Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Босс Гарри, от которого Черчилль требовал миллиарды, как известно, проявлял себя скорее как ловкий торговец, нежели игрок. В это время Рузвельт находился на борту судна, стоявшего на якоре в бухте Арджентия, которая в результате обмена миноносцев на территорию за несколько месяцев превратилась из собственности британской короны в одну из самых больших военно-морских баз США.

Когда 9 августа на рассвете «Принц Уэльский» бросил якорь в заливе Пласентия, инспектор Томпсон сказал Черчиллю, что предстоящая встреча с Рузвельтом, безусловно, оставит свой след в истории. «Да, – ответил Черчилль, – и особенно если я получу то, что хочу». Дилл не напрасно настаивал на съемке. Фильм, вышедший спустя несколько недель после состоявшейся встречи, очистил общественное сознание от всякого рода подозрений, которые часто появляются из-за подобных секретных встреч. В момент истины возникла какая-то проблема с кинокамерой, и звук не записался, поэтому не удалось зафиксировать для потомства приветствия, которыми обменялись Черчилль с Рузвельтом[995].

Рузвельт стоял возле трапа, опираясь на руку своего сына, Элиота, одетого в армейскую униформу. Президент был в летнем деловом костюме. Он широко улыбался, но мудштука не было; его отсутствие означало, что президент не собирается ни на что отвлекаться. Черчилль вскарабкался по трапу, великолепный в своей военно-морской форме. Фуражка низко надвинута на лоб. В левой руке пара перчаток, что позволяет ему не снимать фуражку и, соответственно, не позволяет сфотографировать его, когда он приветствует президента, держа в руках головной убор. Немного наклонившись и почти подобострастно ссутулившись, он протянул правую руку президенту, оказавшемуся чуть ли не на голову выше Черчилля. Колвилл пишет, что Черчилль был прекрасно осведомлен о различиях между конституционно-правовыми статусами премьер-министра и президента; британский премьер-министр был первым министром короля, но, в отличие от американского президента, не являлся главой государства и главнокомандующим. Черчилль всегда считал, что Рузвельт выше его по рангу. Он вручил Рузвельту рекомендательное письмо от Георга VI. В неофициальной обстановке Черчилль и Рузвельт не нуждались в представлении, поскольку уже встречались в Лондоне в 1918 году на обеде в Грейс-Инн (Gray’s Inn)[996]; в то время Рузвельт был помощником министра военно-морского флота.

К сожалению, Черчилль не сохранил воспоминаний о встрече с американцем, хотя, возможно, Рузвельт вызывал у него какие-то смутные, малоприятные воспоминания. Но Рузвельт не стал вдаваться в воспоминания, и за завтраком они перешли к обсуждению черчиллевского списка желаний[997].

У Рузвельта, впрочем, тоже было желание. Он не ставил никаких особых условий и высказывал его открыто. Но если Черчилль хотел привезти со встречи в Арджентии американские гарантии помощи в виде крупных денежных сумм, то Рузвельт хотел привезти в Америку нечто более значительное – совместное заявление о послевоенных целях. В течение многих месяцев они оба избегали открыто высказываться по поводу послевоенного устройства мира, но через несколько часов после обмена взаимными приветствиями Черчилль приступил к работе над совместным заявлением, отчасти чтобы опровергнуть «все россказни о моих реакционных взглядах деятеля Старого Света и об огорчениях, якобы причиненных этим президенту». В воспоминаниях он с гордостью написал, что «документ, который стал впоследствии называться Атлантической хартией, по своему содержанию и духу был английским произведением, изложенным моими собственными словами»[998].

10 августа – в воскресенье – Черчилль с Рузвельтом позволили фотографам сделать несколько снимков. Рузвельт в сопровождении штабных офицеров и нескольких сотен американских моряков поднялись на борт «Принц Уэльский». Черчилль лично составил сценарий проведения богослужения, написал, какие будут исполняться гимны и в каком порядке. У него, как было отмечено, на глазах выступили слезы, когда они все вместе запели O God, Our Help in Ages Past (стихотворное переложение 90-го псалма). «Это было великое мгновение. Но почти половине из певших моряков суждено было вскоре погибнуть», – написал Черчилль в воспоминаниях[999].

По окончании церемоний Черчилль, Гарриман, инспектор Томпсон и Алек Кадоган сели в вельбот, который доставил их на берег. Шел дождь. Томпсон отметил, как изменилось поведение Черчилля, «как только мы вышли на берег». Впервые после года «тяжелейших разочарований и неудач, когда-либо выпадавших на долю одного человека», Черчилль, казалось, позволил себе «утопить в глубине океана, который мы пересекли», все проблемы. Он безостановочно говорил, пыхтел сигарой и, когда дождь усилился, просто «прикрыл сигару рукой и продолжал говорить, говорить и пыхтеть». Такое поведение Черчилля, по словам Томпсона, свидетельствовало о том, что он пребывал в приподнятом настроении. Кадоган вспоминал, что они провели несколько часов гуляя по берегу и Черчилль, «как школьник, получал огромное удовольствие, бросая камешки с обрыва в воду. Он был оживлен; пока все шло хорошо. Но после двух завтраков, обеда и воскресной службы с президентом Черчилль ждал какого-нибудь знака, некоего подтверждения того, чего он больше всего надеялся получить от этой встречи. И вскоре получил. В воскресенье, во второй половине дня, Черчилль узнал от лейтенанта военно-морских сил США, что Рузвельт сказал «абсолютно ясно и безоговорочно, что вы величайший государственный деятель, которого когда-либо знал мир». Теперь Рузвельт мог не сомневаться, что его желание относительно совместного заявления будет удовлетворено[1000].

В окончательном варианте Атлантическая хартия содержала восемь пунктов, включая заявление, что Соединенные Штаты и Великобритания «не стремятся к территориальным или другим приобретениям» «после окончательного уничтожения нацистской тирании». Эти слова доставили особое удовольствие Черчиллю, поскольку получилось, что Америка, нейтральная держава, сделала, по его словам, «поразительное», «воинственное» заявление о намерении. Четвертый пункт имел отношение к свободной торговле; они обязались «стремиться обеспечить такое положение, при котором все страны, великие или малые, победители или побежденные, имели бы доступ на равных основаниях к торговле и к мировым сырьевым источникам, необходимым для экономического процветания этих стран». Учитывая долгую историю американского протекционизма и британской свободной торговли, Великобритания не нуждалась в подобных напоминаниях, и Черчилль высказал недовольство заместителю госсекретаря Самнеру Уэллсу. В 1920-х и начале 1930-х американцы считали тарифы и протекционизм лучшей защитой от торговых блоков, среди которых блок Британской империи (с ее политикой предпочтения имперских товаров) был самым большим[1001].

Президент и Уэллс, чтобы успокоить Черчилля и доминионы, которые торговали с Лондоном на особых (льготных) условиях, согласились внести изменения в четвертый пункт, добавив слова «соблюдая должным образом свои существующие обязательства». Переговоры по четвертому пункту выявили понимание послевоенной экономической политики Рузвельта. Экономическая безопасность Соединенных Штатов могла быть достигнута только за счет Британии и установления с ней особых отношений.

Беспокойство Черчилля вызывал и восьмой пункт в первоначальной редакции. В нем звучал призыв к миру после войны, но не говорилось, как сохранять этот мир. Он добивался включения в декларацию о намерениях с целью обеспечения мира создание всемирной организации – нечто вроде Лиги Наций – во главе с англоговорящими странами. Учитывая полное фиаско, которое потерпела Лига Наций, многие в Америке были против создания каких-либо международных коалиций. Тем не менее Рузвельт предложил новую формулировку восьмого пункта (установление более широкой и надежной системы всеобщей безопасности), которая устроила Старика; из нее следовало, что после войны Соединенные Штаты «будут разделять с нами управление миром до установления лучшего порядка»[1002].