Буря Жнеца - Стивен Эриксон

– Ясно. Но она здесь?

– Нет. Как и ты, это иллюзия.

– Иллюзия – или проявление воли? Моей воли?

– Не вижу ценности в проведении различий, – бросила Имасса.

– Ты не можешь увидеть истину, потому что лишена необходимого сорта зрения. Вы отбросили его в Ритуале. Вы добровольно ослепили себя перед тем, что может вас уничтожить. Возможно, оно уже уничтожает ваш род. Возникли трудности на континенте Ассейл, не так ли? Я смутно помню, как кто-то что-то рассказывал… ладно, не сейчас. Суть в том, Эмрот, что ты не понимаешь меня, потому что не видишь. Не видишь того, что стоит за внешним – за этим телом, лицом, долбашкой…

– И в долбашке смерть моя? – спросила Эмрот.

– Не обязательно. Все зависит от нашей маленькой беседы. Ты сказала, что преклонилась перед богом. Не надо – я уже и сам догадался, перед каким. А теперь ты решила поторговаться. – Еж опустил глаза на долбашку. Весит столько, сколько и положено. Она здесь, та же, что была у статуй Дераготов. Никакой разницы. – Я прошел долгий путь по преисподней Джагутов. Не припоминаю, чтобы я пересекал видимые границы или проходил во врата. Ледник, по которому мы брели неделями – что же, это имеет смысл. Я даже не особенно удивился, когда мы нашли Трон Льда – где же ему еще быть? – Свободной рукой он обвел пространство лесов. – Но это…

– Да, – ответила Т’лан Имасса. – Ты держишься за идею различий. Как и весь твой род. Садки. Как будто они разделены…

– Но они разделены, – настаивал Еж. – Я не маг, но знал одного мага. Очень умелого мага. В его распоряжении было немало садков. Каждый – особый аспект силы. Между ними существуют барьеры. И хаос таится в корнях и промежутках.

– Тогда что же ты видишь здесь, дух?

– Не знаю. Но это не джагутское. Я думаю, это Старший садок, как и джагутский. Что же, выбирать особенно не из чего. Особенно если это твоя цель.

– В этом ты, может быть, ошибся.

– Но ты узнала его.

– Конечно. Это Телланн. Дом.

– Но он здесь, плененный преисподней Джагутов. Как такое возможно?

– Не знаю.

– Если это не твоя цель… тогда скажи, не меняет ли его обнаружение все твои цели.

Голова склонилась набок. – И ответ решает мою участь, дух?

Еж пожал плечами. Долбашка оказалась даже слишком реальной: от тяжести у него заболела рука.

– Ответа у меня нет, – сказала Эмрот. Ежу почудилось сожаление в голосе неупокоенной… хотя скорее всего это было игрой воображения. – Возможно, дух, – продолжала Эмрот, – увиденное нами является проявление воли.

Глаза сапера широко раскрылись. – Чьей?

– Во время Джагутских войн пали многие Т’лан Имассы. Те, что не могли двигать остатками тел, были брошены там, где они пали. Ибо они не справились. В редких случаях Павший мог получить дар: его вечный взор упирался не в почву или тьму могилы, а в окрестный пейзаж. Мы верили, что Имассы, уничтоженные более тщательно, находили забвение. Истинное несуществование. Его мы почитаем самым великим даром.

Еж отвел взгляд. Проклятые Т’лан Имассы умеют разбивать сердца. Во всех смыслах слова…

– Может быть, – продолжала Эмрот, – некоторые искали не забвения. Их затащило в подземный мир Джагутов, джагутское царство смерти. Мир без войны. Возможно, без самого Ритуала.

– Без войны? Это мир Джагутов – разве он не должен быть заполнен душами Джагутов? Их духами?

– Джагуты не верят в душу.

Еж пораженно замолчал. – Но… это же смешно. Если душ нет, почему, во имя Худа, я здесь?

– Кажется, – проскрипела Эмрот, – что проявление воли действует в разных направлениях.

– То есть неверие уничтожило их души? Тогда зачем была создана преисподняя?

– Вердит’анат – древнее творение. Возможно, первые джагутские души нашли его неподходящим. Создать царство смерти – вот наивысшее проявление воли. Не так ли? Однако иногда создается не то, что задумывали создать. Каждый мир находит обитателей… себе под стать. Каждый созданный мир полон мостов, врат, порталов. Если Джагутам это место не понравилось, другие существа нашли его вполне соответствующим своим вкусам.

– Например, вы, Т’лан Имассы.

– В эпоху, когда льды надвигались на мой народ, – сказала Эмрот, – существовали закутки богатой земли, окруженные льдами, но сопротивляющиеся их злобной силе. В таких закутках, дух, продолжали жить древние пути Имассов. Леса, тундра. Там обитали привычные нам звери. В нашем языке существует название таким закуткам. Фарл вед тен’ара. Убежище.

Еж всматривался в лесистые холмы. – Там живут Имассы.

– Я верю в это.

– Ты намерена их отыскать?

– Да. Я должна.

– А что твой новый бог?

– Если ты намерен уничтожить меня, дух, делай это сейчас. – С этими словами она отвернулась и пошла к Убежищу.

Еж стоял, взвешивая долбашку в правой руке, и рассчитывал расстояние. «Увечный Бог будет рад новым союзникам, не так ли? Эмрот, ты идешь на встречу с неумирающими сородичами. Твои слова должны поколебать их, передать им новую веру. Сородичи. Их могут быть тысячи. Десятки тысяч.

Но не ради них ты пришла.

Как и я, Эмрот, ты ищешь врата. Старвальд Демелайн. Где все становится возможным.

Даже уничтожение садков.

Понимаешь, дело в крови. Крови драконов. Мертвых и живых. Здесь и снаружи. Да, чего не вообразишь, когда ты мертв и все же не совсем мертв. Вопрос воли».

Долбашка вернулась в левую руку.

Рука поднялась. Снаряд полетел вперед. Сапер еще один, самый краткий миг следил за дугой его полета; потом привычка заставила упасть на землю…

…которая как раз поднялась приветить его. Подбородок больно ударился о камень. Он оглох от грохота. Привстал, озираясь и сплевывая кровь. Язык рассекло сжатыми зубами. Левая рука оторвана, пропала часть бедра. Снежинки и пылинки опускаются вниз, мерцая в солнечном свете. Галька и куски мерзлой земли уже успели упасть и стучат о почву, укладываясь понадежнее. Снег сверкает в воздухе, словно волшебство.

Он снова сплюнул кровь, ощупал оставшейся рукой подбородок, обнаружив свежую, забитую каменной крошкой царапину. Поморщился, отвергая дурацкие детали. Хватит крови. Язык целехонек и готов болтать. Гладкая кожа безо всяких порезов – ну, более или менее гладкая, если не считать щетину. Новая рука, бедро, бок. Да, так лучше.

Сапер встал на ноги.

Кратер вполне подходящего размера и уютной формы. Он проник под кожу льда и снега к землице, которая оттаяла и начала исходить паром. Куски Эмрот там и тут. Немного осталось. Долбашки такое умеют…

– Эй, – сказал себе Еж. – Это Скрипач у нас сентиментален.

Тридцать, тридцать один… еще шаг – и он ступил на поросшую травой землю. Обнаружил еще один фрагмент Эмрот. И замер. Долго смотрел вниз, не отводя взора. Затем не спеша отвернулся и поглядел назад, на границу льда и земли.

Фарл вед тен’ара. Воистину убежище. – Дерьмо, – шепнул он. «Хуже всего, что она сама рассказала. Страна, свободная от Ритуала».

Наконец Еж двинулся к стене леса, переступив оторванную ногу. Она лежала на траве, источая кровь. Плоть и кровь. Да. Женская ножка. Причем вполне соблазнительная.

– Дерьмо, – сказал он снова, ускорив шаг. – У Скрипача мягкое сердце, не у меня. У Скрипача. Не у меня. – Он вытирал щеки, проклиная призрачные слезы на призрачном лице. Он снова один в этом безвкусном, расхолаживающем мире, в царстве мертвецов. Одиноко бредущий Сжигатель Мостов. «Быть неупокоенной несколько сотен тысяч лет. Сломаться, пасть, потом воскреснуть – по крайней мере снова получить возможность двигаться. И в тридцати шагах от возвращения к жизни…

Вот жестокий урок. Не водитесь с дурной компанией!»

Скорее в лес. Наконец толстые сучья, вялое колыхание весенних ярко – зеленых листьев. Кружащиеся насекомые, щебет птиц. В лес, о да, подальше от зрелища оторванной ноги, от границы, от парящего кратера.

– Дерьмо!

«Раскис как Скрип. Мы на войне. Я все время это говорил. На войне. Мне плевать, что это джагутский Мост Смерти. Это мост, а ты знаешь, что мы делаем с мостами!

Убежище.

Но не для меня».

Котята эмлавы весили не меньше щенков овчарки, но были коротконогими и гораздо менее энергичными. Они хотели одного – спать. И есть. В первые дни котята грозно развевали пасти и выпускали острые коготки, едва их касались руками. Онрек использовал шкуру их мамочки, чтобы сшить мешок для переноски (мрачная ирония этого действия от него ускользнула). Имасс и Быстрый Бен, попеременно с Траллом, тащили зловещий мешок с шипящими, дергающимися тварями, привязав его с двум срубленным деревцам.

Ай больше не приближались.

Выводок состоял из мальчика и девочки; их серые шкурки еще не получили полос и были скорее пепельного, нежели материнского стального цвета. В служившей им укрытием пещере нашелся и третий, но он был мертв уже неделю. Сестра и брат распознали в нем болезнь и решили уничтожить. Такова судьба слабых в этом и любом другом мире.