Свободное владение Фарнхэма - Роберт Хайнлайн

— Как ты можешь говорить о собственной дочери, как будто это корова!

— Она моя дочь, и я люблю ее, но самое главное сейчас в ней то, что она женщина и ждет ребенка. Я бы хотел, чтобы ты и Барбара тоже были беременны… причем от совершенно посторонних людей. Нам необходимо смешение самых различных кровей, чтобы не наступило вырождение среди будущих поколений.

— Я не собираюсь сидеть здесь и выслушивать твои оскорбления!

— Я всего лишь сказал: «хотел бы». И Карен преподносит нам чудо. Мы обязаны просто-таки лелеять ее. Грейс, мы должны проявлять по отношению к ней всю возможную заботу на протяжении ее беременности. И больше всех нас заботиться о ней нужно тебе.

— То есть ты хочешь сказать, что я не собираюсь заботиться о ней? Только ты никогда не беспокоился о собственной дочери.

— То, что она моя дочь, не имеет значения. Мои слова в равной степени относились бы и к Барбаре, и к тебе, и к любой другой женщине, случись вам оказаться в положении. Отныне Карен освобождается от любой тяжелой работы. Стирка, которой она занималась сегодня, возлагается на тебя, довольно тебе сачковать. Будешь во всем помогать ей. А самое главное: больше никаких нравоучений, грубости, обвинений в ее адрес. Ты будешь мила и добра с ней. И постарайся не забываться, Грейс. Или мне придется наказать тебя.

— Ты не посмеешь!

— Надеюсь, у меня не будет случая проверить это. — Хью повернулся к сыну: — Дьюк, могу я рассчитывать на твою поддержку? Отвечай.

— А что ты подразумеваешь под «наказанием», отец?

— Любые решительные меры, которые мы будем вынуждены применить. Общественные меры принуждения. Физические наказания, если потребуется. Все, вплоть до исключения из группы, если иного выбора не останется.

Дьюк барабанил пальцами по столу.

— Все это довольно жестоко, па.

— Да, и я хочу, чтобы ты подумал о самых крайних мерах.

Дьюк взглянул на сестру.

— Хорошо. Я поддерживаю тебя. Мама, тебе придется вести себя соответственно.

Она начала всхлипывать.

— Мой собственный сын пошел против меня! О, господи, зачем я вообще появилась на свет!

Фарнхэм вопросительно взглянул на Барбару.

— Что я думаю? Я согласна с тобой, Хью. Карен необходимо доброе отношение. Ее нельзя упрекать и бранить.

— А ты не лезь не в свое дело! — прошипела Грейс.

Барбара спокойно взглянула на нее:

— Прошу прощения, но меня спросил Хью. Да и Карен настаивала на моем присутствии здесь. Мне кажется, Грейс, что вы вели себя отвратительно. Ребенок не имеет ничего общего с несчастьем.

— Тебе легко говорить!

— Может быть. Но вы постоянно придираетесь к Карен… вы не должны больше этого делать.

— Скажи им Барбара, — вдруг вмешалась Карен, — о себе…

— Ты этого хочешь?

— Лучше скажи. А то она сейчас набросится на тебя.

— Хорошо. — Барбара прикусила губу. — Я сказала, что ребенок и несчастье совсем разные вещи. Я тоже беременна… и очень рада этому.

Наступившая тишина показала Барбаре, что она добилась своего — отвела огонь от Карен. Что касается ее самой, то сейчас она впервые обрела покой с тех пор, как заподозрила, что беременна. Она не проронила ни слезинки — о, нет! — но обнаружила, что внутреннее напряжение исчезло.

— Ах ты шлюха! Ничего удивительного, что моя дочь пошла по кривой дорожке, если она попала под влияние такой…

— Молчи, Грейс!

— Да, мама, — поддержал отца Дьюк. — Лучше успокойся.

— Я только хотела сказать…

— Ты ничего не скажешь, мама. Я не шучу…

Миссис Фарнхэм сдалась. Хью снова заговорил:

— Барбара, я надеюсь, что ты не шутишь просто ради того, чтобы защитить Карне?

Барбара взглянула на него и ничего не смогла прочесть в его глазах.

— Я не шучу, Хью. Я сейчас на третьем месяце.

— В таком случае, у нас двойная радость. Придется нам и тебя освободить от тяжелой работы. Дьюк, ты не мог бы взять на себя сельское хозяйство?

— Конечно.

— Да и Джо мог бы кое-что делать. Мм… Значит, мы должны поторопиться с кухней и ванной. Вам обеим понадобятся такого рода удобства еще задолго до того, как родятся дети. Джо, нужно незамедлительно доделывать медвежеустойчивую хижину. Здесь — прекрасное место для детской, и нам, мужчинам, придется выметаться отсюда, я думаю.

— Хью…

— Что, Барбара?

— Не беспокойся обо мне. Я могу спокойно заниматься садоводством. У меня еще не такой большой срок, как у Карен, и я не испытываю тошноты по утрам. Когда мне понадобится помощь, я сама дам знать.

Он задумался.

— Нет.

— Господи, но я люблю возиться в земле. Матери пионеров всегда работали, будучи беременными. Они переставали трудиться, только когда у них начинались схватки.

— И это часто убивало их. Барбара, мы не можем рисковать вами. Мы будем обращаться с вами обеими, как с драгоценными сосудами. — Он огляделся. — Правильно я говорю?

— Правильно, отец.

— Конечно, Хью! — добавил Джо.

Миссис Фарнхэм встала.

— От этого разговора мне стало дурно.

— Спокойной ночи, Грейс. Так помни, Барбара, никаких земляных работ.

— Давай договоримся, Хью: когда придет время, я сама откажусь от сада.

— Пожалуйста, руководи. И смотри, чтобы я не застал тебя с лопатой. Или за прополкой. Ты можешь повредить себе. Отныне ты — фермер-джентльмен.

— А разве в твоих книгах ничего не сказано о том, какую работу может выполнять беременная женщина?

— Я еще посмотрю. Но даже и в этом случае мы всегда будем становиться на самую консервативную точку зрения. Некоторые врачи держат своих пациенток в постели целыми месяцами, чтобы избежать выкидыша.

— Папа, но ведь ты не собираешься держать нас в постели?

— Возможно, нет, Карен. Но надо проявлять максимальную осторожность. Барбара права, сегодня уже поздно окончательно решать что-либо. Кто желает сыграть в бридж? Или он слишком сильно возбуждает?

— Господи, конечно, нет! — воскликнула Барбара. — Заботу я еще как-нибудь стерплю, но думаю, что уж бридж-то никак не может послужить причиной выкидыша?

— Разумеется, нет, — согласился Хью. — Но то, как торгуется Карен, может вызвать сердечный приступ у кого-нибудь из нас.

— Ха! Что же хорошего, если торговаться, как компьютер? Жить нужно рискуя. Я всегда была за это.

— Это верно.

Но дальше разговора дело о картах не пошло. Доктор Ливингстон, который до тех пор спал в «ванной», появился в комнате. Походка его была необычной — ноги почти не сгибались, а зад он буквально волочил по земле.