Долина кукол - Жаклин Сьюзан

Он пошатываясь подошел к ней:

– Ты больше никогда не станешь c ним встречаться?

– Нет, Кевин. Я больше никогда не стану c ним встречаться.

Две недели она боролась c собой и не звонила ему. Она пыталась начисто стереть его из своих мыслей. Хотя он и не звонил ей, она знала, что он ждет ее. Но она собрала всю силу воли, которую имела, и так и не позвонила ему. Были ночи, когда она оставалась одна и потребность позвонить делалась нестерпимой – или пробежать три квартала до его отеля. Она выходила на балкон, вдыхая благоуханный ночной воздух и глядя на звезды. Такая ночь была создана для любви – для того, чтобы быть рядом c Лайоном, а не стоять вот так, в одиночестве. И неизбежен был как бы случайный проверочный звонок Кевина. Раньше он никогда так не делал, но теперь завел привычку звонить в самое неурочное время. Часто, прощаясь c ней, он не без значения говорил:

– Что ж, девочка моя, пора и мне в мою холостяцкую берлогу. Сегодня твоему старичку осталось только в теплую ванну – и баиньки.

Но через три часа он уже неслышно открывал двери ее квартиры.

– Никак не заснуть, – говорил он. – Можно остаться у тебя?

Она улыбалась и c жалостью смотрела, как на лице его проступает облегчение – она дома, и одна.

Она ужинала в «Двадцать один» c Кевином и одним из новых владельцев «Гиллиана», когда в кафе вошел Лайон. Это было в конце июня, в один из тех душных, жарких вечеров, которые приходят внезапно, без предупреждения. Температура была за тридцать. Она весь день снимала рекламу и очень устала. И изнывала от скуки. Но тут, подняв голову, она увидела, как в зал элегантно входит Лайон в сопровождении юной особы, как сказал бы Кевин, «пальчики оближешь». Метрдотель повел их в другую часть зала, и Лайон не увидел Энн. Она же со своего места могла наблюдать за ним, оставаясь незамеченной. Спутнице Лайона было лет девятнадцать, ее черные волосы были распущены по плечам. У нее был густой загар, и было очевидно, что над этим загаром она работает систематически. Лицо у нее было смазливое, а тонкое белое платье вызывающе облегало юную фигурку. Тоненькие лямочки платья образовывали глубокое декольте. Ее рука c неправдоподобно длинными ногтями, покрытыми серебристым лаком, не выпускала руку Лайона. Она трепетно внимала каждому его слову. Она трепала его волосы. Однажды она что-то сказала, и Лайон, откинув голову, рассмеялся. Потом он склонился к ней и легонько поцеловал ее в кончик носа. Энн почувствовала себя совершенно больной. Сколько же ночей он провел c девицами такого типа? А она все эти ночи лежала без сна, желая его, думая о нем, представляя себе его в одиночестве и считая, что достаточно ей только позвонить…

Это был самый худший вечер за долгие годы. Глубина ее страдания испугала ее. Такого глубокого переживания у нее не было c тех самых пор, как она рассталась c Лайоном, но сейчас все ее чувства словно пробудились ото сна – все те эмоции, которые, как ей казалось, безвозвратно ушли вместе c юностью. Но они, оказывается, не умерли, просто спали, дожидаясь своего часа. Она не могла отвести взгляд от Лайона c его девицей и благодарила судьбу, что Кевин был так увлечен разговором о каких-то биржевых делах.

И вот вечер, которому, казалось, не будет конца, все же кончился. Уходя, она окинула Лайона прощальным взглядом. Он же был целиком поглощен какой-то историей, которую рассказывала девица.

Она ссылалась на головную боль, но Кевин настоял, чтобы подняться к ней. Как только они вошли в квартиру, он сказал:

– Я тоже их видел.

– Кого?

– Твоего любовника c его красоткой. Ты сидела так, будто у тебя сердце на куски рвется. – Голос его был отвратителен. – Теперь ты, может быть, понимаешь, что чувствую я.

– Кевин, я устала.

– Она тебе в дочери годится.

– Кевин, перестань, – мне всего тридцать шесть.

– В восемнадцать многие уже рожают. Да, она вполне могла бы быть тебе дочерью. Видишь, кисонька моя, Лайон-то твой еще не перебесился. И в подружках у него недостатка нет. Кстати, тебе никогда не приходило в голову, что и c тобой-то он, может быть, трахнулся ради старой дружбы? Из жалости – вроде как ты меня жалеешь? Ну ладно, не горюй – мы c тобой друг другу под стать. Парочка «бывших». Я по-своему даже начинаю жалеть тебя. Ты, должно быть, все еще бредишь той чудесной ночью любви. Да он швырнул ее тебе как подачку – из сострадания и еще от чувства вины.

Ее глаза потемнели от боли, но это только распалило его злобу.

– Конечно, так оно все и было! Что, он просил тебя бросить меня, выйти за него? Что угодно ставлю, что не просил! Когда он женится, он найдет себе кого-нибудь помоложе. У тебя-то, милая, лучшее позади. Разумеется, ты еще красивая женщина – под сорок. Но когда ты ему глянулась, тебе было двадцать, да и то он тебя бросил. А добрый старый Кевин тебя подобрал. Кевин подобрал остатки, сделал тебя богатой и знаменитой. – Он направился к двери, но остановился. – Знаешь, и я бы мог при желании завести себе двадцатилетнюю девчонку. Ой, да не бойся, не брошу я тебя! Только теперь все будет наоборот. Отныне я решаю что и как. Завтра же ты подаешь заявление об увольнении. Сидеть и ждать конца сезона я не намерен. И мы отправимся в наше задуманное кругосветное путешествие. Только теперь я не вижу смысла в том, чтобы жениться перед поездкой. Я еще должен это обдумать.

Все время, пока он говорил, она не сводила c него глаз. Когда он закончил, она сказала:

– Кевин, ты все это не всерьез. Это совсем на тебя не похоже.

– Очень даже всерьез, милочка. Я наконец снова стал мужчиной. Я был тебе так благодарен за твою благосклонность – пока не разглядел тебя сегодня. Господи, что ревность делает c людьми. Ты стала рассыпаться прямо у меня на глазах. Рядом c этой девчонкой ты вдруг стала такой поблекшей, старой. На лице проступили морщины… Моя богиня оказалась вдруг поверженной. Я увидел увядшую блондинку, которая c нескрываемой ревностью смотрит на жеребца, который предпочел ей кобылку получше.

– Кевин, уйди, пожалуйста. Ты не в себе – вот и говоришь такое.

– Нечего передо мной разыгрывать гранд-даму. Все это в прошлом. Теперь ты – хлам, ничто, ты