Ханидо и Халерха - Курилов Семен

Вот так и получалось, что появились приметы кое-каких перемен. Верно, нельзя слишком надеяться — все-таки праздник, событие очень большое. Но никто же не помнит, чтобы праздники были такими жирными.

Совсем иначе встретили крещение знатные люди — владельцы табунов, купцы, главари родов, дельцы и деляги. Эти не объедались. И горькая вода для них не была редкостью. Сто бутылок для них — это — тьфу! Даже глаза не скосят. Да еще повернут дело так, что распитые сто бутылок народят еще столько же. Торговали мало-помалу, обменивались. Племенные олени, собаки хорошей породы, дорогие изделия из шкур, клыки мамонта, американские нужные вещи и безделушки — вот что было предметами мены-продажи. Но все это происходило так, между прочим, и сделки были скорее забавой, прихотью, чем серьезной торговлей. Главное же состояло в том, чтобы узнать намерения Куриля и Мамахана и приглянуться им. Строительство церкви — это только начало. Не пришлось бы рубить острог, дома ставить, лабазы, а к ним дорогу тянуть.

ГЛАВА 16

Перед рассветом тьма загустела, и звезды померкли. Хуораал давно перевернул свой ковш, да в предутренней дымке его и различить было трудно.

Впрочем, Косчэ-Ханидо уж и не глядел на звезды. Вытирая с лица иней, то и дело подтягивал штаны, он еле тащился, без конца проламывая ногами хрупкую корку снега. Сил у него оставалось мало, но нарту с привязанным к ней мешком он не бросал. Мыслей в голове никаких не было. Он знал, что не замерзнет — рассвет поможет ему оглядеться, потом передышка — и уж на чье-нибудь жилье он все равно набредет. А шел он как будто верно. Единственное, что он старался делать, не останавливаясь ни на миг, — это не только шагать и тащить нарту, но еще и дремать: горячий чай и еда силы вернут, а вот сонливость не одолеешь. Впереди у Косчэ-Ханидо был важный, самый важный день в его жизни.

Мужественные люди не считают мгновения и удерживают сердце от нетерпения. Косчэ-Ханидо не стонал: "Ох, скорее бы рассвело… Когда же тьма поредеет?.." Он месил ногами снег, порой увязая по пояс, и очень спокойно стал замечать, что терпение и действие сократили время — рассвет наступал.

Без особой радости он заметил чуть в стороне темную точку и, остановившись, сняв шапку, чтобы послушать, легко определил: оленья упряжка.

Глядя на эту точку, он зашагал на нее, стараясь понять, куда она движется и как ему идти наперерез.

А упряжка двигалась прямиком на него. Это значило, что ездок зорко глядит по сторонам и хочет ему помочь.

Опять Пурама ехал. Косчэ-Ханидо остановился раньше, чем разглядел лицо своего воспитателя. Он уже знал: Пурама.

Обтрепанный, донельзя уставший, он стоял с опущенной головой, и отдаленно не напоминая сказочного богатыря. Окоротив возле него оленей, Пурама не поднялся с нарты. Немного помедлив и шумно вздохнув, он сказал:

— Да… Теперь я вижу, что тебе действительно надо бубен держать… Учил, учил… старался… Как тебя, ке, волки не съели? Идэгэлгэ! [108] Неслыханно: у охотника волки отняли ездовых оленей… Да каких оленей! Моих самых лучших волчатников.

Не все эти слова Косчэ-Ханидо слышал. Он опустился на снег и мгновенно забылся. Пурама вскочил и быстро спрятал в карман трубку, которую собирался набить табаком. Косчэ-Ханидо спал. Сварливость старого Пурамы сразу сменилась беспокойно-жалостливым причитанием:

— О, бог хойл [109]… нет, бог Христос! Да ты из сил выбился, ке… Это я так, для порядка ругаюсь. Черт с ними, с этими каргинами, и черт с ними, с волками! Я бы мог и не посылать тебя. Да хотелось мне, чтобы ты еще злей был и злым пошел в новую жизнь…

Причитая, Пурама ловко выпряг одного оленя и так же ловко и быстро впряг его в нарту, которую приволок Косчэ-Ханидо.

— …Э, да ты и править не сможешь… Ладно: поднимись, ляг на нарту — поспи. А я покурю… Куда нам спешить! Это даже лучше, что мы после попа приедем. А то попу все внимание будет, и ты в толпе потеряешься. После попа все тебя ждать начнут…

Они тронулись в путь, когда поднялось солнце и когда Косчэ-Ханидо поспал и поел. До Малого Улуро было не так далеко, если иметь в виду огромные расстояния в тундре.

В обжитых местах Косчэ-Ханидо все удивляло — множество полосок от нарт, которые часто перекрещивались, какие-то не такие, слишком торопливые, что ли, следы зверей, огромные полосы истоптанного, исковыренного снега на месте прогона оленей, еле уловимые запахи, от которых он совершенно отвык, и настораживающая, не полная тишина. Потом показалось кочевье, вернее — один тордох. Когда подъехали, увидели на снегу темные круги от других, увезенных тордохов, мусор да пятна помета. И у Косчэ-Ханидо заколотилось сердце. Он догнал Пураму и спросил:

— Все стойбище туда, к нам, укочевало? Все стойбище?

— О, у нас там такое творится! — сказал Пурама. — Людей — табуны. Не Соколиная едома, а кочкарник жилищ… Этой ночью гуляли. Я-то ночевал здесь — вот в том тордохе, у больной женщины, так отсюда расслышал песни. Крепко, видно, гуляли.

— Разве поп уже там?

— Нет. Я ж тебе говорил. Поп только сегодня приедет. Но Куриль во всем подражает русским, а у русских гульба в ночь перед праздником.

— Значит, не одни юкагиры съехались к нам?

— Какой там одни юкагиры! Отовсюду народ, из таких мест, где никто сроду и не был. А окрестные тундры наверняка без людей остались.

— И старики, и дети?

— Все там. И молодого народа много.

Косчэ-Ханидо и Пурама поняли друг друга. Парень как раз и спрашивал о молодых ребятах и девушках, только не прямо. Пурама же ответил прямо, однако с намеком: смотри, мол, готовься показаться достойным!

Замолчав, Косчэ-Ханидо стал озабоченно размышлять. Он невольно начал разглядывать свою одежонку. Оба рукава дошки были порваны — один, обкрученный ремешком, будто ножом разрезан от плеча и до кисти, другой весь в мелких клочьях. Да вся доха-то только и могла годиться что на заплатки! И штаны не лучше.

— Ты как считаешь, ке: мне поехать вперед и привезти тебе новую одежду или ты вот так, как сейчас, в стойбище въедешь? — спросил Пурама вроде бы простосердечно.

— Не знаю, дядя. Надо подумать.

— А ты вслух рассуди.

— Можно и вслух. В новой дохе приеду, скажут: дурак — на охоту в новое наряжался. Или скажут: переоделся, чтобы покрасоваться… Но ведь, дядя, и в рванье тоже нельзя.

— Так. В рванье, значит, нельзя? Почему?

Косчэ-Ханидо немного подумал, а потом ответил с заминкой:

— Там… ребята-ламуты, наверное, вырядились!

Пурама придержал оленей.

— Ну, ты это брось так отвечать! — сказал он сердито. — Я тебе не мальчишка. Или ты в мыслях так высоко прыгнул, что всерьез и поговорить не хочешь со мной?

— Я ответил как надо, — спокойно сказал Косчэ-Ханидо.

— Нет, не как надо! Ни намека, ни иносказания в твоих словах не было.

— Значит, и хорошо. Я ответил так, как ты сам учил меня, дядя.

— Объясни. Может, мой ум так постарел, что я второго смысла не могу уловить?

— Второй смысл я для себя одного приберег.

— Да?.. Это уже разговор. Но ты скажи, чтобы я ехал спокойно. А ну, останови оленя.

— Может, хватит меня испытывать, дядя? — натянул вожжи Косчэ-Ханидо. — Я, кажется, еще ару носил, но уже умел все запоминать с первого раза…

— Вместо ответа — хвастаешь. Это плохо, — сказал Пурама. — Этак ты скоро думать начнешь, что ты — божий избранник. Вроде твоего второго отца.

— Я во всем сомневаюсь, поэтому считать себя божьим избранником не могу, — возразил совершенно спокойно Косчэ-Ханидо.

— Так. Смело ответил. Но тебе о сомнениях надо молчать. — Пурама повалился на бок, чтобы удобней было вынуть кисет с трубкой. — Ну-ну, я хочу слушать.

— А чего слушать! Мне посередине жить надо.

— Правильно, молодец! — обрадовался Пурама. — Стоило за тебя искалечить Каку или в темный дом его посадить! Вот тут на нарте у меня в мешке доха для тебя. И штаны, и торбаса. Так, среднее все, приношенное…

— Да? Все есть? — обрадовался и Косчэ-Ханидо. — Вот туда, в низинку, я заверну. Переоденусь. Кажется, совсем близко до нас?

— Не спеши. Покурим. Табак-то есть?

— Нету. И трубку потерял. Да я и курить отвык. Не хочу.

— Ты первым делом, как приедешь в острог, научись по-русски курить, — стал напутствовать Пурама. — Они, русские-то, из бумаги рожок на пальце скручивают и потом, как покурят, выкидывают его. Подражай им во всем — это они любят. Только не в этом дело… Ты сказал, что сомневаешься, есть ли Христос? И все-таки думаешь стать попом? Как это — хорошо?

— Плохо это. Хуже, чем плохо… А почему ты меня спрашиваешь об этом?

Что, Ниникай и с тобой поссорился? Ниникай мне сказал, что и у русских есть попы, которые сомневаются в боге. И еще он сказал, что это даже хорошо, что на мне столько грехов. Правильно он сказал. — Косчэ-Ханидо поднял голову, уставился прямо в глаза Пураме и заговорил горячо, по-мальчишески: — У них там все грязно, нечестно, все у них — обман и жестокость. Как я пойду к волкам без ножа, без аркана, честный и чистый?