Мандарины - Симона Бовуар

— Здравствуй!

— Здравствуй, — без улыбки ответила она. И хотела высвободить руку.

— Ты, видно, спешишь: это партия запрещает тебе разговаривать со мной?

— Не думаю, что у нас есть о чем говорить, — сказала Мари-Анж, детский голосок которой прозвучал резко.

— Позволь мне все-таки поздравить тебя: ты делаешь карьеру.

— Главное, мне кажется, я делаю полезную работу.

— Браво! Ты уже приобрела все коммунистические добродетели.

— Надеюсь, что вместе с тем я утратила и кое-какие буржуазные недостатки.

Она с достоинством удалилась, и в это мгновение раздались аплодисменты. На эстраду поднимался Ленуар, он сел за стол, его встретили дисциплинированными хлопками. Разложив на сукне стола листки, он стал читать своего рода манифест, делая на каждом слове отчаянный рывок, словно видел, как между слогами открываются головокружительные расщелины; видимо, он сам внушал себе страх, а между тем относительно социальной миссии поэта и поэзии реального мира Ленуар излагал лишь самые затертые общие места. Когда он остановился, раздался гром аплодисментов: вражеский лагерь не шелохнулся.

— Ты только подумай! — сказал Ламбер. — До чего они докатились, если аплодируют такому!

Анри ничего не ответил. Разумеется, стоило лишь посмотреть прямо в глаза этим недобросовестным интеллектуалам, чтобы обезоружить их презрение, ведь переметнулись-то они либо из карьеризма, либо из страха, а то и ради морального комфорта, и не было пределов их раболепству. Однако надо не иметь совести, чтобы удовлетвориться слишком легкой победой. Не об этих людях думал Анри, когда со сжимающимся сердцем говорил себе: «Они ненавидят друг друга». Они были искренни, те тысячи людей, которые читали «Эспуар», а теперь не читают и для которых имя Анри стало именем предателя; смехотворность этого вечера ничуть не убавит ни их искренность, ни их ненависть.

Успокоившись, Ленуар начал читать сцену, написанную александрийским стихом. Молодой человек сетовал на беспричинную грусть в душе; он хотел покинуть родной город, а родные, возлюбленные, товарищи призывали его к смирению, но он отвергал буржуазные соблазны, в то время как хор комментировал его отъезд туманными стансами. Несколько смутных образов и несколько искусных слов подчеркивали безмерную плоскость тирад. Внезапно раздался громкий голос:

— Обманщик! Жюльен встал.

— Нам обещали поэзию: где поэзия? — кричал он.

— А реализм? — послышался другой голос. — Где реализм?

— Шедевр: мы требуем шедевра!

— А когда примирение?

Они принялись стучать ногами скандируя: «Примирение!», в то время как в зале кричали: «Вон! Позовите полицию! Провокаторы! Расскажите нам о лагерях! Да здравствует мир! Смерть фашистам! Не оскорбляйте Сопротивление! Да здравствует Торез! Да здравствует де Голль! Да здравствует свобода!»

Ленуар бесстрашно смотрел на своих палачей; казалось, будто он вот-вот падет на колени, обнажив свою грудь, или как одержимый пустится в пляс. Однако, неизвестно почему, волнение улеглось, и он продолжил чтение. Теперь герой странствовал по свету в поисках невозможных перемен. Над залом пронесся чуть слышный, но дерзкий звук губной гармоники; немного погодя послышался зов рожка. Каждый стих Жюльен сопровождал взрывом смеха, заставлявшего судорожно сжиматься губы Ленуара. Смех передавался от одного к другому, и вот уже смеялись всюду, Анри тоже засмеялся: ведь он пришел сюда за этим. Кто-то крикнул: «Подлец!», и он засмеялся еще громче. Средь всеобщего смеха и свистков раздались аплодисменты. Опять стали кричать: «В Сибирь! В Москву! Да здравствует Сталин! Доносчик! Предатель!» Кто-то даже выкрикнул: «Да здравствует Франция!».

— Я думал, что будет забавнее, — сказал, выходя из зала, Ламбер.

— И в самом деле, ничего забавного тут не было, — ответил Анри. Он обернулся, услыхав за спиной запыхавшийся голос Скрясина:

— Я заметил тебя в зале, а потом ты исчез. Я всюду тебя искал.

— Ты меня искал? — спросил Анри. У него перехватило дыхание: чего ему от меня надо? Весь вечер Анри знал: должно случиться что-то ужасное.

— Да, пошли выпьем по стаканчику в Нью-Бар, — предложил Скрясин. — Надо спрыснуть этот маленький праздник. Ты знаешь Нью-Бар?

— Я знаю, — ответил Ламбер.

— Тогда до скорого, — сказал Скрясин, мгновенно растворившись.

— Что это за Нью-Бар? — спросил Анри.

— Ну да, ты же больше не бываешь в этом квартале, — сказал Ламбер, садясь в машину Анри. — С тех пор как коммуняки присвоили себе Красный бар, прежние клиенты, не из их числа, укрылись по соседству, в новом бистро.

— Пускай будет Нью-Бар, — согласился Анри.

Они сели в машину и через несколько минут свернули за угол маленькой улочки.

— Это здесь?

— Здесь.

Анри резко затормозил, он узнал кровавый отблеск Красного бара.

— Место, пожалуй, невзрачное.

— Да, но посетителей бывает больше, чем по соседству.

— О! В этом я не сомневаюсь, — сказал Анри и пожал плечами: — К счастью, меня не пугают подозрительные знакомства!

Они сели за столик: много молодежи, много шума, много дыма; Анри никого здесь не знал; с Жозеттой он посещал совсем иные места, к тому же это случалось не часто.

— Виски? — спросил Ламбер.

— Давай.

Две порции виски Ламбер заказал тем элегантно-пресыщенным тоном, который он позаимствовал у Воланжа; они молча ждали заказанный напиток. Как грустно: Анри нечего было больше сказать Ламберу. Он сделал усилие:

— Вышла как будто бы книга Дюбрея.

— Та, отрывки из которой он печатал в «Вижиланс»?

— Да.

— Любопытно почитать.

— Мне тоже.

Прежде Дюбрей всегда давал ему первые гранки, а эту книгу Анри придется купить в книжной лавке, он сможет говорить о ней с кем угодно, но только не с Дюбреем: единственным человеком, с которым ему хотелось бы поговорить о ней.

— Я нашел ту статью о Дюбрее, которую, помнишь, ты отверг, — сказал Ламбер. — Знаешь, она не так плоха.

— Я никогда не говорил, что статья плохая, — возразил Анри.

Ему памятен был тот разговор, тогда впервые он почувствовал у Ламбера некую враждебность.

— Я собираюсь вернуться к ней и сделать расширенный очерк о Дюбрее, — продолжал Ламбер. И, чуть поколебавшись, добавил: — Воланж попросил его у меня для «Бо жур».

— Постарайся быть не слишком пристрастным, — улыбнулся Анри.

— Я буду объективен, — сказал Ламбер. — И еще в «Бо жур» появится одна моя новелла.

— А! Ты написал новые новеллы?

— Целых две. Воланжу они очень понравились.

— Мне хотелось бы почитать их, — сказал Анри.

— Тебе они не понравятся, — ответил Ламбер.

В дверях показался Жюльен и направился к их столику. Он вел под руку Скрясина; их обоюдная ненависть временно заменяла им дружбу.

— За работу, друзья! — громко сказал Жюльен. — Настал наконец момент примирить человека и виски.

Он сунул себе в петлицу белую гвоздику, его взгляд обрел частицу былого блеска: возможно, потому что он еще ничего не пил.

— Бутылку шампанского! — крикнул Скрясин.

— Шампанское, здесь! — возмутился Анри.

— Пошли в другое место! — предложил Скрясин.

— Нет, нет, давай шампанское, но только не цыган! — вмешался Жюльен, поспешно усаживаясь. — Прекрасный вечер, не правда ли? — улыбнулся он. — В высшей степени культурный вечер! Я только об одном жалею: скандала не получилось.

— Прекрасный вечер, но требуется продолжение, — сказал Скрясин, не сводя пристального взгляда с Анри и Жюльена. — Во время заседания мне пришла одна мысль: надо бы создать лигу, чтобы при каждом удобном случае любыми способами выступать против интеллектуалов-перебежчиков.

— А что, если создать лигу, которая будет выступать против всех лиг? — предложил Жюльен.

— Послушай, — сказал Анри, обращаясь к Скрясину, — уж не грешишь ли ты чуточку фашизмом?

— Ну вот, — отвечал Скрясин. — Вот почему у наших побед нет будущего.

— Плевать на будущее! — заявил Жюльен. Лицо Скрясина помрачнело:

— И все-таки надо что-то делать.

— Зачем? — спросил Анри.

— Я напишу о Ленуаре статью, — сказал Скрясин. — Это восхитительный случай политического невроза.

— О, не скажи! Я знаю таких, кто мог бы дать ему сто очков вперед, — заметил Анри.

— Мы все страдаем неврозом, — сказал Жюльен. — И все-таки никто из нас не пишет александрийским стихом.

— Это верно! — засмеялся Анри. — Послушай, ну и вид у тебя был бы, если бы пьеса Ленуара оказалась хорошей.

— А представь себе, что Торез пришел бы танцевать канкан? Какой вид был бы у тебя? — спросил Жюльен.

— В конце концов, Ленуар писал когда-то хорошие стихи, — заметил Анри. Ламбер раздраженно пожал плечами:

— До того, как отказался от своей свободы.