Долина кукол - Жаклин Сьюзан

– Нет. Между прочим, до записи я свободна.

– У меня есть кое-какие дела в конторе, – сказал Кевин. – Может, вам сбежать отсюда ненадолго? Вы же так давно не виделись.

Он кивнул и отошел. Энн поняла, что сейчас он сделал самый трудный шаг в своей жизни. Боль от внутренней борьбы гордости и самолюбия проявлялась лишь в том, как напряженно он держал плечи. Энн всем сердцем ему сочувствовала. Он испытывал страх – но всеми силами старался выказать храбрость. В ней тоже происходила борьба, когда она шла, сопровождаемая Лайоном, в свою грим-уборную. «Он вернулся – вот так просто взял и вернулся, – думала она. – И что же, предполагается, что я должна забыть пятнадцать лет молчания и броситься ему на шею? И несмотря ни на что, именно этого мне и хочется больше всего на свете. Я даже и взглянуть на него не могу – так хочется обнять его. Но есть Кевин… Где бы я была сейчас без Кевина? И где был Лайон все эти годы?!»

Войдя в грим-уборную, они сели. Она достала сигарету, позволила ему дать ей прикурить и вполне намеренно стала ждать, что же он скажет.

– Ну что ж, похоже, что ты была права, – сказал он.

– В каком смысле?

– Про Нью-Йорк… про настоящую любовь. – Он сделал круговое движение рукой, как бы обозначая все вокруг. – Тебе тут нравилось, и тут ты достигла успеха. Я ужасно горжусь тобой, Энн.

– Ты тоже добился многого, Лайон.

– Только не в смысле долларов и центов или широкой популярности. Но вообще-то, можно сказать, что я добился многого, потому что я делаю то, что всегда хотел делать. А ты, как я полагаю, не изменила своего мнения, что такую возможность каждый обязан себе предоставить.

– А что ты делаешь в Нью-Йорке?

– Нас чрезвычайно заинтересовало ваше коммерческое телевидение и то, как быстро у вас растут творческие люди. Одна из наших газет поручила мне написать серию статей обо всех сторонах вашего телевидения – о девчонках, которые делают миллионы на одной удачной пластинке, о ковбоях, телезвездах, которые в итоге становятся фабрикантами… о девушках, которые становятся финансовыми гениями, продавая лак для ногтей.

Она засмеялась:

– А у вас там ничего подобного нет?

– Пока нет. Но, как мне кажется, начинается. Мы от вас отстаем лет на десять… По крайней мере, я могу подготовить Британские острова к тому вторжению, которое абсолютно неизбежно. – Он улыбнулся. – Это, конечно, очень далеко от того, что я когда-то намеревался писать, но это просто подарок судьбы. Платят прекрасно, и к тому же мне предоставилась возможность посетить Штаты.

– И долго ты тут пробудешь?

– Месяца полтора примерно.

– С Генри встречался?

– Вчера пообедали вместе. Генри очень устал. Он хочет продать свое дело. Джордж Беллоуз хочет набрать нужную сумму, но если у него не получится, тогда все купит фирма Джонсона Харриса. – Он закурил. – Джорджа я тоже видел. Вид у него вполне преуспевающий. Но я ему не завидую – он все в тех же крысиных бегах.

– Легко ничего не дается, Лайон.

– Да, и, пожалуй, даже та журналистская работенка, которую я намерен здесь провернуть. Надо же изучить вопрос, проверить и перепроверить кучу чертовых цифр. Не могу же я все взять c потолка. Но мне все это нравится. – Он подался вперед и взял ее за руки. – А ты как? Не замужем, детей нет, – Генри мне так сказал.

Она отвела взгляд – ей оставалось лишь надеяться, что под густым телевизионным гримом не будет заметно, как она покраснела.

Он крепко держал ее за руки.

– Я тоже один, – сказал он. – Только об этом и сожалею. В мире нет никого, подобного тебе, Энн, и не может быть. – Он помолчал. – Очень хотел бы видеться c тобой, пока я здесь. Я пойму, если ты не захочешь, – Генри говорит, что ты c этим Кевином Гилмором…

– Мы можем встречаться, Лайон, – спокойно сказала она.

– Чудесно! И когда же?

– Завтра вечером, если хочешь.

– Отлично. Где?

– Я сама позвоню, – поспешно сказала Энн. – В течение дня у меня будут некоторые дела в городе.

Лайон записал ей название своего отеля и номер телефона. Отметив, что он остановился всего в трех кварталах от ее квартиры, она улыбнулась и пообещала позвонить ему в шесть.

– Тогда что-нибудь придумаем насчет ужина, – непринужденно сказал он и встал. – Я сейчас пойду – тебе, конечно, надо перевести дух перед съемками. Я очень горжусь тобой. Тогда до завтра.

Долго-долго она сидела не шелохнувшись. Лайон вернулся. Ничего не изменилось. Нет, все же изменилось – ей уже не двадцать, и годы многое переиначили. Был Кевин, подаривший ей любовь, веру… карьеру, наконец. «Я нужна Кевину, – подумала она. – Но вот появляется Лайон – так, c кратким визитом, и я веду себя как идиотка, готовая без единого слова все бросить и забыть все эти годы. Завтра же позвоню ему и скажу, что занята. Или, может быть, вообще не позвоню. Пусть подождет, как я ждала столько лет».

Но она знала, что примчится к нему на свидание.

Кевин об этом не упоминал, пока они не поужинали. Потом он как бы невзначай спросил, что Лайон делает в Нью-Йорке. Она объяснила его задачу. Кевин внимательно слушал, не отводя глаз от рюмки c коньяком. Потом он сказал:

– Вот теперь, когда я увидел его, мне все стало ясно. Двадцатилетняя девушка не могла не увлечься таким мужчиной, как Лайон. Разумеется, он немного нарочит – внешность и напускной английский шарм, – но, скорей всего, молодая и впечатлительная девушка нашла бы его привлекательным.

– Да. – Она сделала небольшой глоток. – Но часть шарма Лайона в том и состоит, что он и не замечает своей внешности.

– Ха! Не обольщайся! – несколько раздраженно заметил Кевин. – Этот типчик знает себе цену. Да у него все дело строится на внешности. Ни одного движения впустую. И понравиться он тоже умеет. Он бы и мне понравился, если бы не был твоим Лайоном Берком.

Она улыбнулась и достала сигарету.

– Энн, – настойчиво произнес он, – скажи хоть что-нибудь. Я стараюсь все это разыграть спокойно, как в кино, но, ради бога, помоги мне, дай мне за что-то уцепиться – скажи, например, что он оставил тебя равнодушной.

– Нет, Кевин. Я солгала бы, если бы сказала так.

– И ты не будешь больше c ним встречаться?

– Если ты мне велишь, то не буду.

– Но тебе хочется? – Он безмолвно умолял, чтобы она ответила «нет».

Она отвела глаза.

– Умней было бы,