын впервые "представил себя" при дворе, ядовитый барон Клейнмихель не преминул съязвить:

— Господа, сие граф Бенкендорф — лет тридцать назад! Я слыхал, что дамы пысали кипятком при одном виде "ливонского принца", но до сего дня верил, что это — метафора. Но…

Похоже, что слухи имеют под собой почву! Мало того, — сей Феб-Аполлон так прекрасен, что я верю всем рассказам про то, как наш граф в молодости соблазнил самого персидского принца!

Дамы из окружения "черных баронов" гадливо подхихикнули сим словам, а любезные мне "серые" дамы вспыхнули, и невольно ступив назад — как будто закрыли меня единой стеной. Один из моих "серых баронов" — юный фон Клодт, положив руку на эфес своей шпаги, коротко произнес:

— Сие — оскорбление! Потрудитесь-ка объясниться. Или..

Клейнмихель сразу же стушевался (сие встречается за "чистопородными" "черными" немцами, — в прямой драке они вечно пасуют пред "немцами-латышами" — иль немцами "серыми") и за него отвечал его друг — фон Адлерберг:

— Валли неточно выразился! Никто и не хотел намекать, что хоть кто-нибудь из "Жеребцов" хоть на миг выказал себя в чем-то "Кобылой". Персидский Наследник в сиих делах был "известною женщиной" и даже с секретарем жил, как — официальная жена с мужем.