Домби и сын - Чарльз Диккенс

Поэтому капитанъ читалъ газету съ глубочайшимъ вниманіемъ, но безъ всякаго сознанія, и поэтому онъ не сказалъ самому себѣ ничего о Благотворительномъ Точильщикѣ, не признавался самому себѣ, что онъ думалъ о Точильщикѣ, и не открывался самому себѣ, что теперь, безъ Точильщика, онъ былъ такъ же одинокъ и несчастенъ, какъ Робинзонъ Крузо на своемъ островѣ.

Съ такимъ же глубокомысленнымъ видомъ отправился онъ изъ дому и уговорился съ однимъ юношей, чтобы тотъ каждый вечеръ и каждое утро приходилъ закрывать и открывать окна въ магазинѣ деревяннаго мичмана. Потомъ онъ пошелъ въ харчевню кушать свою ежедневную порцію, которую до этой поры раздѣлялъ съ Точильщикомъ, и въ трактиръ выпить бутылку пива. "Я теперь одинокъ, моя матушка, сказалъ онъ трактирщицѣ, — нѣтъ больше со мной молодого человѣка, моя милая миссъ". Когда наступила ночь, капитанъ, вмѣсто того, чтобы идти по обыкновенію на чердакъ, устроилъ свою постель въ магазинѣ подъ прилавкомъ, такъ какъ теперь некому было оберегать движимое и недвижимое имущество деревяннаго мичмана.

Съ этой поры капитанъ регулярно каждое утро вставалъ въ шесть часовъ и нахлобучивалъ свою лощеную шляпу съ такимъ же видомъ, съ какимъ нѣкогда Робинзонъ Крузо оканчивалъ свой туалетъ изъ козловой кожи, и хотя его опасенія, со стороны нападенія дикаго племени, олицетвореннаго особою м-съ Макъ Стигнеръ, значительно охладѣли, однако же, по привычкѣ, онъ все еще продолжалъ наблюдать свои оборонительныя операціи и никогда не могъ съ удовлетворительнымъ спокойствіемъ смотрѣть изъ оконъ магазина на женскія шляпки. Даже м-ръ Тутсъ пересталъ навѣщать его, объявивъ письменно о своемъ отсутствіи изъ Лондона, и теперь, въ этомъ совершенномъ запустѣніи, дико начиналъ звучать въ ушахъ капитана даже собственный его голосъ.

Наконецъ, когда завѣтный годъ уже совсѣмъ окончился, капитанъ серьезно началъ размышлять о вскрытіи запечатаннаго пакета; прежде онъ всегда рѣшился бы приступить къ этому дѣйствію въ присутствіи Точильщика, вручившаго ему этотъ документъ; но такъ какъ онъ зналъ, что на всякомъ кораблѣ запечатанныя бумаги открываются въ присутствіи по крайней мѣрѣ одного лица, то теперь совершенное отсутствіе свидѣтеля приводило его въ крайнее недоумѣніе. При такомъ затрудненіи капитанъ въ одно прекрасное утро съ необыкновеннымъ восторгомъ узналъ о возвращеніи въ лондонскую гавань капитана Джона Бенсби, командира "Осторожной Клары". Къ этому философу онъ немедленно отправилъ по городской почтѣ письмо съ покорнѣйшей просьбой навѣстить его какъ можно скорѣе по одному дѣлу чрезвычайной важности, при чемъ въ постъ-скриптѣ предлагалась другая убѣдительнѣйшая просьба, чтобы достопочтенный другъ ненарушимо хранилъ тайну относительно мѣстопребыванія капитана Куттля. Бенсби, какъ мудрецъ, привыкшій во всѣхъ случаяхъ дѣйствовать по убѣжденію, черезъ нѣсколько дней отправилъ своему пріятелю отвѣтъ, долженствовавшій убѣдить его, что онъ, командиръ "Осторожной Клары", получилъ во всей исправности означенное письмо. Но вслѣдъ за тѣмъ онъ отправилъ нарочнаго къ почтенному капитану доложить, что онъ явится къ нему въ тотъ же вечеръ.

Капитанъ, обрадованный желаннымъ извѣстіемъ, поспѣшилъ изготовить трубки, ромъ и воду и ожидалъ своего гостя въ маленькой гостиной. Въ восемь часовъ чуткое капитанское ухо услыщало за дверьми хриплый голосъ, похожій на мычаніе морского быка, и вслѣдъ за нимъ стукъ палкою въ замочную скобку, что обозначало ясно, что Бенсби стоитъ передъ деревяннымъ мичманомъ. Когда дверь отворилась, въ комнату медленными шагами вдвинулась краснощекая фигура съ огромнымъ глазомъ, обращеннымъ въ темную даль, на разстояніе, по крайней мѣрѣ, десяти миль.

— Бенсби, — сказалъ капитанъ, ухвативъ гостя за другую руку, — что новаго, товарищъ, что новаго?

— Товарищъ, — отвѣчалъ басистый голосъ изъ груди Бенсби, не направленный ни къ кому въ особенности, — все подобру, все поздорову.

— Бенсби, — отвѣчалъ капитанъ, озадаченный съ первыхъ звуковъ необыкновенной премудростью своего друга, — вотъ ты стоишь здѣсь, какъ человѣкъ, который можетъ подать мнѣніе ярче и свѣтлѣе всякаго брилліанта. Было время, когда ты стоялъ точь-въ-точь на этомъ же самомъ мѣстѣ и подалъ такое мнѣніе, въ которомъ каждая буква содержала неоспоримую истину.

— Какую же? — промычалъ Бенсби, первый разъ взглянувъ на своего друга. — Если такъ, почему же нѣтъ? Слѣдовательно — быть по сему!

Эти слова погрузили капитана въ бездонное море созерцаній и догадокъ. Оракулъ, между тѣмъ, немедленно при входѣ въ гостиную, протянулъ руку къ столу, налилъ стаканъ крѣпкаго грогу, выпилъ его, не переводя духа, и, усѣвшись на стулъ, закурилъ трубку. Капитанъ Куттль, подражая во всѣхъ этихъ дѣйствіяхъ своему другу, усѣлся въ противоположномъ углу камина и началъ наблюдать съ невыразимымъ любопытствомъ великаго командира, котораго невозмутимое спокойствіе представлялось ему недостижимымъ идеаломъ. Выкуривъ трубку и выпивъ еще стаканъ грогу, командиръ "Осторожной Клары" объявилъ, что его зовутъ Джономъ Бенсби. Капитанъ Куттль, считая такое объявленіе поощреніемъ къ началу разговора, подробно разсказалъ всю исторію старика Соломона со всѣми перемѣнами, случившимися послѣ его бѣгства, и въ заключеніе разсказа положилъ на столъ запечатанный пакетъ.

Послѣ длинной паузы, Бенсби кивнулъ головою.

— Вскрыть? — спросилъ капитанъ.

Бенсби кивнулъ опять.

Капитанъ разломалъ печать, и передъ глазами его открылись два конверта съ надписями: "Послѣдняя Воля и Завѣщаніе Соломона Гильса" и "Письмо къ Неду Куттлю".

Бенсби, обративъ глаза на потолочное окно, приготовился выслушать содержаніе. Капитанъ откашлялся, вытеръ лобъ носовымъ платкомъ и началъ грамогласно читать письмо:

"Милый мой Недъ Куттль, оставляя теперь Лондонъ для отправленія въ Вестъ-Индію…

Здѣсь капитанъ пріостановился и съ безпокойствомъ взглянулъ на Бенсби, который продолжалъ смотрѣть на потолочное окно.

…"въ надеждѣ получить какія-нибудь извѣстія о моемъ миломъ племянникѣ, я былъ увѣренъ, что ты, узнавъ о моемъ намѣреніи, или постараешься меня остановить, или поѣдешь вмѣстѣ со мною. Вотъ почему я рѣшился сохранить свой отъѣздъ въ глубокой тайнѣ. Когда ты прочтешь это письмо, любезный другъ, меня, по всей вѣроятности, уже не будетъ на свѣтѣ. Тогда ты легко простишь меня за безразсудное предпріятіе и еще легче представишь отчаяніе, съ какимъ старый другъ твой скитался по неизвѣстнымъ странамъ. Теперь всему конецъ. Я не имѣю почти никакой надежды, что бѣдный мой племянникъ прочтетъ когда-либо эти слова и обрадуетъ тебя присутствіемъ своего прекраснаго лица".

— Да, да, — сказалъ капитанъ Куттль въ печальномъ размышленіи, — не видать намъ прекраснаго юношу. — Онъ остался на вѣки вѣчные…

М-ръ Бенсби, надѣленный отъ природы музыкальнымъ ухомъ, внезапно заревѣлъ: "въ Бискайскомъ заливѣ, о!" Это восклицаніе до такой степени растрогало добраго капитана, что онъ расплакался какъ ребенокъ и съ трудомъ могъ. продолжать прерванное чтеніе:

"Но если сверхъ чаянія, при вскрытіи этого письма, милый Вальтеръ будетъ при тебѣ, и послѣ когда-нибудь узнаетъ о моей судьбѣ, то да будетъ на немъ мое благословеніе! Если приложенный документъ составленъ не по законной формѣ, бѣды надѣюсь, не будетъ никакой, потому что здѣсь идетъ дѣло только о тебѣ и о немъ, и мое полное желаніе состоитъ въ томъ, чтобы онъ могъ безпрепятственно вступить во владѣніе моимъ скуднымъ достояніемъ, a если, чего Боже сохрани, онъ умеръ, то въ такомъ случаѣ, Недъ Куттль, все имѣніе принадлежитъ тебѣ. Ты исполнишь мое желаніе, какъ я надѣюсь; благослови тебя Богъ за твою любовь и за всѣ твои услуги старику Соломону Гильсу".

— Бенсби! — воскликнулъ капитанъ, торжественно обращаясь къ непогрѣшимому оракулу. — Что ты на все это имѣешь сказать? Вотъ ты сидишь здѣсь, какъ человѣкъ, привыкшій ломать голову съ нѣжнаго младенчества по сіе время, и самыя головоломныя мнѣнія тебѣ ни почемъ. Итакъ, что ты на все это имѣешь сказать?

— Если случилось, — отвѣчалъ Бенсби съ необыкновенной торопливостью, — что онъ дѣйствительно умеръ, то мое мнѣніе такого рода, что ему никогда не возвратиться назадъ. A буде случилось такъ, что онъ еще живъ, то мнѣніе мое будетъ то, что, пожалуй, онъ и воротится. Сказалъ ли я, что онъ воротится? Нѣтъ. A почему нѣтъ? A потому, что смыслъ этого замѣчанія скрывается въ примѣненіи его къ дѣлу!

— Бенсби! — сказалъ капитанъ Куттль, уважавшій мнѣнія своего друга именно за трудность дѣлать изъ нихъ примѣненіе въ какомъ бы то ни было случаѣ, — Бенсби, глубоки твои мысли и неизмѣримы для людей съ обыкновеннымъ умомъ, но что касается до воли, здѣсь изложенной, я не могу и не хочу вступать во владѣніе имуществомъ, сохрани Богъ! Я буду только хранить и опекать для законнаго владѣльца и, надѣюсь, что этотъ законный владѣлецъ, старикъ Соль, еще живъ, и воротится назадъ, несмотря на то, что до сихъ поръ нѣтъ о немъ никакихъ извѣстій. Теперь, Бенсби, надо знать твое мнѣніе относительно этихъ бумагъ; не должно ли намъ обозначить на конвертахъ, что такіято бумаги въ такой-то день вскрыты въ присутствіи Джона Бенсби и Эдуарда Куттля?