Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

В течение большей части 1941 года Черчилль придерживался мнения, что Япония обладает достаточным здравомыслием, чтобы хотеть и намеренно провоцировать Америку вступить в войну, мнение, которое разделяли американские изоляционисты. В конце октября Tribune Роберта Маккормика[1035] заявила, что Япония «не может напасть на нас» и что «японский флот не в состоянии нанести удар по Пёрл-Харбору».

Черчилль понимал, что введение Рузвельтом запрета на продажу нефти Японии, по сути, относится к военным действиям, с чем не мог смириться военный министр Японии, Хидэки Тодзио, в силу национальной гордости. В середине октября Тодзио стал премьер-министром (оставаясь военным министром), и военная фракция в Токио заняла главенствующее положение, отодвинув всех умеренных. Если речь шла о выживании Японии, для Тодзио не существовало никаких преград; он был готов преодолеть любые расстояния и уничтожить любые объекты, включая Пёрл-Харбор. Маккормику, спрятавшему голову в песок, можно простить ограниченный кругозор. Но Черчилль должен был понимать, что Тодзио не смирится с существующим положением вещей. На протяжении многих лет американская нефть приводила в движение японский флот. Теперь нефть могла поставлять только Голландская Ост-Индия. А чтобы захватить голландские нефтеперегонные заводы, сначала следовало захватить Сингапур[1036].

Черчилль считал японцев послушным и уступчивым народом, который, однажды предупрежденный о последствиях агрессии, учтет это предупреждение. Хью Далтон так изложил суть рассуждений Старика: «Премьер-министр считает, что японцы не начнут с нами войну, потому что он крайне серьезно предупредил их относительно дальнейшей агрессии в Тихом океане»[1037].

То, что Черчилль говорил о японцах как о маленьких детях и предположил, что его «крайне серьезные предупреждения» могут заставить японцев отказаться от намерений по созданию великой азиатской империи, и еще предположил, что стратегический план Японии зависит от успешного вторжения Гитлера в Великобританию, выдает опасную англоцентристскую наивность. Великобритания была Родным островом Черчилля; Британская империя, включая страны Содружества, охватывала весь земной шар, и в этом смысле Великобритания была единственной в мире мировой державой. Захват Англии был важен для Гитлера, но не для Тодзио. Для японцев Сингапур имел большее значение, чем Лондон.

Военно-морская база в Сингапуре – 26 квадратных миль защищенных якорных стоянок – стояла на перекрестке морских путей поставки ресурсов, в которых больше всего нуждалась Япония, – голландская ост-индская нефть и малайский каучук. Более года назад гитлеровская стратегия потерпела неудачу, когда Гитлер пытался пробить головой неприступную стену британской крепости. Другое дело Сингапур. Он символизировал возможности Британской империи, это была одна из самых больших гаваней в мире, но крепостью он не был. Тодзио рассматривал его в качестве перспективной цели.

В течение ноября Черчилль с Рузвельтом обменялись немыслимым количеством телеграмм, в которых обсуждали и обдумывали вопросы, связанные с Японией. Британцы получили доступ к американской разведывательной информации Magic («Магия»), (дешифровка японских дипломатических сообщений). Согласно дешифровкам Magic, Япония могла принять чрезвычайные, но неуточненные меры, если ее требования – включая установление японской гегемонии в Китае – не будут удовлетворены. Тем не менее в Вашингтоне продолжались американо-японские переговоры, и Рузвельт информировал Черчилля о ходе переговоров. Японский посол Номура и посол по особым поручениям Сабуру Курусу предложили Государственному секретарю Корделлу Халлу модус вивенди, временное соглашение, которое «могло предоставить японскому правительству возможность повлиять на общественные настроения в Японии в поддержку… всесторонней программы мира». По мнению Рузвельта, предложения не соответствовали «основным американским принципам» и требованиям. «Я не очень надеюсь на успех, – телеграфировал Рузвельт Черчиллю 24 ноября. – Мы все должны быть готовы к реальной проблеме, возможно скоро»[1038].

В воскресенье, 30 ноября, Черчиллю исполнилось 67 лет. Теперь ему оставалось всего три года до библейских 70 лет, и по любым меркам, библейской или страховой, он был стариком. Он и выглядел стариком. Лицо в глубоких морщинах; на щеках нездоровый румянец. Сутулость стала более явной. С его лица не сходило хмурое выражение; в тот год фотографам редко удавалось застать на его лице другое выражение. Ночью, когда уже наступил его день рождения, прежде чем пойти спать, Черчилль телеграфировал Рузвельту – который был моложе его почти на восемь лет – и снова, как в мае, понимая, какие «трудности конституционного порядка» стоят перед Рузвельтом, попросил президента – окольным путем – объявить войну, на сей раз Японии. План, как обрисовал его Черчилль, состоял в том, что Рузвельт скажет японцам в тот момент, который сочтет «подходящим и который может наступить очень скоро», о том, что «всякий дальнейший акт агрессии со стороны Японии вынудит Вас поставить перед конгрессом самые серьезные вопросы или что-нибудь в этом роде». Черчилль, как он это сделал в мае, принес извинения Рузвельту за то, что позволил себе «навязывать Вам такой курс, но я убежден, что он мог бы в корне изменить положение и предотвратить прискорбное расширение войны»[1039].

Поздравления с днем рождения прибыли со всего мира. Король с королевой прислали поздравление, которое вызвало бы негодование у составителя открыток Hallmark[1040]: «Поздравление с днем рождения от нас обоих».

Черчилль почтительно поблагодарил их величества за «чудесное поздравление, которое я получил и прочитал с большим удовольствием». Бивербрук прислал довольно эмоциональное поздравление: «Это письмо содержит поздравление с днем рождения от упрямого коллеги и преданного сторонника… Те, кто служил Вам, прославятся уже тем, что будут известны как люди Черчилля». И от Гарри Гопкинса: «Дорогой Уинстон. С днем рождения. И сколько же Вам лет?»[1041]

Дилл прислал поздравление, джентльменский жест, учитывая, что двумя неделями ранее Черчилль произвел его в фельдмаршалы, а затем отправил в отставку. На протяжении длительного времени у них были непростые отношения; Дилл не хотел противоречить Черчиллю, который не желал прислушиваться к предостережениям Дилла относительно подавляющего превосходства Германии в России, которую, по мнению Дилла, ожидало поражение. То, что Диллу исполнилось 60 лет, пенсионный возраст для офицеров регулярной армии, позволило Черчиллю на законном основании отправить его в отставку[1042].

Черчилль принял решение, не посоветовавшись с Иденом. Когда Иден, считавший, что Черчилль недооценивает Дилла (премьер-министр называл его «заторможенным»), выразил огорчение в связи с отставкой Дилла, Старик ответил, что не посоветовался с ним, поскольку знал, что он не согласится. Вот так он вел дела. Когда подчиненный не соглашался с его мнением, Черчилль начинал придираться к нему. Когда подчиненный сдавался без борьбы, Черчилль высказывал сомнения относительно его боевого духа. Пару месяцев назад Колвилл отметил, что Черчилль воткнул нож в спину Диллу, а в конце ноября недрогнувшей рукой провернул нож в ране[1043].

Командующий войсками метрополии, пятидесятисемилетний ирландец, сэр Алан Брук, сменил фельдмаршала сэра Джона Дилла на посту начальника имперского Генерального штаба. В скором времени Брук станет самым известным представителем семьи Брук из Колбрука, семьи, издавно прославившейся военной службой британской короне. Двадцать шесть членов ее ольстерского клана сражались во время Первой мировой войны; двадцать семь – приняли участие во Второй мировой войне. Бруки олицетворяли дух Кухулина, знаменитого героя ирландских мифов; они жили, чтобы бороться.