Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

Проходят, садятся.

Дмитрий. Жанночка, ну что же ты мне выкаешь? Прямо неловко как-то.

Жанна. Знаете, такого солидного человека и вдруг на «ты» называть просто язык не поворачивается. Все-таки восемнадцать лет прошло.

Дмитрий. Ну, ты как хочешь, а я тебе буду «ты» говорить. Хоть обижайся, хоть нет.

Жанна. Вы меня извините за беспорядок, мы недавно квартиру новую получили, и… ремонт затеяли, думали разделаться побыстрее, да какое там! Пришлось мебель новую ввезти, квартиру запереть да в Крым податься. Замучили меня эти курорты — несколько раз в году ездим. Стирка, глажка, шитье, упаковываю чемоданы, дорога — аэропорты, самолеты, автобусы, такси, вокзалы, чужие комнаты, надо распаковываться, гладить, развешивать — в общем, обживаться. Мука да и только.

Дмитрий. Да… Квартирку вы получили что надо. Видно, круто пошел в гору Валерка Коробков — такую квартирку за здорово живешь никому не отвалят. Знаешь, Жанночка, я ужасно рад, что вы с Валеркой такими верными людьми оказались. Это большая редкость в наше время. Даже ободряет как-то. Ведь вот уже восемнадцать лет прошло, а он…

Жанна. А он все не бросил меня? Вы это хотите сказать?

Дмитрий. Да что ты! Я хочу сказать, что он все так же любит тебя.

Жанна. Любит, говорите? А что — конечно, любит. Он теперь уж меня не любить не имеет права. Сколько я перемучилась вместе с ним, сколько наездилась, наскиталась, намаялась. Бессовестным надо человеком быть, чтобы теперь меня не любить. Да… Эта квартирка — уже наше дупло до конца жизни. Вот посмотрите через полгода, мы ее отделаем как игрушечку — и не узнаете.

Дмитрий. А дети у вас есть?

Жанна. Куда мне детей! Еле с хозяйством справляюсь. А вы что Валерию Семеновичу принесли, Сидоров?

Дмитрий. Что принес?.. Да так… ничего… Как водится.

Жанна. Что-то вы хитрите. Толстая она у вас?

Дмитрий. Да нет… не толстая и не плоская… обыкновенная… отечественная.

Жанна. Я и без вас знаю, что отечественная! Это все говорят — обыкновенная. А потом такую толстенную вытащат, что и глаза на лоб! А ну давайте ее сюда — я сама посмотрю!

Д м и т р и й достает из портфеля коньяк, протягивает Ж а н н е. Ж а н н а берет бутылку.

Да это ладно, я не про то, рукопись, рукопись сюда давайте.

Дмитрий. Рукопись?.. Какую рукопись? У меня нет никакой рукописи.

Жанна. А ну-ка откройте портфель.

Д м и т р и й открывает портфель.

Правда нет! Что же это? Вы и в самом деле без рукописи пришли?

Дмитрий. Да какая рукопись, Жанночка? Я ничего не понимаю.

Жанна. Неужели вы, Сидоров, и в самом деле ничего не пишете?

Дмитрий. Ты так волнуешься, Жанночка, что мне даже стыдно стало, что я до сих пор ничего не написал. К следующему разу…

Жанна. Ты прости меня, Митька, я ведь думала, что ты тоже писать начал и Валерке свою рукопись принес. Ведь с тех пор, как он стал писателем, вся наша жизнь кувырком пошла. К нам теперь иначе в гости и не ходят, как рукописи свои читать! И добро бы еще стихи да рассказы носили или хотя бы пьесы — больше двух актов теперь, слава богу, не пишут, а то, представляешь, романы тащат, да в двенадцати частях! Я, знаешь, Митенька, за то время, пока с ним живу, всю литературу возненавидела — и мировую и отечественную. Для них ведь ничего на свете не существует, кроме всей этой писанины. Если не пишут, то читают, а не читают, так говорят, и говорят все об одном и том же; «Хемингуэй — глыба, Кафка — гигант, нет, Фолкнер — глыба, а Хемингуэй?» Вот только это каждый день и слышишь. Я бы его дружков-писателей на порог не пускала. Они меня боятся, голубчики, трубку сразу вешают, когда к телефону подхожу. А Валерка, он дурак мягкотелый — какую угодно глупость может часами слушать… Чужих жалеет, а на свою семью времени не хватает: дачный участок получили — так он туда ни ногой. А где ж там бабе одной управиться? На голом-то месте! А дача нам позарез нужна — курорты замучили, да только на них и спасаемся. Вот так и живем. Да где же твоя шевелюра, Митенька? И виски совсем седые. Но я тебя сразу узнала. Неужели навестить просто пришел, Тюмень вспомнил?

Дмитрий (смущен). Да я давно хотел…

Жанна. Может, ты, Сидоров, насчет денег? Так этого у нас нет. Видишь — ремонт, дачу надо строить, участок большой, сад надо разбить, а один навоз двадцать пять рублей грузовик стоит!

Дмитрий. Да нет, что ты, Жанночка, я — богатый.

Жанна. Ну вот и хорошо. Навестил, значит. По старой памяти. Боржомчику хочешь?

Дмитрий. Да не надо, спасибо, Валерий-то где?

Жанна. Придет сейчас, прогуляться вышел! А зря не хочешь. Боржомчик — он полезный. Из холодильника. Ну а сам-то ты как?

Дмитрий. Я женился.

Жанна. Батюшки! Давно?

Дмитрий. Давно. Уже целую неделю.

Жанна (смеется). «Давно! Уже целую неделю». Ха-ха! Так ты, значит, у нас молодожен? А работаешь где? Вот, кажется, Валерка идет. (Уходит. Слышен ее голос.) Валерий! Ко мне! Иди в ванну! В ванну! Лапы мыть! Я кому сказала? Валерка! К тебе гости!

Коробков (входя). Пришел? Ну, молодец.

Дмитрий. Здравствуй, Коробок.

Коробков. Здоров, здоров, Митька-поводырь. Да сиди ты, сиди, чего вскочил. Дай я на тебя посмотрю. Ну, поредел, потолстел, забурел, заматерел. Узнал Жанну-то?

Дмитрий. Узнал.

Коробков. Поговорили? Изменилась?

Дмитрий. Немного. А вот ты совсем не изменился, Валерий… даже странно. Только вот не то, чтобы похудел… а как-то уменьшился… съежился будто.

Коробков. Да… да, съежишься тут. Я ведь, можно сказать, из самоучек в писатели выбрался. Я ведь тоже один институт с грехом пополам окончил для солидности — гидромелиоративный. Так вот скажу я тебе — много воды в системе той мелиорации утекло, прежде чем мой первый рассказец напечатали. Знаешь, Митька, я ведь сразу понял, что в нашем писательском деле главное — не обижаться, обидят тебя, а ты это мимо, работай дальше. Потому у меня кое-что вышло, что я не обижался. Ну, что-то мы все обо мне. Давай о тебе поговорим. Ты из моего что-нибудь читал?

Дмитрий. Да нет, к сожалению. Как-то не попадалось.

Коробков. А ты не поленись. Не пожалеешь. Два сборника рассказов у меня уже вышли и роман. «Прятки» называется. Ну да ладно, опять обо мне. Давай поговорим о тебе. Ты рассказов моих что, тоже