Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Вернемся в май. Спустя несколько дней после потопления «Бисмарк» Черчилль направил Рузвельту телеграмму, в которой поблагодарил за объявление чрезвычайного положения в Атлантике и за обещание увеличения поставок, доставляемых на американских судах, на Ближний Восток. Он закончил телеграмму подсчетом линкоров в Атлантике: Великобритания и Германия потеряли в Атлантике крупные корабли, но Германия не могла позволить себе потери. Ликуя по поводу потопления «Бисмарк», Черчилль написал, что «это окажет важное влияние на японцев. Я рассчитываю, что они снова возьмутся за решение своих задач». На самом деле японцы занимались этим уже довольно продолжительное время[1020].

В прошлом году Черчилль (после того как американцы отказали ему в просьбе побряцать оружием от его имени в Тихом океане) планировал отправить «Худ» и эскадру крейсеров и эсминцев в Сингапур, чтобы показать флаг и заставить японцев задуматься. Теперь этот вариант не рассматривался; немцы уничтожили «Худ». В конце октября Черчилль, в качестве сдерживающего фактора для японцев, отправил линкор «Принц Уэльский» для соединения в Коломбо с линейным крейсером «Рипалс». Он сообщил Рузвельту о миссии «Принц Уэльский» и в общих чертах обрисовал стратегию в Тихоокеанском регионе: «Нам необходимо в настоящий момент принять общие меры устрашающего характера. Самое лучшее иметь что-то, что может поймать и убить»[1021].

Черчилль подвела его любовь к Королевскому флоту. 35 000-тонный быстрый линкор не мог поймать самолет, и только высочайшая точность стрельбы и удача могли помочь в уничтожении самолета. Даже после победы в Таранто, после атак на «Саутгемптон» и Illustrious, после разгрома флота Каннингема у Крита Черчилль не мог признать, что самолет, вооруженный всего одной торпедой или одной 500-фунтовой бомбой, способен уничтожить его быстрые линкоры. То, что на такое могут быть способны азиаты, не согласовывалось с его верой в англичан и их военные корабли и их значимостью в ведении дел в мировом масштабе. Черчилль «приписывал линкорам», вспоминал Йен Джейкоб, «возможности… которыми они больше не обладали»[1022].

Черчилль разделял мнение старых адмиралов военно-морских сил западного мира – включая британское адмиралтейство, – что вероятность успешного сбрасывания бомб с высоты в несколько тысяч футов на палубу движущегося линкора весьма незначительна. Что касается торпед, то воздушная торпедная атака может оказаться опасной в открытом океане, но на флотах мира и среди военно-морских летчиков бытовало мнение, что на мелководье торпедные атаки не имеют успеха. Торпеды, сброшенные с самолетов, падают в воду и опускаются более чем на 100 футов, прежде чем подняться до нужной глубины; попадая на мелководье, они просто зарывались в тину и песок и не представляли угрозы. Тем не менее в ноябре прошлого года в Таранто британцы успешно провели такую операцию. На адмирала Исороку Ямамото и его планировщиков воздушно-морских операций произвел впечатление налет на Таранто; особое внимание они обратили на глубину, на которой действовали торпеды, – местами всего сорок футов, – как в гавани Пёрл-Харбор, где располагалась база Тихоокеанского флота Соединенных Штатов. Некоторые члены американского правительства сделали выводы из операции, предпринятой морской авиацией в Таранто. Адмирал Гарольд Старк, начальник штаба военно-морских сил, предложил адмиралу Джеймсу Ричардсону, командующему Тихоокеанским флотом, базировавшимся на Гавайях, натянуть сети в гавани Пёрл-Харбор. Ричардсон, считавший, что сети только помешают его кораблям, не последовал совету Старка[1023].

Черчилль хотя и не извлек особого урока из Таранто, но не забывал о возможных последствиях. В начале года он спросил Идена, что планируется относительно 22 тысяч канадцев японского происхождения, проживающих в Британской Колумбии. «Это, безусловно, дело канадского правительства, но было бы интересно узнать, имеются ли соответствующие силы в той части доминиона. Примерно тридцать лет назад, когда были антияпонские восстания, японцы показали себя настолько сильными и хорошо организованными, что были в состоянии получить полный контроль». Сыновья и дочери этих иммигрантов выросли и стали добропорядочными канадскими гражданами; молодая пара в Виктории (столица Британской Колумбии), господин и госпожа Хаяши, назвала родившегося в 1941 году сына Уинстоном Черчиллем Хаяши. Черчилль поднял вопрос о японских канадцах на десять месяцев раньше Рузвельта, который только в конце ноября затребовал из Бюро переписи населения США списки с фамилиями и адресами более чем 125 тысяч японских американцев – «маленьких желтых друзей Гитлера», как назвал их Time, – проживавших на Западном побережье Америки[1024].

Черчилль считал, что ни один фланг нельзя оставлять незащищенным. Однако, когда Исмей предложил укрепить гарнизон в Гонконге, Черчилль резко осадил его: «Абсолютно неправильно. Если Япония вступит с нами в войну, нет ни малейших шансов удержать Гонконг или освободить его». Вопрос обо всех имперских потерях в Тихоокеанском регионе будет «решаться на мирной конференции после войны», которая, вероятно, будет выиграна Великобританией. Когда дело дошло до планирования непредвиденных ситуаций в Тихоокеанском регионе, Черчилль допустил ошибку. Спустя несколько недель после наведения справок о канадском фланге Черчилль приказал Исмею «доложить об уровне квалификации орудийных расчетов батарей 15-дюймовых орудий и прожектористов в Сингапуре. Они оснащены радарами?». Судя по вопросу, Черчилль считал, что японцы появятся с моря. Некоторые тактические положения требуют творческого, контринтуитивного подхода; это был именно тот случай. Черчилль должен был развить тему, поинтересовавшись, может ли японская пехота преодолеть предположительно непроходимые джунгли полуострова Малакка, чтобы напасть на Сингапур. На самом деле новый командующий в Сингапуре, генерал-лейтенант Артур Эрнест Персиваль, приказал выяснить, нельзя ли «прокрасться в Сингапур с черного хода», и пришел к выводу, что на Малакке нужно больше авиабаз, самолетов, танков и солдат. Лондон не отреагировал на его слова; все равно лишних ресурсов не было. На случай, если японцы появятся с суши, Лондон выбрал для Малакки тактику выжженной земли[1025]. Но даже при успешной реализации этой тактики полуостров Малакка протянулся, словно гостеприимные сходни, прямо до планшира острова Сингапур[1026].

Расовые предрассудки исказили стратегическое видение Черчилля. Когда в январе Гарри Гопкинс высказал мнение, что инцидент, который сможет заставить США вступить в войну, будет спровоцирован Японией, Черчилль ответил, что Токио удержит от этого уничтожение в Таранто итальянского флота, который казался столь мощным на бумаге. «Судьба страшно наказывает тех, кто играет опираясь на несомненные факты», – сказал Черчилль Гопкинсу. Он считал, и был прав, что командование итальянских военно-морских сил предпочтет скорее сохранить свой флот, чем вступать в борьбу с британцами. Итальянцы заплатили за свою осмотрительность, когда британские моряки и летчики нанесли «мощные удары». Черчилль просто не мог представить, что могут нанести подобные удары по американскому или британскому флоту. Но японцы действительно извлекли урок из Таранто и собирались воплотить его в жизнь. «Япония очень подумает, – сказал Черчилль Исмею, – прежде чем объявит войну Британской империи»[1027].

В апреле японский министр иностранных дел Ёсукэ Мацуока прибыл в Москву для подписания советско-японского пакта о нейтралитете, который был выгоден обеим сторонам; но Ёсукэ и Сталин ничего не знали о готовящемся предательстве Гитлера. Несколькими неделями ранее Мацуока встретился с Гитлером, который, вместе с Риббентропом, прозрачно намекал, что нападение японцев на Сингапур будет выгодно как Германии, так и Японии, поскольку разделит британские силы и отобьет у американцев охоту вступать в войну против Германии и Японии. К тому же Риббентроп намекнул на планы фюрера относительно России, дав понять, что, если Япония удержит сталинские войска в Азии, Германия сумеет быстро разделаться с Россией, врагом Германии и Японии. Но министр иностранных дел рейха, откровенный головорез, не умел формулировать мысли в выражениях, которые были бы понятны опытному дипломату. И Мацуока отправился в Москву в полной уверенности, что Германия, Япония и Советский Союз будут долгие годы жить в мире и каждая империя станет проводить самостоятельную мирную политику.