Домби и сын - Чарльз Диккенс

— Извините, — продолжалъ онъ, — что я осмѣлился посовѣтоваться насчетъ этого съ вами. Это потому, что вы, какъ я замѣтилъ, принимаете большое участіе въ миссъ Флоренсѣ.

Чего онъ въ ней не замѣтилъ, чего не зналъ? Раздосадованная этою мыслью, она прикусила дрожащую губу и слегка кивнула головой въ знакъ согласія.

— Это участіе, трогательное доказательства, что все, близкое м-ру Домби, близко и вамъ, не позволяетъ мнѣ немедленно сообщить ему всѣ эги обстоятельства, которыя ему до сихъ поръ еще неизвѣстны. И признаюсь вамъ, это было бы для меня такъ непріятно, что я готовъ молчать, если только вы изъявите на это хотя малѣйшее желаніе.

Эдиѳь подняла голову, закинула ее назадъ и устремила на него мрачный взоръ. Онъ встрѣтилъ его самою любезною улыбкою и продолжалъ:

— Вы говорите, что я извращаю обстоятельства. Нѣтъ! Но положимъ, что я ихъ извращаю. Непріятное чувство, которое пробуждаетъ во мнѣ этотъ предметъ, проистекаетъ изъ того, что разоблаченіе этихъ связей и отношеній, со стороны миссъ Флоренсы совершенно невинныхъ, подѣйствуетъ на м-ра Домби, уже предубѣжденнаго противъ дочери, совершенно иначе. Онъ, вѣроятно, рѣшится (о чемъ уже, какъ мнѣ извѣстно, и подумывалъ) отдѣлить ее отъ семейства и удалить изъ дому. Будьте ко мнѣ снисходительны: вспомните мои близкія отношенія къ м-ру Домби, мое знаніе его сердца, мое къ нему уваженіе, почти съ самого дѣтства, и вы извините меня, что я осмѣливаюсь видѣть въ немъ недостатокъ, если еще можно назвать недостаткомъ возвышенную стойкость характера, корень которой держится въ благородной гордости и сознаніи могущества, которому всѣ мы должны покоряться, стойкость, которую нельзя переломить, какъ упорство въ другихъ натурахъ, и которая растетъ и крѣпнетъ съ каждымъ годомъ, съ каждымъ днемъ.

Даже и такой незначительный случай, какъ, напримѣръ, вчера вечеромъ, подтверждаетъ мои слова не хуже всякаго другого, поважнѣе. Домби и Сынъ не знаютъ ни часу, ни времени, ни мѣста; они ниспровергаютъ все. Впрочемъ, я радъ, что этотъ случай доставилъ мнѣ поводъ поговорить объ этомъ съ м-съ Домби, хотя онъ же навлекъ на меня ея минутное негодованіе. Меня тревожили всѣ эти обстоятельства, когда м-ръ Домби призвалъ меня въ Лемингтонъ. Я увидѣлъ васъ. Я не могъ не видѣть, въ какое отношеніе вступите вы скоро съ м-ромъ Домби, къ обоюдному вашему счастью, и я тогда же рѣшился обождать, пока вы вступите хозяйкой въ этотъ домъ, и поступить потомъ такъ, какъ поступилъ я теперь. Я чувствую, что не дѣлаю проступка передъ м-ромъ Домби, ввѣряя то, что знаю, вамъ; если двое живутъ однимъ сердцемъ, какъ вы съ вашимъ супругомъ, то одинъ — полный представитель другого. Слѣдовательно, вамъ ли, ему ли, сообщу я свѣдѣнія обо всѣхъ этихъ обстоятельствахъ, совѣсть моя равно спокойна. Васъ избралъ я по тѣмъ причинамъ, которыя уже имѣлъ честь изложить вамъ. Смѣю ли надѣяться, что откровенность моя принята, и что отвѣтственность съ меня снята?

Долго помнилъ онъ взоръ, которымъ подарила она его въ заключеніе этой рѣчи. Наконецъ, послѣ внутренней борьбы, она сказала:

— Хорошо. Считайте это дѣло оконченнымъ и не упоминайте о немъ больше.

Онъ низко поклонился и всталъ. Она тоже встала, и онъ простился съ величайшею почтительностью. Витерсъ, встрѣтившій его на лѣстницѣ, остановился, пораженный красотою его зубовъ и сіяющей улыбкой; прохожіе на улицѣ приняли его за дантиста, выставившаго свои зубы на показъ. Тѣ же прохожіе приняли Эдиѳь, когда она поѣхалл въ своемъ экипажѣ, за знатную леди, столь же счастливую, сколь богатую и прекрасную. Они не видѣли ее за минуту передъ тѣмъ въ ея комнатѣ, оми не слышали, какимъ голосомъ воскликнула она: "О Флоренса, Флоренса!"

М-съ Скьютонъ, лежа на софѣ и кушая шоколадъ, не слышала ничего, кромѣ слова д_ѣ_л_о, къ которому чувствовала смертельное отвращеніе и которое уже давно вычеркнула изъ своего словаря. Кромѣ того, она собиралась сдѣлать опустошительный набѣгъ на разные магазины. Итакъ, м-съ Скьютонъ не разспрашивала дочь и не выказала никакого любопытства. Персиковая наколка надѣлала ей много хлопотъ, когда она вышла на крыльцо; погода была вѣтреная, наколка торчала совсѣмъ на затылкѣ и непремѣнно хотѣла дезертировать, не поддаваясь ни на какія ласки своей владѣтельницы. Когда карету заперли отъ вѣтра, розы опять начали колебаться отъ дрожанія головы. Итакъ, м-съ Скьютонъ было не до дѣла.

Не лучше было ей и подъ вечеръ. М-съ Домби, совершенно одѣтая, уже съ полчаса ждала ее въ уборной, a м-ръ Домби парадировалъ по гостиной въ кисломъ величіи (они собирались куда-то на обѣдъ), какъ, вдругъ, Флоуерсъ, блѣдная, вбѣжала къ м-съ Домби и сказала:

— Извините, я, право, не знаю, что дѣлать съ барыней!

— Какъ, что?

— Да сама не знаю, что съ ней сдѣлалось, — отвѣчала испуганная Флоуерсъ, — такія гримасы дѣлаетъ!

Эдиѳь поспѣшила съ ней въ комнату матери. Клеопатра была въ полномъ убранствѣ, въ брилліантахъ, въ короткихъ рукавахъ, раздушенная, съ поддѣльными локонами и зубами и другими суррогатами молодости; но паралича обмануть ей этимъ не удалось; онъ узналъ въ ней свою собственность и поразилъ ее передъ зеркаломъ, гдѣ она и лежала, какъ отвратительная кукла.

Эдиѳь и Флоуерсъ разобрали ее по частямъ и отнесли ничтожный остатокъ на постель. Послали за докторами; доктора прописали сильныя лѣкарства и объявили, что теперь она оправится, но второго удара не перенесетъ.

Такъ пролежала м-съ Скьютонъ нѣсколько дней, безсловесная, уставивши глаза въ потолокъ; иногда она издавала какіе-то неопредѣленные звуки въ отвѣтъ на разные вопросы; въ другое же время не отвѣчала ни жестомъ, ни даже движеніемъ глазъ.

Наконецъ, она начала приходить въ себя, получила до иѣкоторой степени способность двигаться, но еще не могла говорить. Однажды она почувствовала, что можетъ владѣть правою рукою; показывая это своей горничной, она была какъ будто чѣмъ-то недовольна и сдѣлала знакъ, чтобы ей подали перо и бумагу. Флоуерсъ, думая, что она хочетъ написать завѣщаніе, немедленно исполнила ея желаніе. М-съ Домби не было дома, и горничная ожидала результата съ необыкновеннымъ, торжественнымъ чувствомъ.

М-съ Скьютонъ царапала по бумагѣ, вычеркивала, выводила не тѣ буквы и, наконецъ, послѣ долгихъ усилій, написала:

"Розовыя занавѣси".

Флоуерсъ, какъ и слѣдовало ожидать, совершенио стала втупикъ отъ такого завѣщанія. Тогда Клеопатра прибавила въ поясненіе еще два слова, и на бумагѣ явилась фраза:

— Розовыя занавѣси — для докторовъ.

Тутъ только горничная начала догадываться, что надъ кроватью надо повѣсить розовыя занавѣси, чтобы цвѣтъ лица казался лучше, когда пріѣдутъ доктора. Хорошо знавшіе старуху не сомнѣвались въ справедливости этой догадки, которую она и сама скоро была въ состояніи подтвердить. Розовыя занавѣси были повѣшены, и она быстро начала оправляться. Скоро она могла уже сидѣть въ локонахъ, кружевной шапочкѣ и шлафрокѣ, съ румянами въ ямахъ, гдѣ нѣкогда были щеки.

Гадко было видѣть, какъ эта отжившая женщина жеманится, дѣлаетъ глазки и молодится передъ смертью, какъ передъ майоромъ. Но болѣзнь ли сдѣлала ее лукавѣе и фальшивѣе прежняго, или она потерялась, сравнивая то, что она въ самомъ дѣлѣ, съ тѣмъ, чѣмъ хотѣла казаться, или зашевелилась въ ней совѣсть, которая не могла ни съ силою выступить наружу, ни совершенно скрыться во тьмѣ, или, что всего вѣроятнѣе, подѣйствовало все это вмѣстѣ, только результатъ былъ тотъ, что она начала выказывать ужасныя претензіи на любовь и благодарность Эдиѳи, хвалить себя безъ мѣры, какъ примѣрную мать, и ревновать Эдиѳь ко всѣмъ. Забывши сдѣланное условіе, она безпрестанно говорила дочери о ея замужествѣ, какъ доказательствѣ ея материнской попечительности.

— Гдѣ м-съ Домби? — спрашивала она y горничной.

— Выѣхала со двора.

— Выѣхала? Ужъ не отъ меня ли она бѣгаетъ, Флоуерсъ?

— Что вы! Богъ съ вами! Она поѣхала съ миссъ Флоренсой.

— Съ миссъ Флоренсой? Да кто миссъ Флоренса? Не говорите мнѣ о миссъ Флоренсѣ! Что для меня миссъ Флоренса въ сравненіи со мною?

И слезы были наготовѣ, но ихъ осушали обыкновенно блескъ брилліантовъ, персиковая наколка (ее она надѣла ради гостей уже за нѣсколько недѣль до того, какъ могла выйдти изъ комнаты) или вообще какая-нибудь щегольская тряпка. Но когда являлась Эдиѳь съ своей гордой осанкой, исторія начиналась снова.

— Прекрасно, Эдиѳь! — восклицала она, тряся головою.

— Что съ вами, маменька?

— Что со мною! Люди дѣлаются съ каждымь днемъ хуже и неблагодарнѣе; право, на свѣтѣ не бьется теперь, кажется, ни одного признательнаго сердца. Витерсъ любитъ меня больше, нежели ты. Онъ ухаживаетъ за мною больше родной дочери. Право, пожалѣешь, что такъ молода лицомъ, иначе, можетъ быть, питали бы ко мнѣ большее уваженіе.

— Чего же вы хотите, маменька?

— О, многаго, Эдиѳь!