Мандарины - Симона Бовуар

— Послушай, уже поздно, и мы оба немного устали. Давай пойдем куда-нибудь вместе в один из ближайших вечеров и попробуем поговорить по-настоящему, с нами так давно этого не случалось!

— Поговорить по-настоящему — думаешь, такое возможно?

— Возможно, если этого хочешь, — сказал Анри, вставая. — Я провожу тебя?

— Нет, я попытаюсь найти приятелей, — туманно отвечал Ламбер.

— Тогда до встречи, — сказал Анри. Ламбер протянул ему руку:

— До встречи!

Анри отправился к себе в гостиницу; на своей полке у портье он нашел пакет: эссе Дюбрея. Поднимаясь по лестнице, он сорвал тесемки и открыл титульную страницу: разумеется, она была пуста; что он себе вообразил? Это Мован прислал ему книгу, точно так же, как присылал кучу других.

«Почему, — спрашивал себя Анри, — почему мы поссорились?» Он часто задавался этим вопросом. Тон статей Дюбрея в «Вижиланс» соответствовал тону передовиц Анри: по сути, их ничто не разделяло. И все-таки они поссорились. Это было одно из тех событий, которые нельзя вернуть, но и объяснить тоже нельзя. Коммунисты ненавидели Анри, Ламбер покидал «Эспуар», Поль сошла с ума, мир стремительно приближался к войне; в ссоре с Дюбреем смысла было ничуть не больше.

Сев за стол, Анри стал разрезать страницы книги, многие куски он знал. И тут же открыл последнюю главу: длинную главу, которая, видимо, была написана в январе, после ликвидации СРЛ. Он пришел в некоторое замешательство. Чем хорош был Дюбрей, так это тем, что всегда без колебаний ставил под вопрос свои суждения;{119} каждый раз он двигался вперед очертя голову. Но на сей раз поворот оказался радикальным. «Сегодня французский интеллектуал бессилен», — заявлял он. Разумеется: СРЛ провалилось; статьи Дюбрея в «Вижиланс» поднимали шум, но не оказывали никакого влияния — ни на кого; Дюбрея обвиняли и в том, что он тайный коммунист, и в том, что он опора Уоллстрита, у него были только враги: радоваться решительно нечему. Анри находился примерно в таком же положении, ему тоже нечему было радоваться, но с ним дело обстояло иначе; он жил изо дня в день, не заглядывая в будущее, и как-то приспосабливался, Дюбрей с его фанатизмом наверняка не умел приспосабливаться. Впрочем, он шел дальше Анри. Он осуждал даже литературу. Анри продолжал читать. Дюбрей пошел еще дальше: он осуждал свое собственное существование. Прежнему гуманизму, который исповедовал он сам, Дюбрей противопоставлял новый гуманизм{120}, более реалистичный, более пессимистический, предоставлявший обширное место насилию и почти никакого — идеям справедливости, свободы, истины; он успешно доказывал, что это единственная мораль, соответствующая нынешним взаимоотношениям людей между собой; но, чтобы принять ее, надо отбросить столько всяких вещей, что лично он на это не способен. Очень странно было видеть Дюбрея, проповедующего истину, которую он не мог сделать своей: значит, он считает себя мертвым. «Это моя вина, — думал Анри. — Если бы я не заупрямился, СРЛ продолжало бы существовать и Дюбрей не считал бы себя окончательно побежденным». Бездействующий, одинокий, сомневающийся в том, что его творчество имеет смысл, отрезанный от будущего, оспаривающий свое прошлое — от одной мысли об этом сжималось сердце. «Я ему напишу!» — решил вдруг Анри. Возможно, Дюбрей не ответит или ответит гневно — какое это имеет значение? Самолюбие — Анри перестал уже понимать, что это такое. «Я напишу ему завтра», — решил он, ложась спать. И еще он сказал себе: «Завтра у меня состоится настоящий разговор с Ламбером». Анри выключил свет. «Завтра. Почему мамаша Бельом хочет видеть меня завтра утром?»— спросил он себя.

Горничная удалилась, и Анри вошел в гостиную; медвежьи шкуры, ковры, низкие диваны — все та же заговорщическая тишина, как в тот день, когда он встретил здесь молчаливо предлагавшую себя Жозетту. Однако не для того же пригласила его Люси, чтобы предложить ему свои пятидесятилетние прелести! «Чего ей от меня надо?»— повторял он, стараясь уклониться от ответов.

— Спасибо, что пришли, — сказала Люси. На ней было строгое домашнее платье, волосы были хорошо уложены, но она не подвела брови, и эта своего рода плешивость странно старила ее. Жестом она пригласила его сесть.

— Хочу попросить вас об одной услуге и не столько для себя: для Жозетты. Вы ведь привязаны к ней, не так ли?

— Вы прекрасно знаете, что да, — ответил Анри. Тон Люси был таким нормальным, что он смутно почувствовал облегчение: она хочет, чтобы я женился на Жозетте или принял участие в какой-то комбинации; но почему в правой руке она держала маленький кружевной платочек, почему так судорожно сжимала его?

— Не знаю, как далеко вы пойдете, чтобы оказать ей помощь, — сказала Люси.

— Расскажите мне, в чем дело.

Люси колебалась; обеими руками она теребила смятый лоскуток.

— Я скажу вам все, у меня нет выбора. — Она усмехнулась. — Вам, должно быть, рассказывали, что во время войны мы вовсе не были участницами Сопротивления?

— Мне говорили об этом.

— Никто никогда не узнает, чего мне стоило заполучить дом моды «Амариллис» и сделать из него шикарное заведение, — сказала Люси. — Впрочем, это никого не интересует, и я не стремлюсь растрогать вас своей судьбой. Но вы должны понять, что после этого я скорее рискнула бы своей головой, чем дала бы погибнуть этому заведению. Спасти дом моды я могла, лишь прибегнув к помощи немцев: я воспользовалась их помощью и не стану уверять вас, что жалею об этом. Разумеется, просто так ничего не дается; я принимала их в Лионе, устраивала празднества: словом, сделала все необходимое. За это я поплатилась кое-какими неприятностями после Освобождения, но все в прошлом, и все забыто.

Оглядевшись по сторонам, Люси перевела взгляд на Анри; он прошептал спокойным тоном: «Что дальше?» Ему казалось, что эта сцена уже имела место. Когда? Возможно, в его снах. С тех пор как он получил письмо по пневматической почте, он знал, что скажет ему Люси; вот уже год он ждал этой минуты.

— Есть один человек, который вместе со мной занимался моими делами, некий Мерсье; он часто наведывался в Лион: ему удалось стащить фотографии, письма, он собрал сплетни; если он заговорит, нас с Жозеттой ожидает лишение гражданских прав.

— Значит, история с досье — правда? — спросил Анри. Он не чувствовал ничего, кроме страшной усталости.

— Ах! Вы в курсе? — с удивлением произнесла Люси; лицо ее немного оттаяло.

— Вы воспользовались помощью Жозетты? — спросил Анри.

— Воспользовалась! Жозетта никогда ни в чем мне не помогала, — с горечью сказала Люси, — она скомпрометировала себя без всякой пользы, влюбилась в одного капитана, красивого сентиментального парня без малейшего влияния, который посылал ей пламенные письма до того, как его убили на Восточном фронте; она оставляла их всюду на виду вместе с фотографиями, где они красовались оба; отличные документы, уверяю вас. Мерсье быстро понял, какую пользу можно из них извлечь.

Анри вдруг встал и подошел к окну. Люси наблюдала за ним, но ему было наплевать. Он вспоминал беспечное лицо Жозетты в то утро, то первое утро, и этот правдивый голос, который лгал: «Влюблена, я? В кого?» Она любила, любила другого: красивого парня, который был немцем. Анри повернулся к Люси и с усилием спросил:

— Он шантажирует вас? Люси усмехнулась:

— Надеюсь, вы не думаете, что я прошу у вас денег? Я плачу уже три года и была готова продолжать. Я даже предлагала Мерсье большие деньги, чтобы выкупить досье, но он хитер, он далеко смотрел. — Она заглянула Анри в глаза и вызывающим тоном сказала: — Мерсье был осведомителем гестапо, его только что арестовали. Он дал мне знать, что, если я не вытащу его оттуда, он впутает и нас.

Анри хранил молчание; до сих пор шлюхи, которые спали с немцами, принадлежали к другому миру, и единственной связью с этим миром могла быть только ненависть. Но вот, Люси говорила, а он слушал ее; оказывается, этот гнусный мир был и его миром, мир был один. Руки немецкого капитана — Жозетта прошла через его руки.

— Вы понимаете, что представляет собой эта история для Жозетты? — спросила Люси. — С ее-то характером ей этого ни за что не пережить, она откроет газ.

— Что вы хотите, чтобы я сделал? Чего вы от меня ждете? — с раздражением произнес Анри. — Я не знаю адвоката, который мог бы вытащить осведомителя гестапо. Единственный совет, который я могу вам дать, это как можно скорее бежать в Швейцарию. Люси пожала плечами:

— В Швейцарию! Говорю вам, что Жозетта откроет газ! В последнее время она так была довольна, бедняжка, — сказала Люси с внезапным умилением. — Все говорят, что на экране она проявила себя удивительнейшим образом. Садитесь, — в нетерпении добавила она, — и слушайте меня.

— Я слушаю, — сказал, садясь, Анри.

— Адвокат у меня есть! Мэтр Трюффо, не знаете такого? Это весьма надежный друг, у которого есть по отношению ко мне кое-какие обязательства, — с усмешкой произнесла Люси. Она посмотрела Анри прямо в глаза. — Мы вместе изучили дело вдоль и поперек. Он говорит, что единственное решение — это доказать, что Мерсье был двойным агентом, но, разумеется, такое возможно лишь в том случае, если найдется серьезный участник Сопротивления, который подтвердит это.