Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Посвященный в рыцари за героизм, проявленный во время эвакуации из Дюнкерка, сэр Алан Брук любил отдыхать на природе и изучать птиц в естественных условиях. По мнению Бернарда Монтгомери, он показал себя «величайшим солдатом из всех солдат, представленных странами» во время войны. Брук написал в дневнике, что опасается черчиллевской «импульсивности, азартности и стремления любой ценой следовать собственным путем». Брук (Бруки для друзей) был не из тех, кто регулярно посещает церковь, но, узнав о назначении на пост начальника имперского Генерального штаба, он, «поддавшись порыву, встал на колени и молил Бога направлять и поддерживать» его в работе с Черчиллем. У его нового начальника было свое представление о Бруке. «Знаю я этих Бруков, – сказал Черчилль Исмею, – упрямые ирландцы, и нет ничего хуже, чем иметь с ними дело». На самом деле старший брат Алана, Виктор, был лучшим другом Чер чилля в Индии. Алан Брук, как Черчилль, всегда четко выражал свое мнение. Во время обсуждений если он был с чем-то не согласен, то обычно говорил: «Я категорически против», и зачастую его слова сопровождались треском сломанного карандаша. В военном министерстве его прозвали «полковник шрапнель». В нем соединилось благоразумие и строгость; его одновременно боялись и любили солдаты. Он не любил яркого проявления чувств, поэтому ему не нравились близкие друзья Черчилля, особенно Бивербрук. Как-то вечером в Чекерсе Брук «испытал отвращение», видя, как Бивербрук вливает в себя «один стакан виски за другим… Чем больше я узнавал его во время войны, тем больше не любил и не доверял ему». Для Брука самообладание было долгом, для Черчилля – препятствием к радостям жизни. Оба были склонны унижать не слишком умных людей; оба, испытав ужасы Первой мировой войны (Брук на Сомме), были противниками стратегических инициатив, которые могли привести к позиционной войне и повторению кровопролития. Оба были упрямы. Брук тоже прислал поздравление с днем рождения[1044].

Джок Колвилл не поздравил с днем рождения, поскольку был занят тем, что зарабатывал 2 шиллинга в день в качестве пилота-стажера в Королевских ВВС. Черчилль, несмотря на возражения Идена, в сентябре наконец удовлетворил просьбу Колвилла пойти служить в авиацию. Когда они прощались, Черчилль, пожимая руку Колвиллу, напутствовал его словами: «Я очень привязан к вам; мы все, Клемми и я, особенно. До свидания. Да благословит вас Бог!» Колвилл ушел с «комом в горле, чего у меня не было уже очень давно». Через несколько недель кто-то, обладавший большим влиянием, добился, чтобы Колвиллу повысили зарплату до 400 футов стерлингов в год, именно столько он получал, работая у Черчилля[1045].

Л.С. Эмери, выступая в этот день на Би-би-си, сказал, что Черчилль «воплощает в себе дух старой Англии, с ее непоколебимой уверенностью в себе, ее мрачным весельем, ее неизменным чувством юмора… ее несокрушимым упорством»[1046].

На той неделе Тодзио пригрозил, что перережет Бирманскую дорогу, собираясь активизировать налеты на провинцию Юньнань. Чан Кайши обратился за помощью к Черчиллю. Премьер-министр был вынужден отказать в помощи. Как он объяснил Рузвельту, Великобритания «занята в другом месте». Связана, занята, все упиралось в одно – у него не хватало средств для решения собственных проблем, не говоря уже о Чан Кайши. Черчилль, вечный оптимист, был рад, что император Хирохито «проявляет сдержанность», хотя «проводимое нами совместно эмбарго вынуждает японцев сделать выбор между войной и миром». Он был прав, но Тодзё, а не поэтически настроенный Хирохито примет окончательное решение. Черчилль, не желая расставаться с убеждением, что японцы будут следовать разумной политике в Тихоокеанском регионе, закончил послание Рузвельту словами: «Я считаю, что Япония скорее втянется в войну постепенно, чем решится начать ее сразу»[1047].

В свой день рождения он сообщил военному министерству, что война с Японией «уменьшит наши шансы победить Германию». Нам следует проводить такую политику, сказал он, чтобы «не допустить войну с Японией». Но выбор – война или мир в Тихоокеанском регионе – полностью зависел от Японии[1048].

У Черчилля было много поводов быть благодарным судьбе; он был здоров, Клементина и дети тоже. Мэри, которой было всего восемнадцать, записалась во Вспомогательную территориальную службу и была зачислена в зенитную батарею в районе Энфилда. Рэндольф вернулся в Каир из Западной пустыни. Ему присвоили звание майора и назначили ответственным за связь с прессой, что позволило ему по ночам играть в азартные игры (он всегда был в проигрыше), выпивать и ухаживать за женщинами. К отцу Рэндольф испытывал «любовь и глубочайшее восхищение». Диана, очень нервная, подверженная приступам депрессии, стала уполномоченной по гражданской обороне и, по воспоминаниям Сары, ходила в брюках и на высоких каблуках. Кроме того, в течение нескольких месяцев она дежурила у постели мужа, Дункана Сэндиса, серьезно пострадавшего в автомобильной аварии; у него были повреждены обе ноги. Во время Норвежской операции Сэндис служил в зенитном полку в Норвегии, получил ранение и, до того как попал в аварию, надеялся вернуться на поле боя. После выздоровления он вернулся к работе над проектами, связанными с радарами, зенитными установками и ракетами. Черчилль хотел назначить Сэндиса заместителем министра иностранных дел, ответственная должность, но Сэндис не обладал необходимой квалификацией для этой должности. Иден был категорически против. Тогда Черчилль нашел для Сэндиса место в военном министерстве. Это был столь вопиющий факт непотизма, что Джон Пек (один из секретарей Черчилля) предложил Колвиллу 5 фунтов, если тот посоветует Старику сделать Вика Оливера министром информации[1049].

Вик Оливер – к тому времени они с Сарой уже развелись – прислал поздравление с днем рождения. Со временем Клементине стал нравиться Вик, но Черчилль даже не потрудился лучше узнать его. После развода с Оливером Сара поступила на службу в Женские вспомогательные военно-воздушные силы и работала в отделе аэрофотосъемки. Она мечтала стать актрисой, но не обладала особым талантом и, когда поняла, что никогда не станет звездой, рассталась с Виком. К чему она действительно испытывала тягу, так это к хорошему вину и крепким напиткам, но, в отличие от своего отца, не обладала способностью много пить и продуктивно работать. Она была упряма, как отец, и Черчилль называл ее «мулом». Черчилль испытывал гордость (о чем сказал членам семьи) по поводу секретной работы дочери, но, не считая редких встреч в Чекерсе, в тот год Сара – как и все дети – редко видела отца. Клементина, впрочем, тоже редко видела мужа[1050].

Клементину выручала работа. Она была движущей силой Фонда помощи России, который за годы войны собрал для России более 8 миллионов фунтов стерлингов, в основном благодаря рабочим, хотя несколько богатых тори выписали чеки более чем на 200 тысяч фунтов стерлингов. По словам Мэри, ее мать «безумно уставала, физически и морально» от «напряженной общественной и семейной жизни». Мэри, упоминая о напряженной семейной жизни, дает понять, что Клементина страдала от нервных перегрузок и что отношения между родителями мало походили на те, что принято называть нормальными. В тот год Черчилль был «полностью поглощен событиями государственной важности» и все проблемы, связанные с детьми, переложил на Клементину. Он даже был не в курсе бурного, но непродолжительного романа Мэри с неким молодым человеком. У него было мало времени для решения семейных проблем, да он и не стремился найти для них время. Каждый вечер Клементина одевалась к ужину, но ее муж редко появлялся к ужину[1051].