Домби и сын - Чарльз Диккенс

— Если ты не шутишь, пріятель, то ясно, ты сдѣлался предметомъ состраданія, a состраданіе есть драгоцѣннѣйшій перлъ въ царственномъ вѣнцѣ Британіи, какъ это изложенно въ нашей національной пѣснѣ "Rule Britannia", которую знаетъ и поетъ въ честь Англіи весь образованный міръ. Держись крѣпче, мой другъ! Дано здѣсь отъ тебя предложеніе, которое озадачиваетъ меня. A почему? A потому, что я плыву по этимъ водамъ одинъ, и нѣтъ для меня товарища въ этомъ океанѣ, и никто даже не можетъ быть моимъ товарищемъ. Держись крѣпче! Ты началъ первый салютовать меня именемъ прекрасной молодой леди, — хорошо! Если ты и я хотимъ продолжать наше знакомство, то имя этой леди никогда не должно быть произносимо между нами. Я не знаю, какой вредъ могли бы мы нанести свободнымъ произнесеніемъ этого имени, только… словомь сказать, языкъ мой съ этой минуты остается на привязи. Хорошо ли ты понялъ меня, дружище?

— Хорошо, капитанъ Гильсъ, только вы извините меня, если я не всегда буду вамъ покоренъ. Клянусь честью, м-ръ Куттль, мнѣ было бы очень трудно никогда не говорить о миссъ Домби. Это запрещеніе ляжетъ тяжелымъ бременемъ на мою душу, и мнѣ всегда будетъ казаться, что меня дубиной бьютъ по головѣ.

Съ этими словами м-ръ Тутсъ патетически схватился за голову обѣими руками, какъ будто уже начиналъ чувствовать энергическіе удары.

— Въ такомъ случаѣ, мой милый, — сказалъ каиитанъ, — вотъ тебѣ мое неизмѣнное условіе. Если ты не сумѣешь держать языка на привязи, то отваливай одинъ на широкую дорогу, и — желаю тебѣ счастливаго пути!

— Капитанъ Гильсъ, — бормоталъ Тутсъ, — не знаю почему, только когда я пришелъ сюда первый разъ, мнѣ показалось, будто въ вашемъ присутствіи я могу гораздо свободнѣе разговаривать о миссъ Домби, чѣмъ во всякомъ другомъ мѣстѣ. Поэтому, капитанъ Гильсъ, если вы доставите мнѣ удовольствіе вашего знакомства, я почту себя счастливымъ принять безъ всякихъ ограниченій всѣ ваши условія. Я желаю быть честнымъ человѣкомъ, капитанъ Гильсъ, и слѣдовательно я принужденъ сказать, что мнѣ невозможно не думать о миссъ Домби. Ужъ вы меня извините, a я, какъ честный человѣкъ, повторяю еще разъ, что мнѣ въ вашемъ присутствіи никакъ нельзя не думать о миссъ Домби.

— Мысли человѣка, мой милый, то же самое, что вѣтеръ, сказано въ Писаніи, и никто не можетъ отвѣчать за нихъ ни на одну секунду времени. Чувства — совсѣмъ другое дѣло, a насчетъ мыслей толковать не станемъ. Договоръ между нами идетъ только относительно словъ.

— Что касается до словъ, капитанъ Гильсъ, — возразилъ м-ръ Тутсъ, — мнѣ кажется, я могу поудержать себя.

Затѣмъ Тутсъ подалъ капитану руку, и тотъ, наконецъ, чувствуя всю важность своего снисхожденія, торжественно заключилъ съ нимъ дружескій договоръ. Тутсъ почувствовалъ чрезвычайную радость послѣ такого пріобрѣтенія и ухмылялся съ необыкновеннымъ восторгомъ во все остальное время этого визита. Капитанъ, съ своей стороны, обрадованный своимъ положеніемъ покровителя, находился также въ самомъ пріятномъ расположеніи духа и втайнѣ благодарилъ себя за свою проницательность и осторожность.

Но въ тотъ же вечеръ капитанъ былъ очень непріятно изумленъ наивнымъ предложеніемъ другого юноши, предложеніемъ Точильщика. Напившись чаю, этотъ невинный юноша безмолвно смотрѣлъ нѣсколько времени на своего хозяина, который между тѣмъ съ большимъ достоинствомъ читалъ газету съ очками на глазахъ, и прервалъ молчаніе гакимъ образомъ:

— Кстати, капитанъ Куттль, прошу извинить, вамъ, я думаю, нельзя будеть обойтись совсѣмъ безъ голубей?

— Конечно, мой милый, a что?

— A то, что мнѣ придется взять отъ васъ своихъ голубей, капитанъ.

— Какъ такъ? — вскричалъ капитанъ, приподнявь немного свои густыя брови.

— Да такъ, я отхожу отъ васъ, капитанъ, если вамъ угодно.

— Отходишь? Куда же ты отходишь?

— A развѣ вы не знаете, капитанъ, что я собирался васъ оставить? — спросилъ Робинъ съ пресмыкающеюся улыбкой.

Капитанъ положилъ газету на столъ, скинулъ очки и посмотрѣлъ съ напряженнымъ вниманіемь на бѣглеца.

— О да, капитанъ, — продолжалъ Точильщикъ, — я отхожу, и заранѣе хотѣлъ бы предупредить васъ. Я думалъ, впрочемъ, вы уже сами объ этомъ догадались. Ну, такъ теперь, если вы позаботитесь обезпечить себя на этотъ счетъ, такъ оно, знаете, и мнѣ было бы пріятно. Впрочемъ, пожалуй, что до завтрашняго утра вамъ будетъ не легко обезпечить себя: какъ вы думаете объ этомъ, капитанъ?

— И ты, мой милый, собираешься бѣжать отъ меня вмѣсгѣ съ своими знаменами? — сказалъ капитанъ, внимательно посмотрѣвъ на его лицо.

— О, это уже слишкомъ жестоко для бѣднаго парня, капитанъ! — вскричалъ разнѣженный Точильщикъ, приведенный въ негодованіе послѣдними словами своего хозяина, — онъ отъ всей души даеть вамъ добрый совѣтъ, a вы ужъ и сердитесь, Богъ знаетъ зa что, и называете его бѣглецомъ! Вы не имѣете никакого права называть бѣднаго парня подобными именами. Какъ вамъ не совѣстно клеветать на человѣка потому только, что онъ y васъ служитъ? Сегодня вы его хозяинъ, a завтра онъ и зиать васъ не хочетъ. Чѣмъ я васъ оскорбилъ? Какъ хотите, капитанъ, я прошу васъ сказать, чѣмъ я провинился передъ вами?

Обиженный Точильщикъ заревѣлъ навзрыдъ и приставилъ рукава къ своимъ глазамъ.

— Такъ ужъ пожалуйста, капитанъ, — вопіялъ Точильщикъ, — скажите и докажите, въ чемъ я провинился! Что я вамъ сдѣлалъ? Развѣ я укралъ y васъ что-нибудь? Развѣ я поджигалъ вашъ домъ? Если поджигалъ, такъ зачѣмъ вы не представили меня судьѣ? Но прогонять отъ себя мальчика за то, что онъ былъ хорошимъ слугою, обижать его на каждомъ шагу ни за что, ни про что, помилуйте капитанъ, развѣ такъ добрые люди награждаютъ за вѣрную службу?

И сопровождая всѣ эти жалобы пронзительнымъ визгомъ, Робъ осторожно пятился къ дверямъ.

— Ты ужъ пріискалъ себѣ другое мѣсто, любезнѣйшій? — сказалъ капитанъ, съ безпокойствомъ озирая своего слугу.

— Да, капитанъ, съ той поры, какъ вы забрали въ голову спровадить меня, я пріискалъ себѣ другое мѣсто, — голосилъ Робъ, отступая назадъ все больше и больше. — Надѣюсь, что мѣстечко будетъ недурное, и ужъ, по крайней мѣрѣ, тамъ никто не станетъ бросать въ меня грязью за то, что я бѣднякъ, и, будто бы, за то еще, что не могу беречь чужого добра. Да, мѣстечко пріискано, и, надѣюсь, меня примутъ тамъ безъ всякой рекомендаціи; я бы ушелъ туда сегодня, не сказавъ ни полслова, да только мнѣ хотѣлось оставить здѣсь послѣ себя доброе имя… A вамъ стыдно упрекать невиннаго парня за его бѣдность: отплати вамъ Господь Богъ, капитанъ Куттль, за вашу неправду.

— Послушай, любезный, — возразилъ капитанъ миролюбивымъ тономъ, — словами ты ничего не возьмешь; совѣтую тебѣ замолчать.

— Да и вамъ нечего взять вашими словами, капитанъ Куттль, — возразилъ невинный Точильщикъ, заливаясь еще болѣе громкимъ плачемъ и продолжая отодвигаться къ дверямъ. — Вамъ не отнять y меня добраго имени.

— Любезный, есть на свѣтѣ одна вещица, которую зовутъ петлей на шею. Слыхалъ ты о ней?

— А, слыхалъ ли я объ этой вещицѣ, то есть о веревкѣ-то слыхалъ ли я, капитанъ Куттль? Нѣтъ, съ вашего позволенія, никогда не приходилось слышать.

— Ну, такъ надѣюсь, услышишь, мой милый, если не будешь уважать команды. Становись въ строй — и маршъ налѣво кругомъ! Чтобы духу твоего здѣсь не пахло.

— Такъ вы меня прогоняете, капитанъ! — кричалъ Робинъ, обрадованный успѣхомъ своей хитрости. — Хорошо, я иду отъ васъ прочь: прощайте, добрый хозяинъ. Надѣюсь, по крайней мѣрѣ, вы не отнимете y бѣднаго парня его жалованья!

Капитанъ немедленно вытащилъ изъ шкафа свою жестянку, и, сосчитавъ деньги, высыпалъ ихъ на столъ передъ глазами Точильщика. Робинъ, еще болѣе оскорбленный негодованіемъ своего хозяина, началъ подбирать серебряныя монеты, обливая каждую горькими слезами и увязывая каждую отдѣльно въ узлы своего носового нлатка; потомъ онъ побѣжалъ на чердакъ и положилъ въ карманы своихъ голубей; потомъ, входя опять въ магазинъ, забралъ изъ-подъ прилавка свою постель и, дѣлая изъ нея огромный узелъ, заревѣлъ отчаяннымъ голосомъ, какъ будто прощался съ превеликимъ отчаяньемъ со своимъ старымъ жильемъ. "Прощайте, капитанъ, доброй ночи; я оставляю васъ безъ всякой злобы!" И вслѣдъ за тѣмъ, выходя изъ дверей, толкнулъ наотмашь маленькаго мичмана и выбѣжалъ на улицу съ полнымъ сознаніемъ своего торжества.

Капитанъ, предоставленный самому себѣ, снова забралъ въ свои руки огромный листъ газеты и продолжалъ читать съ величайшимъ усердіемъ, какъ будто ничего особеннаго не произошло въ его квартирѣ. Но прочитавъ четыре огромныхъ столбца, онъ не понялъ ии одного слова, и на каждой строкѣ мерещился ему Точильщикъ, бѣжавшій сломя голову по лондонской мостовой съ своей постелью и голубями.

Сомнительно, чувствовалъ ли когда достойный капитанъ свое совершенное одиночество въ такой ужасной степени, какъ въ эту минуту. Старый дядя Соломонъ, Вальтеръ и "ненаглядное сокровище" были теперь для него дѣйствительно потеряны, и теперь только м-ръ Каркеръ надулъ и одурачилъ его самымъ ужаснымъ образомъ. Всѣ эти особы сосредоточились для него въ фальшивомъ Робинѣ, съ которымъ такъ давно привыкъ онъ соединять свои задушевныя воспоминанія; онъ довѣрялъ вполнѣ негодному лицемѣру, и это чувство служило для него отрадой; Точильщикъ такъ долго былъ его единственнымъ собесѣдникомъ, оставшимся изъ всей компаніи стараго корабельнаго экипажа; вмѣстѣ съ нимъ еще удерживалъ онъ подъ комадой маленькаго мичмана и привыкъ думать, что кораблекрушеніе, со всѣми своими несчастными гтослѣдствіями, обрушилось на нихъ обоихъ. И вотъ теперь этотъ фальшивый Точильщикъ оказался негодяемъ, измѣнникомъ, и вертепомъ его злодѣйства была маленькая гостиная, гдѣ онъ такъ спокойно храпѣлъ каждую ночь подъ своимъ прилавкомъ. Чего же больше? Если бы въ эту минуту магазинъ разрушился до основанія и провалился сквозь землю со всѣми своими инструментами, Куттль никакъ бы не почувствовалъ болѣе ужаснаго безпокойства.