Эпизод из жизни мистера Ваткинса Тотля - Чарльз Диккенс

Диккенс Чарльз

Эпизодъ изъ жизни мистера Ваткинса Тотля

Мистеру Ваткинсу Тотлю было около пятидесяти лѣтъ, и при весьма невысокомъ ростѣ онъ имѣлъ плотное тѣлосложеніе, бѣлое лицо и розовыя щоки. Наружность его чрезвычайно походила на виньетку ричардсоновыхъ романовъ; обращеніе его отличалось безукоризненною благопристойностью, а движенія — кочерговатостью, которой навѣрное позавидовалъ бы самъ сэръ Чарльзъ Грандисонъ. Жилъ онъ при помощи годового дохода, который въ размѣрѣ своемъ какъ нельзя вѣрнѣе былъ пропорціоналенъ своему владѣтелю, то есть онъ былъ очень, очень малъ. Мистеръ Тотль, получая этотъ доходъ въ періодическія сроки, а именно въ каждый понедѣльникъ, тратилъ его аккуратно въ теченіе недѣли, а это обстоятельство уподобляло Ваткинса недѣльнымъ часамъ, и чтобъ сдѣлать сравненіе опредѣлительнѣе, мы должны сказать, что хозяйка дома въ концѣ седьмого дня всегда заводила эти часы, послѣ чего ходъ ихъ снова продолжался на цѣлую недѣлю.

Мистеръ Ваткинсъ Тотль много лѣтъ уже прожилъ въ покойномъ состояніи одиночества, какъ говорятъ холостяки, или въ жалкомъ состояніи одиночества, какъ думаютъ старыя дѣвы; но мысль о супружеской жизни все еще не переставала посѣщать его. Среди глубокихъ размышленій объ этой темѣ; игривая мечта мистера Тотля превращала маленькую комнатку его, въ улицѣ Сесиль, въ прекрасный уютный домикъ, расположенный въ предместьяхъ Лондона; полъ центнера каменнаго угля, хранившагося подъ кухонной лѣстницей, внезапно увеличивались до трехъ тоновъ самаго лучшаго валсэндскаго; маленькая французская кушетка получала предназначеніе служить вмѣсто кровати, а на пустомъ стулѣ противъ камина воображеніе рисовало прелестную молодую лэди съ весьма незначительною собственною своею независимостью и весьма значительною зависимостью отъ духовнаго завѣщанія ея родителя.

— Кто тамъ? спросилъ мистеръ Ваткинсъ Тотль, въ то время, какъ легкій стукъ въ дверь его комнаты нарушилъ эти размышленія, въ которыя Ваткинсъ погруженъ былъ въ одинъ прекрасный вечеръ.

— Тотль, мой другъ, здоровъ ли ты? сказалъ довольно грубымъ голосомъ коротенькій, пожилыхъ лѣтъ джентльменъ, врываясь въ комнату и отвѣчая на свой вопросъ другимъ вопросомъ, — и уже послѣ того началось пожатіе рукъ, съ соблюденіемъ величайшей торжественности.

— Вѣдь я говорилъ, что когда нибудь вечеркомъ непремѣнно зайду къ тебѣ, сказалъ коротенькій джентльменъ, вручая Тотлю свою шляпу.

— Очень радъ васъ видѣть, сказалъ мистеръ Ваткинсъ Тотль, отъ души желая, чтобы гость провалился на дно Темзы, вмѣсто того, чтобъ ввалиться въ его комнату.

Недѣля была на исходѣ и Ваткинсъ чувствовалъ себя въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ.

— Какъ здоровье мистриссъ Габріэль Парсонсъ? спросилъ Тотль.

— Слава Богу, здорова, благодарю, отвѣчалъ мистеръ Габріэль Парсонсъ: это ими принадлежало коротенькому джентльмену.

Вслѣдъ за тѣмъ наступило молчаніе; коротенькіе джентльменъ глядѣлъ на лѣвую заслонку камина; на лицѣ Ваткинса отражалась безсмысленность.

— Да, да, слава Богу, здорова, повторилъ джентльменъ, спустя пять минутъ, проведенныхъ въ совершенномъ безмолвіи: — какъ нельзя лучше здорова! и началъ тереть ладони свои съ такой быстротой и силой, какъ будто посредствомъ тренія ихъ намѣренъ былъ достать огонь.

— Чѣмъ прикажете угощать васъ? спросилъ Тотль, съ отчаянной смѣтливостью человѣка, который зналъ, что если гость не уходитъ, то нужно же чѣмъ нибудь угостить его.

— Право не знаю! Нѣтъ ли у тебя виски?

— На прошедшей недѣлѣ, отвѣчалъ Тотль весьма медленно, стараясь выиграть время: — у меня была славная и чрезвычайно крѣпкая виски; но теперь вышла вся… а потому крѣпость ея….

— Вотъ ужь это не доказательство, или, говоря другими словами, этимъ невозможно доказать, сказалъ коротенькій джентльменъ и вмѣстѣ съ тѣмъ захохоталъ, по видимому, весьма довольный, что виски была выпита.

Мистеръ Тотль улыбнулся; но въ этой улыбкѣ отражалось отчаяніе. Когда смѣхъ мистера Парсонса прекратился, мистеръ Тотль довольно деликатно сдѣлалъ предложеніе, чтобы за отсутствіемъ виски обратиться въ обыкновенному грогу, и, прилагая слово къ дѣлу, немедленно зажогъ сальную свѣчу, досталъ огромный ключъ, принадлежавшій къ уличнымъ дверямъ и при экстренныхъ случаяхъ исполнявшій обязанность ключа отъ винныхъ погребовъ, созданныхъ воображеніемъ, вышелъ изъ комнаты и попросилъ хозяйку наполнить стаканы и дополнить ими недѣльный счетъ. Просьба Тотля увѣнчалась полнымъ успѣхомъ: требуемое было подано съ приличной поспѣшностью не изъ «глубокихъ до безпредѣльности»; но изъ ближайшихъ сосѣднихъ погребовъ. Коротенькіе джентльмены составили себѣ по грогу и съ полнымъ комфортомъ расположились передъ каминомъ.

— Тотль, сказалъ мистеръ Габріэль Парсенсъ: — ты вѣдь знаешь меня: я человѣкъ откровенный, говорю что думаю, и что думаю, то и говорю, терпѣть не могу церемоній и ненавижу скрытность и всякое притворство. Нельзя назвать хорошимъ то домино, которое скрываетъ одну только наружность, а не производитъ того чтобы и дурное казалось хорошимъ; да тоже и то домино нехорошо, изъ подъ котораго бѣлыя бумажные чулки кажутся шолковыми. — Послушай, вотъ что я хочу сказать тебѣ.

При этомъ мистеръ Парсенсъ остановился и сдѣлалъ весьма длинный глотокъ. Въ свою очередь и мистеръ Тотль прихлебнулъ изъ стакана, помѣшалъ огонь въ каминѣ и принялъ видъ глубочайшаго вниманія.

— Впрочемъ, къ чему тутъ долго разсуждать! снова началъ коротенькій джентльменъ. — Ты вѣдь хочешь жениться… не такъ ли?

— Почему же! отвѣчалъ мистеръ Тотль, недовольный предметомъ разговора. — Почему же…. конечно…. по крайней мѣрѣ мнѣ кажется, что я отъ этого непрочь.

— Такъ что же, ты хочешь? сказалъ коротенькій джентльменъ. — Говори коротко и ясно; иначе сейчасъ же и дѣлу конецъ. Ты хочешь имѣть деньги?

— Мнѣ кажется, вамъ уже извѣстно это.

— Ты любишь прекрасный полъ?

— Люблю.

— Слѣдовательно, ты хочешь и жениться.

— Конечно.

— Такъ я тебѣ скажу, что ты и женишься.

— Вотъ тебѣ и конецъ!

Сказавъ это, мастеръ Габріэль Парсонсъ понюхалъ табаку и сдѣлалъ другой грогъ.

— Но, ради Бога, прошу васъ, говорите яснѣе, сказалъ Тотль. — Согласитесь сами, что нельзя же оставлять меня въ недоумѣніи, если предлагается партія сколько нибудь интересна.

— Послушай, отвѣчалъ мистеръ Габріэль Парсонсъ, болѣе и болѣе разгорячаясь какъ предметомъ этого разговора, какъ и грогомъ: — я лично знаю лэди, она теперь остановилась у моей жены, и — ужь позволь сказать — вы съ ней будете пара превосходная. Воспитана отлично, говоритъ по французски, играетъ на фортепьяно, знаетъ изъ натуральной исторіи все, что касается до цвѣтовъ и раковинъ, и многое тому подобное; кромѣ того она имѣетъ пятьсотъ фунтовъ въ годъ, съ неограниченной властью располагать ими: они оставлены ей по духовному завѣщанію.

— Такъ что же! пожалуй я присватаюсь къ ней, отвѣчалъ мистеръ Тотль. — Вѣроятно, она уже немолода?

— Не очень; какъ разъ тебѣ подъ пару…. Кажется, я уже сказалъ объ этомъ.

— А какого цвѣта волосы у этой лэди? спросилъ мистеръ Ваткинсъ Тотль.

— Вотъ ужь право не припомню, отвѣчалъ Габріэль съ величайшимъ хладнокровіемъ. — Впрочемъ, кажется, что у ней накладка; я съ перваго раза замѣтилъ это.

— Что за накладка? воскликнулъ Тотль.

— Будто ты не знаешь? это просто небольшая вещица съ локонами, сказалъ Парсонсъ и въ поясненіе словъ своимъ провелъ по лбу кривую линію. — Я знаю, что накладка черная, но не могу утвердительно сказать, какого цвѣта волосы ея; чтобъ узнать это, непремѣнно нужно пристальнѣе замѣтить; во всякомъ случаѣ, мнѣ кажется, что они свѣтлѣе накладки, такъ, что-то въ родѣ дымчатаго цвѣта.

На лицѣ мистера Ваткинса Тотля отразилось сильное сомнѣніе. Мистеръ Габріель Парсонсъ замѣтилъ это и тотчасъ-же очень счелъ разумнымъ продолжать аттаку безъ дальнѣйшаго отлагательства.

— Скажи, Тотль, былъ ли ты когда нибудь влюбленъ? спросилъ онъ.

Лицо мистера Ваткинса Тотля запылало отъ самыхъ глазъ до подбородка и представляло прелестное смѣшеніе цвѣтовъ. Когда слѣдующее нѣжное дополненіе поразило его слухъ:

— Я полагаю, ты не разъ предлагалъ этотъ вопросъ самому себѣ, когда былъ молодъ…. Ахъ! извини пожалуста! и хотѣлъ сказать: когда ты былъ помоложе, сказалъ Парсонсъ.

— Никогда въ жизни! отвѣчалъ Ваткинсъ, съ видимымъ негодованіемъ, что его подозрѣваютъ въ подобномъ поступкѣ: — никогда, никогда! Надобно вамъ замѣтить, что на этотъ счетъ я имѣю особенныя понятія. Я не боюсь дамъ, ни молодыхъ, ни старыхъ, — нисколько не боюсь; но мнѣ кажется, что, по принятому обычаю нынѣшняго свѣта, онѣ позволяютъ себѣ слишкомъ много свободы въ разговорѣ и обращеніи съ кандидатами на супружескую жизнь. Вотъ въ этой-то свободѣ я никакимъ образомъ не могу пріучить себя, и, находясь въ безпрерывномъ страхѣ зайти слишкомъ далеко, я получилъ титулъ формалиста и холоднаго человѣка.