Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Жители Минска, возможно, думали иначе; после сдачи города немцы уничтожили тысячи горожан. От Балтийского до Черного моря шла война на уничтожение; разрушениям подвергались молочные фермы, зернохранилища, фабрики и заводы матушки России. Жители Белоруссии, Украины и Прибалтики оказались между двумя неумолимыми и безжалостными армиями – самыми большими в истории – под командованием двух неумолимых и безжалостных диктаторов[975].

Черчилль не мог публично критиковать Сталина за близорукость. Его гнев был направлен против того, кто совершил ошибку, которая на общем фоне была довольно незначительной. Он не мог простить Криппсу историю с апрельской телеграммой, в которой предупреждал Сталина о немецком вторжении. Осенью, когда следовало заботиться о более важных делах, он все еще продолжал злиться на Криппса. Когда он узнал, что Сталин сказал Бивербруку, что не может вспомнить, что его «когда-нибудь предупреждали», это было уже слишком. С ошибки Криппса прошло уже полгода, и немцы были на подступах к Ленинграду и Москве. То, что Сталин не обратил внимания на заслуживающее доверия предупреждение, было неприятно, но наглость Криппса, не считавшего нужным передать предупреждение, приводила Черчилля в бешенство на протяжении многих месяцев. Черчилль сказал Идену, затем в Москве, что Криппс должен нести «огромную ответственность за свое упрямство, помешавшее обсуждению этого вопроса». Если бы Криппс «выполнил распоряжение, более чем возможно, что между мной и Сталиным выстроились какие-то отношения»[976].

А вот это едва ли. На пути отношений стояла не грубая ошибка Криппса, а недоверие Сталина к Великобритании. В июле 1940 года Криппс передал Сталину предупреждение Черчилля о немецких планах относительно востока, которые Сталин не принял в расчет и, самое удивительное, передал в Берлин, чтобы продемонстрировать преданность Гитлеру. Пребывая в качестве посла в Москве, Криппс внимательно изучал советский режим, которым, скорее всего, восхищался. И это неудивительно, учитывая его убеждения, слишком левые даже для его Лейбористской партии. Криппс был адвокатом. По мнению многих, лучшим в Великобритании. Но Черчилля мало заботили его таланты в области юриспруденции; Криппс не любил шумные компании, а Черчиллю нравились компанейские люди. Посол производил впечатление сурового, если не мрачного человека. Он был очень религиозным человеком и вегетарианцем, сочетание, которым заработал себе прозвище Христос и Морковь. Несколько лет спустя, заметив проходившего мимо Криппса, Черчилль (Криппс это не слышал) сказал: «Там, помимо благодати Божей, идет Бог». Многие в кругу Черчилля считали, что Криппс впустую растрачивает таланты в Москве, и считали, что лучше бы он занимал пост в правительстве, где мог пригодиться его высокий интеллект. Но Черчилль был не согласен с этим мнением и назвал Криппса «безумцем в стране безумцев, и будет жалко отзывать его»[977].

22 июня война переместилась на восток, и снизилась цена, которую британцы должны были заплатить в ближайшие месяцы за то, чтобы сохранить свою родину. Цена, которую должны были заплатить русские, не поддавалась исчислению, но Сталин дал понять, что за ценой не постоит. Черчилль верил, что Сталин собирается бороться до конца. Бросает в дрожь, когда читаешь о требованиях, которые Сталин предъявлял к своему народу, и угрозах, которые он высказывал в адрес тех, кто не приносил требуемую жертву; его показательные процессы, погромы и ГУЛАГи являлись проявлениями того, кем он был на самом деле, – хладнокровным убийцей. Он убивал, чтобы захватить власть, и убивал, чтобы удержать ее. Никто из коллег никогда не писал о Дядюшке Джо, как писали о Черчилле его коллеги, что Сталин был обманщиком и хвастуном. Сталин не обладал ни черчиллевским красноречием, ни тем, что можно было бы назвать благородством характера. Он не видел необходимости ни в том, чтобы вдохновлять свой народ, ни в том, чтобы просить народ отдать свои «кровь, тяжкий труд, пот и слезы». Однако, несмотря на различия в характерах, политике и духовности, и глубокие различия, Черчилль нашел в Сталине союзника, который, как и он, был готов убивать немцев до победы над Гитлером. В последующие три года многие в Вашингтоне и Лондоне считали, что Сталин, как большевики в Первой мировой войне, прекратит борьбу, если сможет найти удовлетворительный выход. Черчилль никогда так не думал.

За несколько дней до вторжения Гитлера в Россию в журнале Time была опубликована статья под заголовком «НЕУБИЙСТВЕННАЯ ВОЙНА» – «самое удивительное во Второй мировой войне не скорость, не распространение, не тактические возможности – а относительная неубийственность». Это оказалось огромным заблуждением; за четыре недели в России погибло «под напором стали и огня» больше солдат и мирных жителей, чем за прошедшие двадцать два месяца войны на Европейском, Средиземноморском и Африканском театрах. И это было только начало[978].

Сталин нуждался в британской и американской помощи для восполнения потерь в технике. Перспективы у него были довольно печальными, учитывая, что за первые семь месяцев после немецкого вторжения американцы поставили в Россию всего пять бомбардировщиков. Но не американские самолеты имели решающее значение для выживания Сталина. Решающую роль играли миллионы советских пехотинцев, которых вооружали, одевали и кормили Америка и Великобритания, при поддержке тысяч танков. Сталин понимал, что такое война на истощение; солдаты будут до последнего вести бой за каждую улицу, каждый дом. Недалек тот день, когда Черчилль будет обладать достаточным количеством самолетов – изготовленных на американских заводах и поставленных в Англию, – чтобы уничтожать немецкие города и их жителей. «Мы превратим Германию в пустыню, да, да, именно так, в пустыню», – сказал Черчилль Колвиллу. А у Сталина были людские ресурсы, неограниченные, чтобы убивать немецких солдат; единственное, что требовалось Сталину и Черчиллю, – это время. Америка, похоже, была все ближе к вступлению в войну, но в начале года Черчилль предупредил Гарри Гопкинса, что, несмотря на планы перевооружения, Америке потребуется как минимум полтора, а то и два года для работы на полную производственную мощность. Следовательно, Америка будет в полной боевой готовности самое раннее в середине 1942 года, а это слишком поздно, если Гитлеру удастся к Рождеству 1941 года одержать победу над Сталиным[979].

20 июля в Чекерсе был устроен обед в честь Гарри Гопкинса, который несколько дней назад прилетел в Англию на «Боинге» В-17[980].

Гопкинс привез ветчину, сигары и президентское обещание помощи, но не привез приглашение на встречу с Рузвельтом, которой так жаждал Черчилль. Этого одного было достаточно, чтобы вогнать премьер-министра в тоску, но, как бы он ни был расстроен отсутствием у Рузвельта желания встретиться с глазу на глаз, он не мог говорить об этом при Гарри. Но он мог выместить свое недовольство, говоря на обычные темы – о Гитлере и Муссолини, о желании отомстить им и о том, что он обязательно осуществит свое желание. Черчилль с Гопкинсом просидели за разговорами почти до трех часов ночи, и, как обычно, больше говорил Черчилль. Колвилл вспоминал, что «когда Уинстон заговорил о том, что он сделает с нацистскими лидерами после войны – и с нацистскими городами во время войны, – Гопкинс сказал, что он – Уинстон – читал только те отрывки из Библии, которые подходили ему, и они взяты из Ветхого Завета»[981].

Наконец Черчилль получил долгожданное приглашение. «Как-то днем в конце июля в сад на Даунинг-стрит пришел Гарри Гопкинс, и мы вместе сидели на солнышке. В разговоре он сказал, что президенту очень хотелось бы со мной встретиться в какой-нибудь уединенной бухте». Гопкинс связался по телефону с президентом. Черчилль был настолько взволнован, что начал разговор с упоминания «некой встречи», прежде чем понял, что разговор ведется по открытой линии. Согласно Колвиллу, он был в приподнятом настроении[982].