Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я, тоже юмористически поджав губы, что могло сойти за улыбку, передал ему ключ от нового дома.
«Смотрите: «Керенскому» — банковскую карту, мне — ключ, — чуть насмешливо попенял он мне. — Этак всего себя раздадите по частям, словно древнеиндийский Пуруша».
«Широкий у вас круг чтения, отец Нектарий! — поддел я его. — То Рамакришна, то, теперь, Упанишады. Вот уж в Московском патриархате не преминули бы вам поставить иноверческую литературу на вид!»
«Потому и раскольничаю», — отозвался он полушутливо-полусерьёзно.
Всё нужное было сделано, ключ передан, а меж тем я продолжал глядеть ему в глаза со своим тайным беспокойством, в эти невозмутимые православные глаза, в которых никакого беспокойства не читалось. Или читалось, имелась на самом их дне тревожная искорка? Высмотрев эту искорку, я заговорил — словно с высокого берега прыгнул в холодный пруд:
«Очень меня сегодня смутило, что именно Марта вытащила «галочку». А уж от её фразы, созвучной той, тайновечерней, обращённой Христом к Иуде, и вовсе мороз пошёл по коже».
Алёша чуть поднял брови.
«Вы считаете, Иван мог сжульничать с этим жребием? — уточнил он, внешне совсем невозмутимо (да, возможно, и внутренне спокойный). — Зачем бы? А проверить, кстати, совсем не трудно…»
На цыпочках, чтобы не мешать Аде, он приблизился к полке над рабочим столом и снял с полки ту самую пол-литровую кружку. Вернулся тихим шагом ко мне.
И обескураженно показал её содержимое: пуста! Три оставшихся бумажных шарика, которые мы ожидали там найти, исчезли.
«Теперь, боюсь, мы никогда не узнаем», — озабоченно заметил я.
«Пожалуй, — согласился Алёша. — Только и беспокоиться об этом не нужно. Мы с вами разве какие-то искушённые интриганы, которые готовы жизнь положить за успех своей интриги? Всё устроится как нельзя лучше: всё в руках Божьих. Надо же Ему доверять хоть чуть-чуть! Кстати, предвосхищая ваш вопрос, не хочу ли я поехать в Могилёв вместо Марты: искренне благодарю, но нет. Всё делается своим чередом, как надо, и я в этом убеждён не меньше, чем в том, что у меня в эту минуту две руки и две ноги».
«Да уже и поздно! — подала голос староста. — Извините, что подслушала вашу высокодуховную беседу, граждане церковники. Билеты куплены, номер забронирован. Посадочные талоны и бронь пришлю сегодня. Если что сделала не так — не обижайтесь!»
[17]
— Я попрощался со своими студентами и отправился домой, — говорил Андрей Михайлович. — Дверь я открыл своим ключом — у нас было заведено запирать на ключ, — но мама оказалась дома и радушно предложила мне пообедать, коль скоро я пришёл «с работы» так необычно рано.
Подав мне первое, она села за стол напротив меня. Хоть мама и не подпирала подбородок рукой, но в целом это напомнило мне разговор с Мартой накануне. Кто, размышлял я, больше похож на мою маму: Марта или Настя? Невозможно определить сразу: имелось в ней что-то от них обеих… И почему меня занимают такие мысли?
«Ты ничего не рассказываешь о том, как живёшь», — посетовала она.
«Терпимо, — ответил я, улыбаясь. — Вот, собрался в командировку в Могилёв.
«Для чего?»
«Архивы… или, скорей, просто ощутить дух места, genius loci[118]. Царская Ставка. Отдохнуть, может быть, сбежать от работы дня на четыре».
«И то: ты измученно выглядишь».
«Так ведь никто не молодеет», — заметил я, может быть, несколько неосознанно-жестоко. Мама только вздохнула.
«Ты знаешь, — продолжила она, — я говорила с отцом недавно… Может быть, нам разменять квартиру на две «однушки»?»
«Квартиру? — я даже ложку отложил. — На две «однушки» двухкомнатную не получится… Что вдруг?»
«Нам… — мне, то есть… Мне неловко: ты, из своей превратно понятной, что ли, деликатности, даже девушку к себе не хочешь привести. А мы бы вели себя тише воды, боялись бы спугнуть! Правильно и сам говоришь, что никто не молодеет…»
Я негромко рассмеялся:
«Мама, ты прелесть!.. Нет, ничего не нужно. Вы дали мне половину суммы, необходимой на дом, и я за это бесконе…»
«Холодный!» — возразила она.
«Да что ты драматизируешь, прямо в стиле Диккенса?[119] Было бы ещё ради кого его отапливать…»
«А что, совсем не для кого?» — с надеждой вгляделась она в меня.
«Всё… сложно», — уклончиво отозвался я современным штампом.
«Тебе не нужно было уходить в монастырь, — неожиданно вывела мама. — По крайней мере, не на десять лет. На месяц, трудником, и хватило бы. На три месяца, если очень хотелось. Ты ведь не монастырский тип, Андрюша! Хотя Бог тебя знает, кто ты такой, в самом деле…»
«Я и сам, веришь ли, нет, добрался до этого вывода, — ответил я, может быть, с малой долей иронии. — А хорошо, что всё-таки вышел из него, правда? Лучше поздно, чем никогда».
Мама промычала что-то неопределённое.
«Это я во всём виновата», — пробормотала она.
«Ты? — весело изумился я. — Что-то новенькое! Какой-то день удивительных покаяний в стиле старца Зосимы сегодня».
«Я, я, конечно! Тем, что не сказала тебе, что всё ерунда полнейшая. Замужняя женщина — эка невидаль! То, что она мужу своему рассказала, — это особенно была дурость с её стороны, дурная дурость, зловредная просто…»
Я странным образом обнаружил, что меня никак не саднит произошедшее шестнадцать — к тому моменту — лет назад. Столько воды утекло, что вот, можно было это спокойно обсуждать с мамой на кухне.
«А как же? — удивился я, хотя без всякой горячности, даже с юмором. — Что же она, по-твоему, должна была делать: совершать тихий блуд?»
«Да, тихий, если хочешь! Да, тихий блуд! Всё лучше, чем ломать жизнь мальчишке».
«О, «ломать жизнь», какое слово!»
«Да, ломать, не смейся! По-твоему, строить? То-то она так много настроила, что ты теперь к женщине и подойти боишься!»
«Это не совсем так…»
«Да? — обрадовалась она. — А как? Ты ведь ничем не делишься…»
«Мама, скажи, пожалуйста… — я решил спросить её то, что, вопреки моей воле, уже настойчиво поворачивалось в моей голове. — Скажи: кто будет, по-твоему, лучшей женой для уже немолодого мужчины — вот вроде меня, например: — энергичная женщина лет двадцати пяти, очень умная, талантливая, или тихая, скромная православная девочка? Вопрос чисто теоретический».
«Вот как! — весело хмыкнула мама. — Да ты даже перебираешь? Ну, кто бы мог подумать, ну, Андрюша… Что ты меня спрашиваешь? Что бы я ни сказала, всё
