Домби и сын - Чарльз Диккенс

Когда капитанъ Куттль воротился въ маленькую гостиную и попрежнему остался одинокимъ, безсвязныя мечты толпами зароились въ его головѣ, и казалось ему, какъ будто онъ освободился отъ тяжелаго сна, полнаго фантастическихъ видѣній. Затѣмъ передъ его фантазіей предсталъ во всемъ величіи колоссальный образъ командира "Осторожной Клары", вызвавшій въ немъ неописуемое благоговѣніе.

Прождавъ понапрасну нѣсколько минутъ своего великаго друга, капитанъ началъ питать въ своей душѣ мучительныя сомнѣнія другого рода. Почемъ знать, — думалъ онъ, — можетъ быть, хитрая лисица нарочно заманила честнаго командира на Корабельную плошадь и теперь содержитъ его подъ строгимъ карауломъ, какъ заложника, вмѣсто него. Въ этомъ послѣднемъ случаѣ благородный Куттль считалъ своею обязанностью немедленно идти на выручку и освободить своего пріятеля изъ тяжелаго плѣна. A могло случиться и то, что м-съ Макъ Стингеръ пристыдила и осрамила его всенародно, такъ что теперь Бенсби боится показаться на свѣтъ послѣ своего униженія. Много и другихъ болѣе или менѣе основательныхъ предположеній настроилъ капитанъ, и черезъ часъ времени его безпокойства возросли до неимовѣрной степени. Наконецъ, сильный стукъ въ дверь возвѣстилъ о прибытіи командира "Осторожной Клары". Бенсби воротился одинъ и собственными руками втащилъ въ магазинъ огромный ящикъ, въ которомъ Куттль немедленно узналъ свой сундукъ, хранившійся въ домѣ м-съ Макъ Стингеръ. Это обстоятельство поразило капитана тѣмъ большимъ изумленіемъ, что м-ръ Бенсби былъ гораздо болѣе чѣмъ подъ куражемъ отъ радушнаго пріема, который, по всей вѣроятности, былъ оказанъ ему на Карабельной площади.

— Куттль, — сказалъ командиръ, поставивъ сундукъ на полъ и отворивъ крышку, — всѣ ли здѣсь твои вещи?

Капитанъ, заглянувъ въ сундукъ, поспѣшилъ дать утвердительный отвѣтъ.

— A вѣдь славно я обработалъ это дѣльцо, не правда ли, товарищъ? — сказалъ Бенсби.

Восторженный капитанъ, въ знакъ своего совершеннаго согласія, схватилъ его за руку, но едва собрался сдѣлать дружеское пожатіе, какъ вдрутъ Бенсби стремительно вырвалъ свой кулакъ и, отворивъ дверь магазина, побѣжалъ, сломя голову, на "Осторожную Клару". Было ясно, что великій человѣкъ, разъ исполнивъ задуманный планъ, не рѣшался тратить попусту время въ жилищѣ своего друга.

Капитанъ, съ своей стороны, не отважился побезпокоить его своимъ визитомъ на другой день и рѣшился выждать болѣе благопріятнаго случая для свиданія съ достойнымъ командиромъ. Такимъ образомъ, капитанъ началъ опять свою одинокую жизнь, погружаясь въ безконечное раздумье о старикѣ Соломонѣ и дожидаясь его возвращенія. Его надежды на этотъ счетъ съ каждымъ днемъ получали болѣе и болѣе опредѣленный характеръ, и маленькая гостиная убрана была такимъ образомъ, какъ будто инструментальный мастеръ уже былъ въ предѣлахъ Лондона и готовился вступить во владѣніе своимъ имуществомъ. Въ нѣжномъ безпокойствѣ объ отсутствующемъ другѣ, капитанъ позаботился даже снять со стѣны миніатюрный портретъ Вальтера изъ опасенія, чтобы этотъ милый образъ не встревожилъ старика въ первыя минуты свиданія. Томимый сильными предчувствіями, добрый морякъ иной разъ по цѣлымъ часамъ стоялъ y дверей подлѣ деревяннаго мичмана въ ожиданіи его стараго хозяина, и въ одно воскресенье приготовилъ даже двѣ порціи обѣда, чтобы раздѣлить ихъ съ дядею Соломономъ. Но проходили дни, недѣли, мѣсяцы, и не являлся старикъ Соломонъ, и сосѣди каждый вечеръ видѣли y дверей инструментальнаго мастера капитана Куттля въ его лощеной шляпѣ съ понурою головою и съ руками, опущенными въ карманы.

Глава XL

Супружескія сцены

Не въ порядкѣ вещей, чтобы такой человѣкъ, какъ м-ръ Домби, соединенный съ такою женщиною, какъ м-съ Эдиѳь, утратилъ сколько-нибудь деспотическую грубость своего характера. Не въ порядкѣ вещей, чтобы холодныя, желѣзныя латы гордости, въ которыя онъ былъ постоянно закованъ, смягчились и получили большую ковкость отъ всегдашняго соприкосновенія съ гордымъ презрѣніемъ и неукротимымъ высокомѣріемъ. Такія натуры носятъ въ самихъ себѣ печать отверженія и проклятія. Если, съ одной стороны, уступчивость и покорность раздуваютъ эти дурныя наклонности, съ другой — всякое сопротивленіе придаетъ имъ больше и больше необузданной упругости. Зло возрастаетъ съ неимовѣрной быстротой отъ противоположныхъ крайностей, встрѣчаемыхъ на своемъ пути. Пріятности и огорченія равно содѣйствуютъ къ возбужденію растительной силы, сокрытой въ негодныхъ сѣменахъ. Встрѣчаетъ ли подобный человѣкъ уваженіе со всѣхъ сторонъ или ненавистное презрѣніе, онъ одинаково хочетъ быть властелиномъ, какъ Люциферъ, основавшій свои владѣнія въ миѳологическихъ подземельяхъ.

При холодной и высокопарной надменности, м-ръ Домби велъ себя, какъ необузданный тиранъ въ отношеніи къ своей первой женѣ. Онъ былъ для нея "господиномъ Домби" въ ту минуту, когда она увидѣла его въ первый разъ, и остался для нея "господиномъ Домби", когда она умерла. Въ продолженіе всей супружеско. й жизни онъ ни разу не переставалъ обнаруживать передъ ней свое недосягаемое величіе, и она, съ своей стороны, ни разу не переставала подчиняться всѣмъ его капризамъ. Онъ всегда засѣдалъ на вершинѣ своего трона, a она скромно занимала свое мѣсто на нижнихъ ступеняхъ этого сѣдалища. Женившись теперь во второй разъ, онъ разсчиталъ, что характерь его другой жены, непреклонный для всѣхъ, согнется, однако, подъ тяжестью того ярма, подъ которымъ онъ ее закабалитъ. Онъ воображалъ, что, при высокомѣріи Эдиѳи, его собственная величавость будетъ выдаваться съ особенною рельефностью. Ему и въ голову не приходила возможность смѣлаго сопротивленія его деспотической власти. И вотъ теперь, на каждомъ шагу его ежедневной жизни, передъ нимъ холодное, гордое, непреклонное лицо его жены. Его собственная гордость, по естественному ходу вещей, пустила новые отпрыски отъ своего плодовитаго корня и сдѣлалась сосредоточеннѣе, угрюмѣе, мрачнѣе, брюзгливѣе, неуступчивѣе.

Такимъ образомъ, кто носитъ эти желѣзныя латы, носитъ вмѣстѣ съ ними неисцѣлимую язву въ своемъ сердцѣ, и нѣтъ ему средства прійти въ мирное отношеніе съ окружающимъ свѣтомъ. Онъ огражденъ противъ всякой симпатіи, противъ всякой нѣжности, всякаго сочувствія, углубляются неисцѣлимыя раны съ каждымъ днемъ, хотя ихъ наноситъ собственная рука, вооруженная гордостью.

Были такія раны въ его сердцѣ. Онъ чувствовалъ ихъ болѣзненность посреди одиночества въ своихъ великолѣпныхъ комнатахъ, въ которыхъ теперь опять по-прежнему проводилъ онъ по цѣлымъ часамъ, какъ затворникъ, отдѣленный отъ свѣта. Онъ чувствовалъ, что ему суждено быть гордымъ и могущественнымъ, и между тѣмъ не видѣлъ никакого благоговѣнія къ своей особѣ тамъ, гдѣ ему слѣдовало быть всемогущимъ. Кто устроилъ эту судьбу? Чье предопредѣленіе тяготѣетъ надъ его жизнью?

Чье? Кто пріобрѣлъ безпредѣльную любовь его жены, когда она лежала на смертномъ одрѣ? Кто отнялъ y него новую побѣду надъ сердцемъ его сына? Кто, однимъ словомъ, мотъ сдѣлать больше, чѣмъ самъ онъ со всѣми своими средствами? Онъ отнялъ отъ этой особы свою любовь, свое вниманіе, свою заботливость, и однако жъ она процвѣтала, прекрасная какъ ангелъ, между тѣмъ какъ все, что дорого была для его сердца, умирало при первомъ вступленіи въ жизнь. Кто преграждалъ ему дорогу на всѣхъ ступеняхъ его дѣятельности, какъ не эта же особа, которую онъ презиралъ въ дѣтствѣ и къ которой питалъ теперь въ своемъ сердцѣ рѣшительную ненависть?

Да и трудно теперь ему высвободиться отъ этого чувства, хотя онъ не могъ удержаться отъ пріятнаго изумленія при взглядѣ на это невинное созданіе, которое съ такою любовью обвилось вокругъ его шеи послѣ его возвращенія съ молодою женою. Онъ зналъ теперь, что она прекрасна, онъ не могъ не согласиться, что она привлекательна, и яркій расцвѣтъ ея женственныхъ прелестей пробуждалъ во всѣхъ невольное изумленіе. Но и это обстоятельство въ глазахъ его обращалось къ ея же вреду. Несчастный, онъ понималъ свое отчужденіе отъ всякаго человѣческаго сердца, и между тѣмъ осмѣливался питать неопредѣленную жажду любви, которую онъ отвергалъ всю свою жизнь. Въ его душѣ обрисовывалась изуродованная картина его правъ, и въ то же время сознаніе собственной неправды отнимало y него всякую возможность примиренія съ самимъ собою. Чѣмъ достойнѣе она казалась въ его глазахъ, тѣмъ большее требованіе онъ готовъ былъ противопоставить ея покорности и подчиненію. Когда же, въ самомъ дѣлѣ, она обнаруживала передъ нимъ свою покорность? Развѣ она составляла красу его жизни или Эдиѳи? Развѣ ея прелести обнаруживались первоначально для него или для Эдиѳи? Да, онъ и она никогда не были другъ къ другу въ такихъ отношеніяхъ, какъ отецъ и дочь, они всегда были отчуждены, и теперь развѣ она не преграждала дорогу къ его счастью? Ея красота смягчила натуру, которая упорно противится его вліянію: неестественное и вмѣстѣ ненавистное торжество.